Повесть «Комета летит золотая» написана по следам реальных событий, в ней почти отсутствует вымысел, а правда приглажена чуть-чуть. Я несколько лет занималась работами, связанными с космической техникой, с известными советскими ракетными полигонами. Теперь, когда нет запретов ни на что (?), нашлось немало желающих поделиться своими откровениями на некогда закрытые темы. Мне же хотелось донести до читателя не «секреты» и «тайны» того времени, а взаимоотношения людей, работающих «на отечественный космос», их характеры и взгляды на жизнь. Повесть проникнута романтическими настроениями определенных слоев отечественной научно-технической интеллигенции второй половины двадцатого века. Главные герои повести – дети своего времени, оказавшиеся способными сохранить себя при ужесточении общественно-политических обстоятельств, устоять перед ложным выбором, не «утонуть в рыночной идеологии», не поддаться разочарованию и скептицизму, охватившим массы здравомыслящих людей России на рубеже веков.
От безбрежного края лазурного света
До Земли, заглянувшей за звездный карниз,
Пролетала мечты золотая комета,
Постепенно сгорая и падая вниз.
Соскользнув с горных склонов в ущелье каньона,
Та комета застыла на стыке времен,
Приняла вид и форму – овал медальона,
И две буквы легли на него, как корона,
Две начальные буквы прекрасных имен.
Пролетали века и года пробегали
Над ущельем, хранящим таинственный след,
Но по воле небес – на изящном овале –
Эти буквы не стерлись за тысячи лет.
…От безбрежного края, от светлого края
Все быстрее комета летит золотая!
Попробуй-ка выложить всю правду – не столько о прошлом, сколько о настоящем, и увидишь, что получится! Правду ни в коем случае не следует раскрывать до конца, даже в фантастических произведениях, поэтому приходится прибегать к определенным условностям. Однако от «перестановки фигур», изменения времени, места, названия должностей, организаций и населенных пунктов суть происходящего не меняется.
«Весь личный состав, находящийся в момент аварии в аварийном отсеке, поступает в распоряжение командира отсека и приступает к ликвидации аварии. Никто не имеет права самостоятельно покинуть аварийный отсек».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об обеспечении живучести корабля (326), 1978 год
* * *
Уже четвертый год Арнольд Янович Раускас числился в должности главного представителя ПКБ-321 на Северном объекте, в Лиханово, Архангельской области. Головное предприятие находилось в Москве, специализировалось на разработке автоматизированных систем управления технологическими процессами закрытых производств на двух объектах: Южном и Северном. Арнольд Янович, бывший подводник, устроился в 1968 году в ПКБ-321, в отдел внедрения. В то время попасть в ПКБ-321 было очень сложно – не последнюю роль здесь сыграли его практический опыт работ и военная выслуга. Не сразу, но постепенно, войдя в курс дел, стал ездить в командировки; побывал на обоих объектах. Сознательно выбрал север; на юге в Казахстане (в Карабанске то есть) – слишком жарко, душно, некомфортно. Потом по необходимости выезжал и в Карабанск, особенно на ответственные мероприятия.
Арнольд Янович был женат второй раз, и надо сказать, что вторая семья оказалась гораздо более счастливой, чем первая. Жена оставалась в Москве, но расстояние не мешало ему поддерживать стабильные отношения с женой и сыном. Оклад определили хороший, максимальный по сетке, пенсия, хотя и скромная, поступала без задержек – все как полагается. Что касается первого брака Арнольда Яновича, он оказался неудачным: видимо, слишком ранним, необдуманным. Арнольд тогда учился в Ленинградском военно-морском училище, грезил морем, к девушкам относился восторженно и первое свое сильное чувство, влечение к юной и нежной Маргарите, принял за настоящую любовь. Что ж, бывает и так… После окончания училища по специальности «электромеханик по обслуживанию электрооборудования…» в звании лейтенанта начал службу на Северном флоте – в Гаджиево Мурманской области – командиром БЧ-5 (электромеханической боевой части). Несколько лет занимался электромеханикой на корабле, что было интересно. Интересно и то, что на берегу почти не задерживался – все в море да в море. Затем перевели флагманским специалистом в штаб флота в Североморск, где условия жизни и работы были гораздо лучше. Основные функции – проверка и подготовка боевых кораблей к выходу в море, к выполнению боевых задач, участие в различных операциях. Так вместе с моряками-подводниками ходил в холодных водах Арктики, осваивал новое и не забывал старое…
А как же семья? Семья оставалась в Ленинграде; Маргарита не сочла целесообразным переезжать как в Гаджиево, так и в Североморск. У них к тому времени уже родилась дочь, Ирина, и поэтому Маргарите было удобнее оставаться дома. Сам же Арнольд Янович не имел возможности часто наведываться в Ленинград: плавания продолжались по нескольку месяцев. Начались семейные проблемы, да и с другой стороны… Конечно, море во все времена считалось призванием сильных и бесстрашных. С юности, начитавшись книжек и наслушавшись разговоров бывалых моряков, с которыми водил знакомство его отец, Арнольд мечтал о флоте. Когда же хлебнул «соленой» службы, понял, что почем. Служба, требуя полной отдачи, большой ответственности, стала тяготить, угнетала нравственно, да и причин для этого хватало. Хватало и происшествий, которые в те времена разглашению не подлежали. Не подлежали! Еще в Гаджиево начались нервные срывы, о чем прежде и понятия не имел, а уж потом пошло-поехало… Нужно было что-то делать: самому выходить из кризиса, решать вопрос с семьей – разрываться «на части» становилось все труднее и труднее. И все складывалось одно к одному, словно нарочно. Дочь росла, по словам жены, «как сорная трава, сама по себе»; жена привыкла, что мужа никогда не бывает дома, и, казалось, назад не ждала. То и вышло.
Когда Арнольда Яновича комиссовали по состоянию здоровья (капитаном третьего ранга) и он вернулся в Ленинград окончательно, оказалось, что давно выписан из квартиры. Маргарита развелась заочно (?) и якобы снова вышла замуж; видеть его не хотела, к Ирочке близко не подпускала. Что делать? Попробовал хоть как-то прописаться через знакомых – не получилось. Говорили: если бы вы хоть где-нибудь работали… На работу не брали никуда, потому что не было прописки, даже временной. Объяснения простые: законы времени. Так и просуществовал несколько лет, работая, по существу, нелегально. Как все вынес – и сам удивлялся… Эта тягостная история с устройством «на гражданке» несколько отвлекала Арнольда от причин, подтолкнувших к уходу с морской службы. Мысленно он еще и еще раз возвращался к тем событиям, к тем трагическим обстоятельствам. Ведь ни за что бы не ушел, если бы… Но останься в строю после всего, что случилось, участившиеся приступы апатии или гнева наверняка привели бы к гораздо худшим последствиям. Он уже не мог ручаться за себя: то начинал «закипать» по малейшему поводу, то становился полностью безразличным к важным делам, к своим прямым обязанностям, наконец…
Да, можно сказать, бесконечно устал приказывать самому себе: не раскисай, держись, бери себя в руки!
И до каких пределов это могло бы дойти?!
Нет, все, происшедшее тогда, лучше считать несчастливым стечением обстоятельств.
Нет, ко всему, происшедшему тогда, нужно относиться по-другому, по крайней мере теперь.
Нет, обо всем, происшедшем тогда, лучше забыть, вычеркнуть из памяти навсегда.
И разве нельзя работать где-то в других условиях и с другими людьми?
Мир огромен,
и не может быть, чтобы в нем
не нашлось другого места…
В Москву перетащил друг по службе, обещал, что там «закроют глаза» на некоторые обстоятельства. И в самом деле, прописали через военпредов в офицерском общежитии, устроили в ПКБ-321. С Леной, будущей супругой, познакомился в паспортном столе милиции, где оформлял документы: она там работала и всю его историю знала. Поженились, хотя ее мама возражала принципиально. Но ничего, потом как-то наладилось. Лена сразу поняла, что к месту ее муж «прирастать» не любит, но надеялась, что семья привяжет. В какой-то мере она оказалась права. Вскоре родился сын Виталий, и, пока ребенку не исполнилось года, Арнольд старался надолго не отъезжать, хотя такая необходимость обозначилась.
В отдел внедрения его взяли ведущим специалистом; штатных сотрудников было мало, каждый человек на учете, поэтому за столом в кабинете сидеть почти не приходилось – все в разъездах, правда, кратковременных. В течение года освоился, свыкся; назначили руководителем группы – теперь надо ездить в длительные командировки, и в этом что-то есть! В Лиханово съездил уже несколько раз подряд. Там ему понравилось: всего три площадки, хорошие условия пребывания и проживания, сносное начальство, а главное… Главное – сам городок, ритм и уклад жизни, природа вокруг, близость к тем местам, где служил. Сердце снова защемило: вспомнились Североморск, Баренцево море, Шпицберген, Новая Земля, берега Кольского полуострова, побережье Белого моря, то, что осталось в памяти накрепко – по недавним годам суровой службы, вписанной отдельной страничкой в личную анкету. Удивительно, но боли в этих воспоминаниях почти не было. Тогда, в молодости, он и полюбил эти края, разделившие его тоску и глубокую печаль, края, ставшие, можно считать, родными. В душе эта географическая местность как заняла некую пространственную нишу, так и в ней и осталась. Несмотря на все последующие испытания судьбы, Арнольд Янович бережно сохранил ее в памяти и расположил в неуловимой близости к архипелагу юношеской мечты с названием «неведомые земли на краю света». Он и теперь не связывал эти «владения» с тяжелыми думами о прошлом; напротив, часто вспоминал, как тогда ему казалось: стоит сделать несколько шагов в сторону, и вот то, к чему стремился, вот он, желанный край! Да, люди – одно, а природа – совсем другое, уж она за людей не отвечает…
И было, и есть, чем душу порадовать!
А в те-то годы – поездил, избороздил, посмотрел: под водой, по воде, по суше… Зимой все кругом – белое-белое, долгих семь месяцев в году под снегом и льдом. Лес на побережье – могучий, деревья – как из камня. Быстрые реки, впадающие в Белое море, зимой почти не замерзают – скачут водопадами по камням и порогам. Летом – своя прелесть, свежесть, запахи. Красота – не описать!
А в Москве…
Наверное, покажется странным, что немолодой уже человек, отец двоих детей, который столько раз натыкался на препятствия всевозможного рода и набил столько шишек на голове, сумел сохранить пылкую мечтательность, свойственную далеко не всем юношам. Но, к счастью, Лена умела учитывать его склонности и настроения, хотя разделить не могла, а поддерживать и не пыталась: зачем? В то же время она и не претендовала на мечты, устремления к идеалам… Обоих такое положение устраивало, хотя Арнольда подчас словно ударяло током, когда он приходил к жене со своими, как он про себя называл, «бесполезными подарками и беспредметными разговорами», а Лена… Лена была чересчур практична и при этом, в некоторых вопросах, недальновидна. Да ладно, можно обойтись без сцен: уехал – приехал – какая-то смена впечатлений… Сынишка не давал рассориться окончательно и вносил определенную разрядку в отношения взрослых, «сглаживал» заусеницы их характеров. Ну, что тут скажешь? Разве того хотелось? Жаль, что приходится спотыкаться об одни и те же грабли дважды!
А как узнать, где и какие грабли поджидают – на дороге к …?
Должность главного представителя ПКБ-321 на объекте в Лиханово Арнольду Яновичу предложили не сразу, а только когда убедились: соответствует. Он и соответствовал: разбирался в основной тематике, не отказывался от «грязной» работы, не перепихивал ее на других, умел работать с военными, зарекомендовал себя бесконфликтным, настойчивым, но умеющим находить компромиссные решения там, где это требуется. Чего же еще? На что можно рассчитывать человеку в его положении и с его задатками?
И тем не менее Арнольд отдавал себе отчет в том, что такая работа ему не очень подходит. Ему и в самом деле хотелось бы заниматься совершенно другим, но поскольку ничего другого не подворачивалось, приходилось соглашаться с тем, что было. Жизнь научила не пренебрегать посредственным, не отказываться от хорошего в расчете на лучшее. Правда, уверенности, что достигнет лучшего, не было никогда. История собственных мытарств не выходила из памяти, и осторожность в делах стала нормой жизни. Более всего старался быть осмотрительным, когда вел переговоры с большим начальством, оформлял отчетность, подписывал бумаги, то есть вообще – когда ставил свою подпись на любых, даже самых незначительных документах. Твердил себе: осторожность никогда не помешает! А в то же время его тонкая романтическая натура, загнанная в такой жесткий кокон, страдала глубоко. Но это сносно – по сравнению с тем, что испытал…
Дела не давали скучать. На объекте всего имелось три площадки, где постоянно проводились испытания технологических систем и оборудования многочисленных организаций со всей страны. Московское ПКБ-321 разрабатывало системы автоматического контроля за технологическими системами, имеющими многоцелевые назначения. Дальнейшее применение систем и оборудования определялось по результатам испытаний – уже на запредельно высоком уровне «сообразно с достоинством и интересами...» Научно-производственные отделы ПКБ разрабатывали системы АСУ, следили за их изготовлением, передавали в отдел внедрения, который и внедрял их на объектовых площадках, а потом «вел» дальше. В основном все «ПКБ-вские» системы были разработаны и смонтированы давно, работали стабильно. Но забот все добавлялось и добавлялось, потому что техническая мысль на месте не стояла: если происходили изменения в технологических системах, необходимо было тотчас же (или как можно быстрее) отразить их в системах АСУ. Для этого существовал заведенный порядок выпуска специальных документов, «Извещений об изменениях...», попросту говоря, «Извещений», в соответствии с которыми и дорабатывались действующие системы, в том числе и АСУ.
Каждую систему, имеющую свой номер или название, вел определенный специалист. Идеальный случай, когда системой занимался один и тот же человек: получал от технологов техзадание, разрабатывал основные виды документации, доводил до конструкторского решения, контролировал изготовление, писал техническое описание (ТО), инструкцию по эксплуатации (ИЭ), программу технических испытаний (ПТИ) и так далее. Но одному человеку охватить такой объем было трудно, поэтому нередко систему вели несколько специалистов, а на подхвате – целая группа. По окончании работ систему принимали военпреды, неусыпно контролировавшие каждый шаг процесса разработки. Следующий этап – монтаж на объектах, затем – эксплуатация.
Те АСУ ПКБ-321, которые работали в Лиханово, под опекой Арнольда Яновича, были устоявшимися, хорошо зарекомендовали себя в трех министерствах, но, поскольку технологические системы пребывали в стадии постоянного обновления, приходилось вслед дорабатывать и системы АСУ. В последнее же время технологи принялись так интенсивно менять параметры своих основных систем, что АСУ-шники просто не успевали вслед за ними, и неприятности сыпались градом – на всех подряд. Порой случались нестыковки, граничащие с аварией. Акты отказов и рекламации уже не помещались в обычный скоросшиватель. Смежники ворчали вполголоса. Военные «срезали» премию младшему составу.
Дело дошло до генерала Барсаладзе, «хозяина объекта», как его величали за глаза подчиненные. Генерал, горячий и прижимистый по характеру, часто вспыхивающий как спичка по ничтожным пустякам, очень не любил, когда его доводили до предельного состояния – ругался так, что никто не решал заходить к нему в кабинет, даже его любимчики. Все без исключения знали, что в щекотливых обстоятельствах нужно помалкивать, делать вид, что ничего не произошло, и лишний раз не показываться на глаза; старались переждать бурю. Правда, впоследствии «хозяин» отходил, не очень злобствовал вдогонку. Арнольду Яновичу в данном случае приходилось пенять только на себя: он все понимал про генерала, но что делать, если в критических ситуациях бывалый подводник переставал чувствовать себя независимым и не мог оставаться выше повседневности, как ему хотелось бы! И сколько еще придется ждать милостивого расположения начальника? Только опыт и интуиция позволяли ему останавливаться вовремя, избегать дальнейших обострений, выбирать курс, при котором «качка и заливание палубы были бы наименьшими».
***
Главным образом Арнольд Раускас сотрудничал с 54-м отделом, с группой Сергея Николаевича Тихонова – обычно легко улаживал все дела. В последние же месяцы Сергей Николаевич, грамотный и опытный руководитель, разрывался на части: и новых заданий – по горло, и старые системы «достают». А из его группы как раз недавно ушли два отличных работника, один – на пенсию, другой – туда, где больше платили. Несколько систем остались вообще без ведущих инженеров.
Арнольд замучил Сергея телефонными звонками:
– Срочно давай «Извещения», работать невозможно. Технологи день и ночь сидят на площадках, а вы там что думаете? Военные не закрывают наши «наряды», а кто нам за нерабочие системы премии начислит? Мы тут с личным составом что-то мудрим, а ведь не имеем на это никакого права!
– Да ты пойми, некого посадить на твои системы, ну некого, – растерянно объяснял Сергей Николаевич, понимая, каково достается Арнольду Яновичу. – Меня и без тебя тут долбят, но где же я человека возьму? Как ушел Жора Рубштейн, так и нет никого, а он тринадцать лет только и знал, что свои четыре системы, но зато знал наизусть, понимаешь? Где я такого Жору найду? Хоть сам садись за эти «Извещения» – вместо кандидатской, кроме шуток...
– Ты меня, Сергей Николаевич, отговорками можешь не кормить, – устало доказывал Арнольд. – Сыт уже. Пиши, пиши официальную бумагу и высылай – или ты, или Геннадий Михайлович. Я от себя все объяснил – и полковнику, и генералу (было дело!), объясни и ты. По новым системам: технологи все смонтировали процентов на семьдесят, ждут нас. Все. Готовлю отчет о январских автономных испытаниях, может, сам и привезу.
…Зима затягивалась, а весна не торопилась.
В Москву за последние полгода удалось съездить два раза. Лена ворчала, спрашивала: будет ли хоть когда-нибудь отпуск? Или привык работать без отпуска и отпускных? Арнольд объяснял, что сейчас – не то время, вот через годик… А что объяснять?
Ну, где бы еще ему платили такой коэффициент к зарплате?
Где бы еще можно было купить столько недорогих и добротных вещей, особенно детских? В Москве-то – все только через систему распределения; товаров в магазинах – мизер, продукты – в основном через заказы на предприятиях. Кругом – дефицит. А еще... Сколько привозит рыбы, грибов, ягод (их-то в столице не достанешь!) – на весь год, считай, обеспечивает. Конечно, было б ему в Лиханово плохо, не сидел бы там, это точно. Городок Лиханово – небольшой, чистый, современный, застроен, в основном, аккуратными домами от двух до пяти этажей, довольно теплыми, подходящими для северных условий. Планировка города проста и своеобразна. Местные военные, кадровые офицеры, жили здесь постоянно, с семьями, некоторые жили по несколько лет, а кто-то – и весь срок службы; жили и на свою жизнь, на быт не сильно жаловались. Все – удобно, все – под руками: магазины, общественные учреждения, клуб, кинотеатры. В промтоварных магазинах – почти как в столичных валютных «Березках»: чего только нет, в продуктовых универсамах – как в заграничных супермаркетах, без преувеличения. Несколько милых кафе разместились на удобном пятачке; здесь можно слегка перекусить или плотно отобедать, и все недорого, что для приезжих удобно. Тем, кто появлялся в городе впервые, не верилось, что все это – наяву.
В Лиханово в свое время были построены специально для гражданских и военных командированных две гостиницы, «Луч» и «Заря». «Луч» – гостиница старая, трехэтажная, прямо сказать, примитивная, номера без удобств: здесь поселяли рабочий контингент и средний инженерно-технический состав, рядовых исполнителей. Зато в «Заре» – все как надо. Для высокого начальства – отдельный корпус. Арнольд Янович с самого начала и до конца жил только в «Заре», а с тех пор, как получил должность главного представителя, – в хорошем, отдельном номере и с правом входа-выхода в любое время, хотя общий порядок гласил: после 22 часов вечера вход в гостиницу для гостей и самих жильцов прекращается. Обе гостиницы располагались почти напротив друг друга, через улицу, в центре города. Арнольду приходилось и раньше бывать рядом с Лиханово, так что он заранее знал, где будет жить и работать. Здесь – так здесь, пусть будет так, лишь бы не хуже, чем раньше.
Хуже не стало. Куратор ПКБ-321 по всем площадкам полковник Василий Васильевич Ремизов оказался неплохим, обходительным мужиком, не цеплялся по пустякам, а ведь Арнольд сначала побаивался, что полковник будет въедаться, не спустит ни грамма – как тот начальник штаба соединения, на которого Василий Васильевич чем-то смахивал. Но полковник Ремизов, желая упредить возможные неприятности и задать верный настрой, в первой же беседе разговорился с душевным расположением:
– По рабочим делам мы все вопросы решим как офицер с офицером – нет того в природе, о чем нельзя договориться. Загвоздка в другом: в личной жизни. Понимаешь? Только без обид, смотри! Мы тут горьким опытом научены... Словом, что касается отношений с прекрасным полом, соображай сам. У нас тут «неучтенных» – ни одной женщины, все – при ком-то или при чем-то. Все командированные дамы – под надзором, каждый шаг прослеживается, да ты и сам знаешь; но все-таки имей это в виду, если хочешь удержаться на своем месте!
Имел в виду, конечно… Уже не однажды обжегшись на отношениях с девушками и женщинами, Арнольд все больше загонял себя в тесный кокон, вылезая из него по зову природы чисто физически, при этом – в убеждении, что очередная, случайная женщина не в состоянии его понять. И с каждым таким… грубым разворачиванием кокона он все меньше надеялся, что какая-то из них, нежных, милых на первый взгляд созданий (на других-то он не смотрел!) сможет по достоинству оценить его внутренний мир, тонкость восприятия и прочее. При этом самому Арнольду, статному и привлекательному на вид, ничего не стоило предстать перед понравившейся ему дамой то рыцарем, то диктатором, а то и тонким ценителем скрытой красоты. Иногда просто презирал себя за тягостные повторы, – но повторялся; с возрастом же все эти «спектакли самодеятельного актера» приелись до тошноты, право слово…
В апреле, в коротком московском «тайм-ауте», как он называл свои посещения домашнего очага, успел привычно повздорить с супругой и потому старался, по заведенному порядку, скорее вернуться в свою «северную берлогу». Уже перед самым отъездом узнал, что Сергей Николаевич берет в группу новую сотрудницу, как раз на «бесхозные» Жорины системы. Неужели раскачались наконец-то? Арнольд тут же заглянул к Сергею:
– Правда, что ли?
– Да, через месяц придет, пока оформляется.
– Кто и откуда? Потянет ли?
– Только что закончила МАИ, чья-то там родственница, что ли. Неизвестно, на что способна, да поглядим.
– Ладно, завтра еду, жду того же. Мое руководство выдало массу ЦУ. Будем выполнять, а куда деваться? Надо демонтировать дублирующие системы, а с военпредами – не согласовано, как будто я – сам себе хозяин. Чувствуешь?
– Ничего, успеют согласовать, не сомневайся. Справишься!
…Справляться Арнольду приходилось не в первый раз. Карабкался с монтажниками по всем двенадцати отметкам, лазил со строителями по бесчисленным сооружениям и переходам тех трех площадок, за которые был в ответе. Вызывал из Москвы то конструкторов, то системщиков, закрывал прорехи по другим направлениям – и только тихоновские системы держали за горло, не позволяя обеспечить работоспособность технологий. Знал, что объектовое начальство, полагаясь на Ремизова, смотрит на эту суету снисходительно: привыкли! В то же время старался, чтобы его пути по какой-нибудь случайности не пересекались с путями генерала, пока участок работ не доведен до нужного уровня.
Сказал себе: ляг на дно и замри,
копошись потихоньку, жди, когда прикажут всплыть!
Наконец звонит Сергей Николаевич, говорит, мол, дело сдвигается, но не так быстро. Будут, будут тебе «ВИ»! Амалия Астрахан (это что, ее так зовут? – да!) работает только вторую неделю, так что жди. Жди! Приходится ждать, другого выхода нет.
Через недели две звонит главный инженер проекта 54-го отдела, Геннадий Михайлович Левицкий, сообщает, что технологи прислали новое ТЗ, насчет изделий РС-85Х, и опять – в тихоновскую группу. Просил посмотреть на месте, куда впишется новая система, и прежде всего на второй площадке. Да, этот вопрос необходимо согласовать с комиссией из ПКБ: она прибудет в начале следующей недели и привезет все схемы и документы. Ничего себе, начальнички! Что они там думают, и кто из них самый умный – все перекидывать «через плечо», на этот «край света», да еще с такой скоростью? Попробовали бы так обойтись с Карабанском, узнали бы... Придумали тоже «край света», хорошо бы «не конец света»!
Полковник Ремизов все понял с полуслова, приказал не расстраиваться, пообещал, что препятствий строить не будет:
– Сроки, говоришь? Не волнуйся, сроки сдвинем, если что, потом доделаем. Ну, не поспим недельку, поднажмем, зато выручим – конкретно – твой Северный флот, елки-палки! И нечего нагнетать обстановку, тратить нервы по пустякам... Эх, на охоту бы сейчас, на лося бы, – размечтался он, – да зимняя охота уже прошла. Но по рюмочке – это можно, и даже по стакану, и прямо сегодня, вечерком, под красную рыбку, под брусничку с грибочками. Повод имеется, на месте и обскажу. Не грусти! Решено, заеду в пять.
– В пять – так в пять… – вяло соглашался Арнольд.
Арнольд Янович закурил в задумчивости…
Он вообще курил мало и редко, за компанию, для форса, и только хорошие сигареты; куда чаще – если было тяжко на душе. Пил коньяк или водку – и тоже не со всеми подряд; вино считал баловством. Василию Васильевичу Ремизову он тем и понравился, что меру знал, держал себя в норме. Многих сюда заносило – по случаю и на время – да не с каждым так-то можно… беседовать! Полковник Ремизов слыл оптимистом, и самому Арнольду тоже не стоило унывать: каких только заданий не выполняли, каких только начальников не встречали, все видели-перевидели.
А уж комиссий-то…
***
Только в начале августа пришло первое «Извещение» на систему СУ-ГМ1103, систему Жоры Рубштейна, то есть «Ведомость изменений», «ВИ-1». Подписано руководителем группы Тихоновым и инженером Астрахан. Так, хорошо, но этого – ничтожно мало. На самом же деле уже год, как технологическая система подверглась значительным изменениям! А система СУ-ГП4М, она ведь тоже Жорина была? С этой вообще – завал.
И снова – хорошо, подождем.
Однако ждать пришлось не так долго, и за два с половиной месяца поступило еще семь «Извещений», подписанных теми же фамилиями; «ВИ» на СУ-ГМ1103 дошли до номера «ВИ-6», а на систему СУ-ГП4М – пришло два первых. Ну, не подкачайте! Арнольд Янович обрел уверенность в том, что за короткий срок удастся все исправить, довести до соответствия. В октябре его вызвали в Казахстан, в Карабанск, на два научных семинара и Всесоюзное совещание, «пристегнув» к ним и приемосдаточные испытания у смежников-технологов ВНИИСпецмаша. В Карабанске поинтересовался у военных: как тут обстоят дела с теми же системами?
– Да, извещения поступили, работаем.
На обратном пути в Москве удалось задержаться всего на два дня. В отделе внедрения – только пятеро сотрудников на месте, остальные кто где, главным образом – на объектах. Заходил к Сергею Тихонову – там во всем отделе тишина.
Геннадий Михайлович напугал:
– У нас грипп, эпидемия, что, не слышал? Народ вповалку на бюллетенях. Беги скорее в медпункт, уже третий день вакцинацию проводят – разве тебе не говорили?!
…Возвратился в Лиханово – все туда же...
Вскоре «Извещений» прибавилось, и за месяц работ удалось выправить дело процентов на двадцать. На Новый год собрался в Москву, да не удалось (приехали из Ленинграда заводчане, привезли пульты и щиты, закрывали наряды именно 31 декабря), а после – вырвался-таки на недельку. Первым делом заскочил к Сергею:
– Ну, какие новости? Где твои молодые кадры, где эта Астрахан?
Сергей Николаевич и рта не успел раскрыть, как Полина Харитоновна, пожилая, ироничная особа, которая за двадцать пять лет работы едва научилась составлять перечни комплектующих да вовремя исправлять грамматические ошибки в текстовой документации, картинно улыбнулась Арнольду и сказала:
– А что, бывалому мореплавателю не терпится познакомиться с восточной девушкой? Или ваше сердце уже не реагирует на милых дам нашего отдела, или Север на этот счет обеднел?
Сергей Николаевич неодобрительно глянул в ее сторону и довольно резко оборвал:
– Да уж, если бы некоторые умели соображать, как соображают отсталые мудрецы и передовые девушки на Востоке, то им не пришлось бы завидовать чужому уму. Ясно?
Арнольд решил смягчить:
– Ладно, Серега, не заводись и не заводи. Кто, где, когда?
– А ты ни с кем не столкнулся в дверях, когда заходил в нашу комнату?
– Да, выходила вроде, бухгалтерша с третьего этажа, если не ошибся, или…
– Вот тебе и раз! Это и была Амалия Таировна, какой ты рассеянный! – Сергей Николаевич расплылся в улыбке. – Или, как Полина Харитоновна выразилась, твое сердце и впрямь пресытилось любовью до такой степени, что ты и впрямь красивых женщин уже замечать не хочешь?
Арнольд явно огорчился.
– Да я и внимания не обратил… Жаль, зайду позже, непременно хочу поговорить с ней. А ты пока объясни кое-что по новым имитаторам, по 745-СУ.
– Дружище, мне теперь некогда, – отмахнулся Сергей. – Геннадий Михайлович подкинул новые договоры, ты же знаешь, ему все надо сию минуту: вынь да положь. Амалия ушла в конструкторскую группу, хотела кое-что уточнить. Заходи через часок – ее и расспросишь.
– Годится, не прощаемся.
В тот день Арнольду Яновичу хватило дел в своем отделе, пришлось задержаться и после звонка, что не приветствовалось администрацией; до Сергея Николаевича так и не добрался. На другое утро вызывали в кадры, потом – спецподготовка, междугородные переговоры, собрание в группе. В последний день перед отъездом снова поднялся в 54-й отдел. Порылся в архиве, посоветовался с разработчиками. Сергея на месте не оказалось. И Амалия...
– А где ваша Амалия?
– Сергей Николаевич с Амалией Таировной – на весь день в местной командировке во ВНИИСпецмаше.
Вот уж не везет! Завтра – уезжать.
Просил, чтобы Сергей Николаевич обязательно позвонил ему в Лиханово при первой же возможности. Так Арнольд Янович и уехал, не получив в Москве ответов на свои вопросы. А в Лиханово все то же: работа без всякого расписания – гонка и спешка. Сергей Николаевич едва нашел Арнольда Яновича, настойчиво дозваниваясь по всем трем номерам его телефонов:
– Ну, где тебя носит?
– Все там же, где вашими недоделками попрекают нашего брата с утра до вечера.
– Ну, не только нашими, но и вашими тоже.
– Вот что, господин научный руководитель, а не пора ли тебе самому пожаловать сюда и помочь по всем статьям? Ты уже года два, если не все три, как ко мне носа не совал! Курсов усовершенствования у меня здесь нет, а твоя наука совсем заморочила: у наладчиков не все концы сходятся, надо производить замену комплектующих на месте, а я не всегда могу подсказать. Усек?
– Слушай, что я тут надумал, – Сергей замялся. – Сам приехать не могу, обвешан заданиями, как облепиха спелыми ягодами, и дотронуться нельзя. Все мои ведущие специалисты загружены на год вперед. Если не возражаешь, пошлю к тебе Амалию Таировну: и тебе подскажет, что и как, и ей полезно будет.
– А… А она сама?
– Сначала отнекивалась, потом советовалась с мужем. Тот – вроде бы не против. Допустим, на месяц – хватит? Ты что молчишь – не слушаешь, что ли? Ну как, оформлять ей командировку?
Арнольд прикинул и решил, что терять ему нечего. Правда, неохота устраивать ликбез для «зеленого» специалиста. Надоела и «зелень», и вечная мерзлота... Но – вдруг?
– Ладно, оформляй, если не шутишь, – только и сказал он. – Когда примерно ждать?
– Так… Думаю, в конце февраля, числа 25–27, как билеты возьмем.
– Добро! Да, пусть тогда захватит последние копии техописаний на обе системы, а то мы свои так заелозили, что на некоторых страницах не то что запятых, а даже букв не видно!
***
…Поезд прибыл на станцию Новые Гнилушки без опозданий и остановился ровно на одну минуту – полустанок, даже платформы нет. Арнольду Яновичу не нужно было высчитывать или хотя бы прикидывать, где остановится двенадцатый вагон; не нужно догадываться, какую дверь откроют в вагоне, переднюю или заднюю. Да и какой номер самого вагона, спрашивать не нужно: до этой станции из Москвы все ехали только в одном, двенадцатом вагоне. Он стоял на примороженной гальке как раз напротив раскрывшейся двери вагона. Проводница только успела протереть поручни, как, почти не держась за них, по ступенькам вниз соскользнула молоденькая женщина, слегка запутавшись в длинных полах своей серебристой шубки. Арнольд едва успел подхватить гостью. Проводница спустила следом невеликую дорожную сумку.
Больше никто не вышел. Поезд моментально тронулся.
– Арнольд Янович – это вы? – спросила женщина, поправляя шапочку и оглядываясь по сторонам.
– Конечно, без сомнений, – улыбнулся он в ответ. – А вы – Амалия Таировна, это я уточняю для порядка. Так, пройдемте к автобусу, он нас ждет. Ехать до Лиханово – сорок километров.
А ничего себе эта Амалия, имя-то какое!
Среднего роста, симпатичная, глаза – ясные и выразительные, как… у кинозвезды, слегка резковата в движениях, немного стесняется… Совсем девчонка... Мамина дочка? Мужнина жена? Посмотрим.
До городка ехали около часа, по пути разговаривали о ничего не значащей ерунде, выказывая эрудицию и начитанность. Еще час просидели «на чемоданах» у открытого окошечка центрального КПП: ждали, пока лейтенант сверит данные и выпишет пропуск, поставит нужные печати и отметки. В КПП говорили мало. Арнольд видел, что Амалия утомилась, да и проголодалась, наверное. Поэтому, как только пропуск был готов, тут же проводил ее в гостиницу – в «Луч», как и полагалось. По дороге зашли на почту, чтобы Амалия могла позвонить домой, сообщить: доехала, все в порядке – из гостиницы звонить не разрешалось, а до офиса не так близко. Дозвонилась за десять минут, говорила коротко.
Гостиничный номер оказался на первом этаже, двухместный, просторный. На вахте сказали, что завтра подселят одну женщину – ненадолго, дней на десять, а пока можно располагаться. Оставили вещи в номере, зашли в ближайшую закусочную. На улице уже стемнело. Наскоро перекусили, и Арнольд Янович тут же доставил Амалию обратно, в номер:
– Все, ухожу. Устраивайтесь. Завтра с утра можете отоспаться. Есть с чем чаю попить, если захочется?
– Конечно, я с собой все взяла. Сейчас будем пить? – захлопотала Амалия.
– Нет, это я спросил на всякий случай – на завтрашнее утро. Чайник здесь есть. Завтра зайду сам. Спокойной ночи. Кстати, не забудьте запереть дверь на ночь и проверьте!
– Спокойной ночи. Спасибо. – Амалия закрыла дверь за Арнольдом и подумала, что, если тотчас же не ляжет спать, завтра раньше десяти утра ни за что не проснется.
…Арнольд Янович постучался в дверь около полудня.
– Заходите, не заперто, – услышал он жизнерадостный голос Амалии.
– Как спалось? – не заходя в номер, спросил он, когда Амалия открыла дверь.
– Отлично. Утром проснулась и не сразу вспомнила, где я. А вы… Вы здесь же обитаете?
– Нет, но рядом. Вот что, – произнес он торопливо, – собирайтесь поскорее и выходите.
Дождавшись, когда Амалия вышла к нему в коридор, сказал:
– Сегодня на вторую половину дня у меня были другие планы, но пришлось переменить их. Утром съездил, встретил машину с пультами из Орла – главную задачу выполнил. Все прочее отложим на завтра, а теперь сделаем маленькую вылазку в город. Познакомлю с достопримечательностями – давайте поспешим, чтобы успеть засветло.
От гостиницы пошли прямо по главной улице.
– Возьмите меня под руку и не отпускайте, – приказал Арнольд. – Морозно, скользко, можно упасть. С начала этой зимы у нас полно происшествий – уличный травматизм!
Амалия последовала приказу, и они двинулись дальше. Обошли пешком весь центр, встретив только нескольких военных, еще меньше – штатских. Кое-кто из них коротко здоровался с Арнольдом, обращали внимание и на его спутницу; все остальные были на работе или сидели по домам. Арнольд провел целую экскурсию: показал, где что находится, в том числе магазины, поликлиника, штаб войсковой части, кинотеатры, клуб офицеров, две городские библиотеки; рассказывал гарнизонные новости.
– Амалия, вас книги интересуют? – спросил он, бросив взгляд в сторону книжного магазина.
– Безусловно, – отвечала она. – Неужели есть такие люди, которых книги не интересовали бы?
– Сколько угодно. Кому-то нужны тряпки, кому-то – меха и золото, кому-то – бытовая техника, инструменты, мануфактура, другой ширпотреб. Это у нас есть, на это командировочные падки. Много чего есть... А о книгах – я к тому, что в этом магазине есть такие издания (даже из подписных серий), каких в Москве никогда не бывает в продаже, да и вообще не достанешь.
Амалия улыбнулась и мягко, полушутя, возразила:
– Арнольд Янович, вы – даже не патриот, а прямо абориген какой-то! Да у нас на работе начался целый книжный бум: кто где бывает, оттуда книги и тащит, старается побольше захватить, если не на всех, то сколько можно. Рядом с ПКБ – Центропечать, не помните? Сразу за проходной – киоск розничной продажи. Туда иногда захаживают наши сотрудники: договорились с охраной.
– Вот видите, у вас, в Москве, можно договориться, а у нас – попробуй! – рассмеялся Арнольд Янович. – Ну, и что же, раскопали там золотую жилу?
– Да что вы! Так, иногда что-то выбрасывают в продажу, но редко и понемногу, буквально по несколько штук. А однажды… наши «добытчики книг» умудрились притащить откуда-то двадцать книжечек о редких сортах кактусов; книжки – цветные, красивые. Теперь почти все в нашей группе – кто дома, а кто и на работе – пытаются разводить эти кактусы: не пропадать же трудам ученых и издателей! Вы не заметили в нашем отделе кактусы?
– Да знаете, как-то внимания не обращал… – извиняющимся тоном сказал Арнольд.
– Где уж вам, когда и дом свой редко видите! А жаль… – Амалия как будто сникла, но тут же вспомнила, о чем вела речь. – А Юра Артемьев, из Комаровской группы (знаете его?), увлек нас, представьте, сбором макулатуры. За двадцать килограммов бумаги на пунктах вторсырья выдают одну книгу – только записываться надо заранее. Вы про такое слышали?
– Здесь? – Арнольд обернулся по сторонам, изображая, что ищет вывеску вторсырья. – Вроде, нет, пока обходимся без вторичного сырья и пользуемся первичным продуктом.
– Ну, у вас тут – отдельное хозяйство, как я поняла. – Амалия не знала, стоит ли развивать это обсуждение, но, угадывая интересы Арнольда, продолжила. – Так вот, Юра, которого мы называем то «шахматным королем» за его страсть к шахматам, то «книгоманом», приладился в обеденное время ходить по «определенным точкам», где книги обменивают на макулатуру по специальному перечню; есть у него такие «точки». Приглашал и меня.
– Что, ходила? – поинтересовался Арнольд.
– Да, несколько раз. Только тяжело таскать макулатуру, хотя можно и по частям… Всего-то на две книжки и собрала.
– И на какие же?
– Честно? – спросила Амалия осторожно.
– Только честно! – потребовал Арнольд.
– Одна – сказки Андерсена, другая – Экзюпери, «Планета людей», молдавское издание, – ответила она.
Арнольд Янович остановился в недоумении, даже в растерянности. Заглянул Амалии в глаза:
– Скажите на милость, других в том перечне не было? Ведь в вашем возрасте не солидно… Ладно, идемте.
Амалия удивилась такому обороту, но отвечала без запинки:
– Были другие, ну и что? Что нравится, то и покупаю – при чем тут возраст? – но тут же осадила себя: – Простите, вы говорили о книгах без хлопот? Посмотрим... А в библиотеке – что?
– В библиотеке – что угодно: мало и редко издаваемые авторы, например, наши послереволюционные писатели и поэты.
– О, непременно почитаю, – обрадовалась она. – Слушайте, а не в отпуск ли я приехала?
– Слушайте, а не зайти ли нам в кафе пообедать? – рассмеялся он и добавил в тон: – А заодно и поужинать можно!
Народу в кафе оказалось мало. В дверях Арнольд Янович поздоровался с двумя посетителями. Сели за столик у окна, заказали официантке блюда – заказ выполнили быстро. Съели закуску, горячее… Амалия не переставала удивляться:
– Как здесь все вкусно приготовлено, по-домашнему. И деликатесы – недорого, и диетические блюда – сколько угодно.
– Вам нужна диета? – встревожился Арнольд. – Ведь в столовых на площадках таких разносолов нет и в помине, не надейтесь!
– Мне диета пока не нужна... – вспомнила о чем-то невеселом. – Вот моему мужу, Игорю Степановичу, тому – да. Недавно у него обострился гастрит, поэтому приходится остерегаться.
Арнорльд, уже искавший повод узнать поподробнее о личной жизни Амалии, не сдержался:
– Тогда встречный вопрос: как же вы его оставили в Москве – на кого, так сказать? Кто ему готовить будет и… все прочее?
Амалия попросила проходящую мимо официантку принести кофе. Взглянула на Арнольда: два кофе? Тот кивнул.
– Арнольд Янович, – медленно произнесла она, – наверное, я сказала что-то опрометчивое, а вы меня сразу же за это... Но ведь я вас видела всего дважды в жизни, то есть второй раз за два дня…
– Нет, третий, третий, Амалия Таировна! – запротестовал Арнольд. – Я вас видел совсем недавно, в Москве, в ПКБ, когда вы выходили из комнаты.
– А, мне потом передали, – она улыбнулась. – Ну и что? Ведь мы с вами до сих пор ни разу не разговаривали.
– Так можем побеседовать сегодня, сейчас, время позволяет, – настаивал Арнольд.
– Можем. Но не знаю, стоит ли откровенничать… – Амалия запнулась. – Или вам тут не с кем… поговорить?
– Да есть, есть собеседники. – Арнольд стушевался, но тут же встряхнулся, вскинул голову, не желая выдать свое состояние. – Только я хотел бы… совсем о другом. Вот об этом – не с кем.
– Странно, – смягчилась она, – но вы говорите загадками!
– Вы правы, правы… – Арнольд нервно забарабанил пальцами по столу. – Не будем продолжать эту… бессмыслицу. Расскажите, что вообще нового в столице, в ПКБ?
– В столице все как всегда. – Амалия обрадовалась, что разговор перекинулся на другую тему. – Недавно сходили с Игорем в Театр эстрады, попали на приятный концерт польских гитаристов. А еще были на ВДНХ, на Международной обувной выставке. Обувь, конечно, замечательная. Мы все обошли, осмотрели, и потом, в самом конце, Игорь (а он – человек чересчур прямой!) громко высказался, не стесняясь посетителей : «Зачем нужны магазины? Только на выставке приличные ботинки и увидишь, а сами ходим либо в лаптях, либо в бесформенных башмаках – бред какой-то!» Все понимающе заулыбались, но не поддержали.
– Да, это вам не Лиханово! – торжественно произнес Арнольд. – У нас можно купить все, что увидишь на любой витрине магазина; дело поставлено так, что продавцам нет смысла припрятывать товары под прилавок. Поэтому выставок не устраиваем.
– Ну, конечно, разница есть… – протянула Амалия, хотя еще не успела ощутить эту разницу. – А на работе… Не знаю, поймете ли, но попробую рассказать. На работе, оказывается, установлена такая мода: то делегацию иностранную нужно встречать в аэропорту (доверяют, значит!), то общественные дежурства по выходным – это обязательно для всех, особенно для молодежи. Да, мужчин еще привлекают на дежурства и патрулирование в городе по праздникам. Когда я училась в институте, там все было как-то проще и веселее… У вас здесь, видимо, и это решается как-то иначе?
– Где уж нам, «лихановским аборигенам», как вы окрестили наших старожилов, в том числе и меня, вашим лаптем наши щи хлебать! – Арнольд с умилением глядел на Амалию, раскрасневшуюся от объяснений и изумительно похорошевшую при этом. – Видимо, у начальства возникают подобные вопросы, но вообще мы не распыляемся по-пустому, занимаемся конкретными делами. Словом, на первом месте – совершенно другое. – Арнольд сосредоточенно задумался… – А с какой-то стороны… Шут его знает, какие у наших военных дежурства и патрулирование, но – лично мне – иногда приходится встречать разных людей, правда, не иностранцев; а часто встречаю и оборудование, правда, не в аэропорту, что… является большим минусом в моем досье. Не так ли?
– Неужели вы способны анализировать все минусы и плюсы вашего положения – до такой степени? – засмеялась Амалия.
– Иногда способен, оказывается… но, извините, только не сейчас, – серьезно произнес Арнольд, подозревая, что Амалия умеет догадываться о том, о чем не говорят вслух.
Подошла официантка, поставила кофе. Арнольд взглянул на часы – не поздновато ли? – не для него, а для гостьи, конечно же.
– Мы спешим? – спросила Амалия.
– Не волнуйтесь, время есть, – ответил он. – Давно не сидел вот так, в приятном обществе, со столь приятной собеседницей. Все дела и дела – загрызли немилосердно.
– Так уж – дела и дела? – улыбнулась она.
– О, не только, не только… Существуют, к счастью, радости жизни, от дел не слишком зависящие.
– И это – здорово, – согласилась Амалия, намереваясь отступить подальше от неприятных моментов разговора. – Если я правильно поняла из увиденного и услышанного: здесь всегда красиво и безмятежно!
– О, барышня, ты ведь еще ничего, считай, не видела и не знаешь, – присвистнул Арнольд. – Прости, что нечаянно перешел на «ты», но так и буду обращаться. Ничего?
Амалия ответила четко, как будто ожидала этого вопроса:
– Нет, «чего». Я возражаю, потому что у меня «ты» – для других случаев. Понимаете?
– Понимаю, – Арнольд пожал плечами. – Что ж, приношу извинения за преждевременное… предложение.
– Принимаю. И если уж я чего-то «такого» не знаю, так узнаю или нет – увидим.
– Не обижайтесь, Амалия Таировна. – Арнольд вовсе не хотел «перегибать палку» раньше времени, тем самым отталкивая Амалию. – Завтра поедем на вторую площадку, там будет не до разговоров, предупреждаю! Поэтому я и позволил себе быть непосредственным сейчас... Осечка вышла – а с кем ее не бывает?
В зале народу прибавлялось, многие приветствовали Арнольда издалека. Заиграла легкая, приятная музыка. Арнольд спросил, не заказать ли даме коньяк, нельзя ли пригласить ее на танец? Амалия закрыла глаза, отрицательно покачала головой: в другой раз.
– Может, на сегодня достаточно? – спросила она осторожно.
– Вы правы. Будем готовиться к выходу? Надеюсь, не возражаете, чтобы я расплатился?
– Не возражаю, как скажете. Ведь вас тут знают, не препираться же из-за пустяков!
…Амалии не очень-то льстило расточаемое ей внимание. Ясно, что этот подтянутый, крепкий мужчина, которого красавцем назвать все-таки нельзя, старается понравиться ей, но как-то… нарочито, вычурно. Или – показалось?
Что-то у него не ладится... Чего он ждет от нее?
И что она должна делать, чему соответствовать?
И надо ли? …Казалось бы, ей в очередной раз должна польстить та – условно предполагаемая – победа, к которой она совершенно не стремилась, а так, только расположилась – отчасти, в рамках своих достаточно строгих правил. Арнольд и обликом, и манерами смутно напомнил ей институтского преподавателя по электротехнике, который прощал пропущенные лекции, небрежно оформленные лабораторные работы, почти ничего не спрашивал на экзаменах, но обычно ставил высший балл, объясняя эту оценку тем, что понимает, «сколько ученых книг пришлось поглотить» его миловидной студентке. Амалия благодарно улыбалась, обещала не подвести в следующую сессию. Но то – совершенно другое дело.
А в какую сессию и что спросит с нее Арнольд Янович?
Они распрощались у самого входа в «Луч». Было темно и холодно, подмораживало. Арнольд спросил, есть ли у нее будильник? Да, есть. Значит, завтра – подъем в семь. К восьми утра нужно успеть к центральному КПП. Чтоб пропуск – с собой. Не забывать! К этому КПП каждое утро подают автобусы: развозят по площадкам. Вторая – дальше всех. В половине восьмого Арнольд обещал зайти.
***
Ровно в половине восьмого утра Арнольд Янович постучался в дверь. Амалия тут же открыла, приложила палец к губам: тише!
– Кто-то спит?
– Да, вчера вечером поселили соседку.
Дошли до КПП, где народу собралось полно – и откуда столько? Сели в автобус, быстро заполнившийся офицерами и гражданскими. Как только двинулись в путь, Амалия спросила:
– Что, всегда так много пассажиров?
– Нет. Большинство ездит на мотовозе, но для меня это слишком долго и неудобно, да и до железнодорожной станции нужно добираться специально. Машину беру редко, автобусом – гораздо проще. Он так же, как и мотовоз, идет всегда по одному и тому же маршруту, останавливается в определенных пунктах. Вторая площадка – самая дальняя; пока до конца доедем, глядишь – почти все уже вышли. Не знаю, как сегодня…
– Арнольд Янович, а обратно – так же? – Амалия побаивалась выспрашивать лишнее.
– Не волнуйтесь, – успокоил ее Арнольд. – От второй площадки автобус отходит в пять вечера. По пути всех собирает в обратном порядке, никого не забудет. Да, время в пути – от пункта «А» до пункта «Б» – около полутора часов.
– А как же… А если, предположим, кому-то нужно вернуться раньше, чем прибудет автобус, тогда как?
– Проще простого: на попутках. Их тут много, и легковых, и грузовых. Выходишь на дорогу и голосуешь. Никто не отказывает, здесь так заведено, многие только так и ездят.
– Арнольд Янович, понимаете, вот этого делать я совершенно не умею, – приуныла Амалия.
Арнольд ответил, нарочно повышая голос и оглядываясь вокруг, видимо, хотел, чтобы услышали остальные:
– Да кто же, барышня, собственно говоря, отпустит вас в одиночестве… на дорогу? Надеюсь, все подобные поездки вы будете совершать только в моем сопровождении. Не так ли? Правда, если вы решите, что в состоянии ездить сами, или сочтете, что мое присутствие вам где-то помешает, тогда пожалуйте…
Амалия, которой не понравился тон этого разговора, сказала:
– Простите, конечно, только вы еще вчера могли мне все это объяснить. Не так ли?
– А что изменилось сегодня? – продолжал тем же наступательным тоном Арнольд. – И разве вы не знали, куда и зачем едете? Или вы жалеете о том, что приехали?
– «Ехали цыгане с ярмарки домой», а приехали... Нет, мне нисколько не смешно, – Амалия не ожидала такой психологической атаки, но продолжала держаться с достоинством, тем более что к их перепалке прислушивались. – Отвечу: мне кажется целесообразным работать только в вашем присутствии – где бы то ни было.
– Что я и доказывал вам… – Арнольд понял, что опять «перегибает палку». – Ладно, расскажите, кто ваша соседка по номеру.
Амалия уже решила, что в автобусе не стоит выяснять отношения, которые едва обозначились. Что ждет на площадке, интересно узнать… Ответила Арнольду, обдав его холодным взглядом:
– Ее зовут Тонечка. Фамилия – Белых. Приехала к мужу, тот здесь служит. Живет почти полгода, и все в ожидании супруги. Тонечка беременна, уже заметно, а он только что сделал ремонт в квартире, и на нее очень плохо действует запах краски и лака. Наверное, недельку придется пожить в гостинице, пока запах не выветрится. Видела я его, вчера зашел, чуть не в одиннадцать. Раньше покрасить не мог, говорит... Вроде, хорошие оба, симпатичные…
Амалия посматривала в окошко; ей казалось, что она попала в какое-то необычное кино – сама же его и смотрит. Автобус шел то по пересеченной местности, то по открытому полю. Иногда попадались целые лесные массивы. В самом городе росли хвойные и лиственные деревья, а в окрестностях – большинство елей и сосен. Но чем дальше ехали, тем реже встречались лесные полосы. Снега сияли изумительной чистотой. Встречные и попутные машины появлялись редко. Иногда автотрасса подходила очень близко к железной дороге, раза два пересекала ее. Домов и построек почти не было: автобус тормозил у очередного КПП, встроенного в железобетонную или кирпичную стену, за которой начиналась искомая территория, «площадка» или «база». Какие-то люди выходили, а другие садились. Погода была хорошая, сухая, морозная. Облака едва обозначились на ясном небе. Если отбросить досадные мелочи, то ехать было приятно... Уже в самом конце пути, когда пассажиров почти не осталось, Арнольд, долго молчавший, вдруг участливо спросил:
– Не устала ли?
– Нет, что вы…
– А я могу спросить кое-что? – осторожно начал он.
Амалия, уже успевшая отдохнуть от разговора, заставила себя приготовиться к ответу – с некоторым усилием:
– Да, спрашивайте, конечно!
– Вот эта Тоня, которую вы увидели вчера… – запнувшись, Арнольд продолжил с расстановкой. – Понимаете, здесь почти все живут семьями, у некоторых по двое-трое детей. Условия для семейной жизни неплохие – в общем. А в частности… В этих местах и взрослые-то довольно быстро теряют здоровье, а для детей некоторые месяцы в году – губительны: и климат, и вредные выбросы тех производств, которые мы тут наплодили. Понимаете?
Амалия обрадовалась, что речь идет не о ней:
– Конечно. Что хотите сказать?
– Вот что, исключительно глядя на вас: а вы смогли бы так же, как эта Тоня, например, приехать к вашему супругу – именно сюда, сознательно отказаться от большого города, оставить родных, допустим, не навсегда, а на несколько лет поселиться здесь, не испугавшись того, что вы только что узнали или... узнаете потом?
Амалия посмотрела на Арнольда Яновича с укором: ну, зачем же опять – об одном и том же… И вздохнув, сказала:
– Вы меня прямо в лоб спросили, как на допросе. Отвечу и я – прямо: сделав выбор, связываешь свою жизнь с человеком, а не с его профессией, и уж тем более, не с местностью, где он служит!
– Амалия, это не я вам допрос устраиваю (как ни странно слышать из ваших милых уст такие резкие слова!), а смею заметить… Это вы со мной сейчас разговариваете, как строгая учительница с первоклассником. Или… Не гневайтесь! Простите великодушно, я не хотел вас «поддеть». – Арнольд неожиданно замолчал. – Я говорю не о прописных истинах. В моей жизни все получилось так, не надо... – это было сказано смущенно и очень тихо, и никак не походило на монологи «самодеятельного актера», которыми Арнольд отличался прежде. – Ни одна из моих жен… А, ладно…
– Нет, не «ладно». Расскажите начистоту! – Амалию всерьез заинтересовало: почему же все-таки Арнольд, с виду непробиваемый и самоуверенный, как торпедоносец, позволил себе разговориться с малознакомой женщиной на тонкую, личную тему? Или это у него прием такой? Но ведь нельзя же...
– Потом. – Арнольд Янович опять замолчал, безучастно глядя в окно автобуса, но, обдумав что-то, пересилил себя. – Скоро будем на месте. А сейчас, чтобы закончить наш разговор, скажу вот что: я понял, какую главную ошибку частенько совершают мужчина и женщина, связывая свои судьбы навек. Думаю, вы поймете… Они, как правило, сковывают себя обязательствами слишком рано, пока духовно еще не созрели для этого. Вот почему возникают… те самые проблемы…
– Может, и так, – возразила ему Амалия, – но не ждать же… до сорока лет, например. Связал себя узами, вот и отвечай за это, иди «в связке» – вперед, как альпинисты – в гору! Что здесь неверно? Если придется – хоть в Лиханово, хоть на Северный полюс, хоть… на край света – все едино. Разницы нет!
Автобус резко затормозил на самой последней по маршруту остановке. Приехали! Арнольд вышел и не то чтобы подал Амалии руку, а просто сгреб ее на землю с верхней ступеньки автобуса. Так и не выпуская руки Амалии, остановился, заглянул ей в глаза грустно, почти по-собачьи… Глаза у нее… Глаза – словно… Напрашивалось банальное сравнение со звездами… Вслух произнес:
– Да я, может, жизнь прожил, а таких слов… ни от кого не слышал. Можно, мы потом… потом договорим?
– Да, да, потом, потом… – Амалия высвободила свою руку, но мысли ее остались там же. Что это с Арнольдом Яновичем? Или ему, в самом деле, что-то мешает… быть счастливым? А с виду не определишь – ни за что! Но не время думать об этом.
Вместе с ними из автобуса вышло еще несколько человек, все направились к КПП. Арнольд настроил себя на другой лад и вытащил из рабочей папки тоненькую пачку прямоугольных листочков, похожих на билеты в кинотеатр, только желтоватых:
– Да, чуть не забыл. Вот талоны на бесплатное питание в столовых, обязательно обращайте внимание на штемпель номера площадки: на каждой – действуют свои талоны. Смотрите, не потеряйте. Восстановлению не подлежат!
…Уже за высоким забором, когда подходили к первому цеху, у Амалии что-то вздрогнуло, екнуло внутри: вот – оно! Страшновато... Но идущие впереди офицеры чему-то громко смеялись, и она успокоилась. Миновали двор, вошли в цех. Арнольд Янович познакомил ее с оказавшимся на месте ведущим инженером, в гражданском, весьма тихим и невзрачным. Тот проводил их в помещение с трехступенчатым номером. Что такое? Амалия сказала Арнольду, понижая голос, чтобы никто не услышал, кроме него:
– Не узнаю этого помещения и этого номера. Не узнаю, и все тут!
– И правильно, они к нам отношения не имеют, – отвечал так же тихо Арнольд. – Здесь чужие системы!
Миновав три зала, где все грохотало и скрежетало (вот оно – производство), добрались наконец и до своих помещений. Да, эти помещения с характерными номерами, вроде бы знакомы Амалии уже год – заочно. Арнольд улыбнулся и уточнил:
– А мне – почти пять лет. Да не переживайте так, разберемся! – он видел, что Амалии не по себе, и понял: нужно поберечь ее нервы. Два офицера, один с погонами капитана, Игнатий, и другой, старший лейтенант, Семен, принесли стопку папок, синек, рукописных документов. Амалия села за стол, раскрыла первую папку.
– Поймете? – спросил Игнатий.
– Непременно. Сначала посмотрим, что имеем на бумаге. Так… Все хорошо, узнаю старые правки… А это что? – она посмотрела на Игнатия. – Изменения по «Извещениям» внесли?
– Не все еще, – замялся Игнатий.
Амалия спросила, нужно ли помочь? Арнольд остановил ее:
– На это дело ухлопаем массу времени. Давайте, вы только начните, а ребята поймут и продолжат. Они у нас смышленые!
– Хотелось бы все успеть. Успею?
Почти до вечера Амалия работала со схемами, сверяла их с теми, которые привезла с собой. Сколько нестыковок обнаруживалось! Арнольд уточнял свои вопросы, отлучался к прибористам, заглянул к производственникам. Пообедали наскоро, в столовой; обед – так себе, не то, что вчера, в городе. Едва успели на вечерний автобус… На другой день все продолжили там же. В конце смены, обращаясь к Игнатию, как к старшему по званию из присутствующих действующих военных (Арнольд – не в счет), Амалия сказала:
– Странно, что в некоторых схемах СУ-ГМ1103 нет даже тех поправок, которые вносил еще Георгий Рубштейн. Как это могло произойти? Как их монтировали, подгоняли, как «доводили», расскажите, пожалуйста. А лучше, покажите-ка и монтажные схемы.
Капитан и старший лейтенант переглянулись… Вынесли папки, нашли нужные чертежи. Амалия долго их изучала, вглядываясь придирчиво, обводя карандашом вызывающие сомнения монтажные узлы, ставила рядом знак вопроса:
– Видите? Что все это значит? А это? …А почему в СУ-ГП4М поставлены не те реле? В перечне забиты другие, а эти уже два года как сняты с производства.
Арнольд, понимая, о чем идет речь, и зная наизусть, откуда взялись эти несоответствия, возразил авторитетно:
– Тут принцип такой: пускай сняты, пускай больше не выпускаются, но ведь эти-то – пока стоят и не подводят. Работают безотказно, никто на них не жалуется.
– Безотказно? До какого момента? – Амалия строго взглянула на Арнольда: ничего себе – безответственность! – Но сколько же можно злоупотреблять? Ведь если что случится, виноватых будет не найти. А тут и искать не надо. Я заметила такое уже не один раз.
Игнатий вздохнул виновато, поглядывая на смутившегося Семена, взял схему, поднес к окну, где было лучше видно:
– Вот, например, гляньте: на синьке вытравлено и исправлено – одно, в ведомости комплектующих значится другое, а на самом деле подачу продукта в трубопровод контролирует редко применяемая модель датчика, рассчитанного на другие технологические данные носителя. Вот он стоит, видите? Так, вроде бы работает… Но опасно, безусловно, опасно… Сколько я ни доказывал – все бесполезно. Тянется же эта ниточка даже не к вам, а к красноярским технологам. Уж Арнольду Яновичу известно, сколько докладных мы писали (и не только по этому поводу!), да они дальше гарнизонного начальства не идут! Такие «штучки» считаются мелкими нарушениями. – Игнатий раскрыл другую схему. – А тут? Ничем не лучше. Здесь мы подкрутим, там подвинтим, там, – Игнатий обернулся и небрежно кивнул в сторону входной двери, – замажем, вот и ладненько. Работает – и не дыши; правда, до поры, до времени. Амалия Таировна права…
Амалия, разворачивая следующую схему, произнесла:
– Посмотрим, конечно, что творится в других сооружениях, потом позвоним Сергею Николаевичу, проконсультируемся – с гарантией. Можно сделать так, Арнольд Янович?
Игнатий и Семен с надеждой смотрели на Амалию и с опаской – на Арнольда. Тот усмехнулся недовольно:
– Дорогая вы наша правдоискательница, прямолинейная и принципиальная труженица! Кто бы мог подумать, что молодой специалист так быстро раскидает наши завалы, накопленные годами?! И то – институтские, свежие знания требуют приложения. А как же: ведь учили же вас этим наукам, вроде как меня – когда-то! – Арнольд покачал головой. – Учили вас правильно, а здесь, на глубинном нашем производстве, все как в допотопном анекдоте. Вон, ребята знают, – кивнул на офицеров. – Догадываюсь, почему Сергей именно вас послал… Сказать? Думал, ну, приедет, посмотрит, отследит свой участок работ, поправит схемы – в соответствии с оригиналом, а глубоко копать не будет. И – к чему? Всех больше беспокоит то, о чем говорил Игнатий и скромненько молчит Семен: чтоб все крутилось и вертелось примитивно, но четко, на какой бы оси оно ни держалось. Понятно?
Амалия отвечала, оторвавшись от схем:
– Нет, непонятно. Не подумайте только, что я – любительница «закулисных» приключений и чего-то остросюжетного. Незачем мне создавать трудности себе, да и вам тоже. И не такой уж я сильный специалист… Я даже не по этой специальности училась, чисто конструкторский факультет закончила. Правда, занималась тогда в студенческом научно-исследовательском обществе, сокращенно СНО; осваивали «модное» направление – исследование работы триггерных устройств. Но диплом у меня – конструктора-технолога, на что делаем скидку. То есть в низковольтных схемах, в семах подключения и так далее разбираюсь слабенько, но все-таки Сергей Николаевич научил меня этому «ремеслу» сам лично, именно поднатаскал. Поэтому и стараюсь изо всех сил учителя не подвести… – Амалия устала от объяснений, но не сдавалась. – Скажу чистую правду: смотрю и вижу (чтоб не обижались!), и удивляюсь, как это хозяйство вообще работает до сих пор, не рассыпается на отдельные молекулы-атомы.
Арнольд воспротивился дальнейшему обсуждению и произнес резко, пресекая эмоциональный порыв Амалии:
– Давайте-ка прекратим бессмысленные дебаты. На практике совершенно не имеет значения, какие у кого дипломы и специальности, лишь бы мозги были на месте и руки «правильным местом вставлены». С нас спрашивают не теорию, не «молекулы и атомы», а стабильную работу систем. Все, отрубили тему. Завтра заглянем на первую площадку, увидим, что там.
Ну, отрубили, так отрубили…
Назавтра поехали на первую площадку, и Амалию обескуражило, что у военных творилось с документацией; правда, дела обстояли чуть получше, чем на второй. До вечера провозились, уточняя изменения в аналогичных схемах. На следующий день «хозяин» первой площадки, майор Дмитрий Иванович, предложил обождать с документами, а сначала ознакомиться с подземными сооружениями, если дама… не возражает, если ей это интересно. Никогда не была? Нет… Спустились на лифте (что за лифт такой – без дверей?), дальше пришлось спускаться по крутым лестницам; мужчины шли впереди. Сколько здесь всего наворочено! Наверху об этом и не догадаешься… На разных высотных отметках, как на разных этажах – свои помещения и цеха. Амалия раньше даже представить себе не могла, как все здесь устроено. Ей никогда не приходилось сталкиваться с подобным, институтская практика на заводе – не в счет. В какие-то помещения и комнаты войти разрешалось, в какие-то – нет (а какие-то – закрыты наглухо). Но и увиденного ей хватило, чтобы понять серьезность и важность понятия «объект».
Да, это – важный для страны объект по всем статьям!
Важный и опасный одновременно…
Проходя по одному из машинных залов (куда пропустили всех в сопровождении Дмитрия Ивановича), Амалия с интересом разглядывала «железо», опасаясь притронуться руками к обшивкам вращающихся механизмов и грохочущих машин (да и нельзя!). В транспортный коридор (на средней отметке) ей разрешили только заглянуть… В пультовых помещениях на самой нижней отметке ей показалось, что не хватает воздуха, что задыхается – а каково приходится тем, кто работает здесь каждый день? Когда на обратном пути проходили по кабельным туннелям, разветвляющимся по законам лабиринта (и где освещение было очень плохим), сердце сжалось: выберемся ли отсюда вообще?
Все это время Арнольд Янович не отходил от Амалии буквально ни на шаг: как взял ее под руку в лифте, так и не отпускал до конца – для страховки. Да, и правильно сделал: Амалия едва соображала, что к чему. Ей показалось, что тут, под землей, на нее наступает целая многоэтажная, пыхтящая, содрогающаяся от скрипов и тряски империя; прямо подумать страшно – раздавит запросто, если замешкаешься! А ведь люди работают здесь круглосуточно...
Она несказанно обрадовалась, когда выбрались наверх.
– Ну, как впечатления? – спросил Дмитрий Иванович.
– Впечатления самые сильные, – отвечала она сдержанно, не зная, какое из двух слов более всего выражало бы ее теперешнее состояние: «грандиозно» или «страшно». – Я заметила, что оборудование обслуживают не только офицеры, но и солдаты.
– Конечно, они здесь на срочной службе, – отвечал Дмитрий Иванович. – Служат, как и везде, учатся специальности.
Амалия ничего больше не уточняла, она была подавлена. Все оставшееся время до конца рабочего дня думала о том, что увидела на самых низких отметках «подземелья». А какой гул стоял кругом! Когда вышли за проходную и направились к автобусной остановке, она сказала Арнольду Яновичу:
– Не хотела бы я, чтобы сюда призвали служить, например, моего родного брата…
Арнольд окинул ее снисходительным взглядом:
– Хоть «вы», хоть «ты»… Маленькая ты еще, как тот Маленький принц из твоей любимой книжки. Нет, как тот барашек… Служба в армии – не фунт изюму: на море, на суше, под облаками – везде, и эту службу на сегодняшний день не упразднили. Ты в жизни – пока еще – мало чего видела, хотя и думаешь, что много знаешь. Знать-то можно, и узнавать тоже не лишнее, только… Не забывай, где мы находимся – ясно? Пока на свежем воздухе, позволю заметить: как можно меньше выражай свои непонимания и неудовольствия при людях. Мне – пожалуйста, высказывай что угодно. Тут кругом – контроль, сплошной контроль, и еще раз: контроль! Все видела и запомнила? Мотай на ус… И запомни: в разговорах с вышестоящими (выше нас обоих стоящими!) меньше всего касайся недоделок и нестыковок, которые обнаружила и обнаружишь еще не раз, а также того, что касается служебной тайны.
– Служебной тайны? – удивилась Амалия. – Да она, по-моему, ни для кого особого интереса не представляет. Я не думаю, чтобы здесь кого-то интересовали производственные тайны, когда и явные перекосы никому в глаза не бросаются. Так мне кажется!
– Это тебе только кажется, благородная барышня, – наклоняясь к ней, на ухо прошептал Арнольд. – Однозначно: ка-жет-ся! И вот еще что: у нас тут командированных женщин очень мало, о каждой из них принято докладывать генералу Барсаладзе. А он – жук еще тот; ну, ты его никогда, положим, и не увидишь. Просто знай, что любая встреча с ним для тебя нежелательна. Остерегайся всех. Ни в коем, ты слышишь, ни в коем случае не садись ни в какие попутные машины. Я тебе просто приказываю!
Амалия, потирая ухо и «переваривая» сведения, поправила сбившуюся шапочку, произнесла подавленно:
– Вы уже говорили это. Спасибо за… заботу!
– Да ты меня потом будешь благодарить, а пока помалкивай!
Так Арнольд Янович не перешел, а «перекрутил» на «ты», употребляя это обращение не на людях. Амалия, уставшая от протестов, молча согласилась, сохраняя за собой право прежнего обращения к своему попечителю-на-час, как она его называла про себя.
...Автобус задерживался. Холодно! Амалия почувствовала, что медленно замерзает, все плотнее закутывалась в шубку и натягивала на лоб весьма изящную шапочку. Арнольд подумал, что на таком морозе ей нужны не шубка на рыбьем меху, а тулуп, вроде как у него самого, не сапожки-ботиночки, а валенки, не перчатки, а пуховые варежки, уж не говоря о шляпке… Ну, что делать, чтобы девочка не закоченела?
– Может быть, стоит вернуться на КПП? – спросил Арнольд.
– Нет, ничего, хочется подышать чистым воздухом, – отвечала она, слегка поеживаясь и вздрагивая. – Не выходят из головы эти… подземные сооружения, кабельные трассы…
– Да, впечатляет, особенно по первому разу, – понимающе сказал он. – Надень-ка лучше мои рукавицы, вот так… А на меня первое и самое большое впечатления произвело… (и это после стольких лет военной службы!) то, что я увидел здесь в первые месяцы пребывания, когда размах работ был – будь здоров, какой. Да и мужики-старожилы порассказали...
– Интересно, что же? – спросила она с интересом.
– Что? – Арнольд посмотрел в ее широко распахнутые глаза и подумал, что она может не поверить тому, что он скажет. – Как только начали строительство (где-то в середине пятидесятых годов), тут же этим делом и заинтересовались… другие цивилизации.
– Вы, наверное, шутите, – обиделась Амалия, полагая, что он берет ее «на пушку».
– Зачем это? Больно надо… Какие шутки… – Арнольду не стоило обижаться. – Строители, производя работы, особенно по ночам, стали замечать, что высоко над ними скапливались и зависали движущиеся светящиеся точки, а потом эти «точки» – спускались все ниже и ниже. Сначала военные думали, что это – работа иностранной разведки, через некоторое время решили – блуждающие звезды, но позже догадались: космические аппараты инопланетян!
– Правда? – Амалия почти забыла о холоде.
– Еще бы! Над всеми тремя площадками висели постоянно – контролировали: как копали котлованы, как закладывали фундаменты, как возводили стены, а позже – как завозили оборудование. Особенно много их было, когда строили огромные монтажные корпуса, когда «пошли» первые изделия и системы. Все передвижения и перемещения засекали – даже удивительно! Пробовали маскировать – куда там! Ну, дальше – в том же духе… Видимо, все важные сведения «списывали», в свой информационный банк заносили. И теперь, наверное, делают то же самое…
– И что же… Как наши-то реагировали? – спросила Амалия, так и не зная, верить Арнольду Яновичу или нет.
– Наши? У военных на уме одна реакция, нетрудно догадаться – какая… Приезжали какие-то известные ученые, занимавшиеся аномальными явлениями и подозрительными небесными объектами; здесь на месте и пристраивали к ним «свою науку».
– Пристроили?
– Кто их знает? Но сделали вывод, что силу против них применять не имеет смысла: себе дороже выйдет.
– А что – пробовали применять силу?
– Ишь ты, какая быстрая… Быстрая у тебя мысль… Наверное, пробовали, но мне не докладывали, да и остальное… – Арнольд засмеялся. – Остального нам тоже не докладывали, ведь это – первейшая служебная тайна. А ты говоришь, что служебные тайны интереса не представляют – смотря для кого!
– Неужели мы… тут, на Земле, в самом деле, кого-то интересуем – там, в Космосе? – удивилась она.
– Мы-то, может, и не очень, а деяния наши – непременно…
Наверняка, наших «служебных тайн»
для Космоса не существует, там – свои дела и тайны!
– Я и сам видел эти движущиеся звезды: они быстродейственны и почти безынерционны – известными законами физики это объяснить нельзя… – помолчав, сказал Арнольд.
У Амалии все перемешалось в голове, и она медленно припоминала, что писали фантасты по этому поводу. Точно, писали что-то, и не раз… Да и в ПКБ, кажется, говорили об этих самых небесных объектах, периодически появлявшихся как в Лиханово, так и в Карабанске, только она не прислушивалась – думала, что байки… Арнольда же больше заботило то, как бы Амалия не замерзла окончательно, и он уже решил вернуться на КПП, как в это время к остановке неожиданно подкатила черная «Волга»:
– Арнольд Янович, забрать вас? Садитесь!
Сидевший рядом с водителем полковник Ремизов вышел из машины. Улыбнулся:
– А, Амалия Таировна! Рад познакомиться, Василий Васильевич. Как вы – не превратились в ледышку?
Амалия обрадовалась человеку, о котором Арнольд Янович столько рассказывал, хорошо отзывался:
– Очень приятно, спасибо, пока – терпимо.
– Хорошо так хорошо. Так куда вам? – спросил он у Арнольда.
– Куда и вам, наверное, – в город, – скороговоркой отвечал Арнольд Янович, – да поскорей бы.
– Ну, забирайтесь в машину, согревайтесь, – еще раз пригласил Василий Васильевич. – А я как раз хотел потолковать...
Арнольд с Амалией сели на заднее сиденье. Тепло! Поехали. Амалия примерно запомнила дорогу за окнами автобуса и теперь с интересом смотрела по сторонам – из окна машины. В машине было уютно, а мороз все крепчал. Начинало смеркаться. Арнольд Янович с Василием Васильевичем тихо переговаривались. Амалию потянуло в дремоту. Изредка попадались встречные военные грузовики. В сторону движения не обгонял никто. Амалия изредка открывала глаза, посматривала в окно; вяло размышляла о том, сколько всего увидела и узнала сегодня. Подземное царство, инопланетяне, «секрет на секрете»… Думала и о том, что кругом – необитаемая местность. Чужая планета... На десятки километров – ни одного человека, ни дыма, ни огонька. Подумалось еще: можно век прожить, не зная, что подобные края существуют на свете, и не так уж далеко от Москвы, например…
Вдруг машина дрогнула и остановилась; шофер вышел проверить, что за неполадки в моторе. Тут сквозь дрему и разговор Арнольда Яновича и Василия Васильевича Амалия услышала не то вой, не то стон. Или показалось? Амалия не выдержала и, когда стон стал отчетливей, спросила с тревогой:
– Что это?
– А, Амалии Таировне все – в новинку, – улыбнулся Василий Васильевич. – Это – волки.
– Как? – сонливость пропала моментально. Амалия прислушалась, немножко приспустила оконное стекло, чему Арнольд Янович очень удивился: ведь только что дрожала от холода!
Вой то усиливался, то затихал.
– Почему мы не едем? – спросила Амалия. Начинало темнеть, и бескрайние снежные просторы с полосами хвойных лесов быстро окутывались таинственной фиолетовой дымкой.
Волчий вой тянулся откуда-то издалека.
Казалось, что выла целая стая,
что вот-вот она покажется из своего укрытия…
Не выдержав холода и усиливающегося воя, она закрыла окно.
– Что, испугалась? – спросил Арнольд. Когда шофер садился в машину, несколько теней метнулось из-под кустов, обрамляющих дорогу, чуть ли не под передние колесами «Волги».
– Что это? – у Амалии опять перехватило дыхание.
– Зайцы, это были зайцы! – воскликнул Василий Васильевич. – Эх, и охотиться не нужно!
– И часто… тут встречаются зайцы и волки? – не переставала спрашивать Амалия, вспоминая, как Арнольд наставлял ее по мерам личной безопасности, и понимая на этот раз, как он был прав. Арнольд словно прочел ее мысли и улыбнулся им, догадываясь, что волков и зайцев Амалия могла видеть разве что в зоопарке.
Машина медленно тронулась. Волчье завывание и заячьи тени остались позади.
– Тут всякого зверья много, и острых ощущений достаточно, – «успокоил» ее Василий Васильевич.
– А не страшно, если… если вдруг машина сломается на дороге и… будет темно? – все о том же переспрашивала Амалия.
– Эх, милая Амалия Таировна, – отвечал Василий Васильевич, – вот мы с Арнольдом Яновичем устроили недавно целую дискуссию на тему «Человек страшнее зверя»…
– И… что же выяснили? – Амалия понимала, каков будет ответ.
– Можно не отвечать?
Амалию довезли до самой гостиницы. Наконец-то!
– Завтра и послезавтра – у вас выходные дни, хотя для кого-то – будни: здесь – свой график, – сказал Арнольд, прощаясь с ней. – Когда нужно, мы работаем месяцами без выходных. А пока отдохните, погуляйте. Послезавтра вечерком я загляну.
…Несколько дней подряд Арнольду приходилось встречать и провожать целые группы и делегации, работать то в городе, то на площадках, присутствовать при этом Амалии было не обязательно – он и не привлекал ее. Она оставалась в городе, где уже вполне освоилась: отсыпалась без будильника; почти до полуночи болтала с Тонечкой; работала в офисе у Арнольда (не «от звонка до звонка», как привыкла в Москве); успевала «пробежаться» по магазинам, заглянуть в Дом офицеров, посидеть в библиотеке…
Право, чужой город оказался не таким уж чужим.
Рабочее место Арнольда Яновича, как и всех постоянных представителей организаций на объекте, располагалось в Управлении координации работ. В небольшой квадратной комнатке едва помещались два письменных стола, один – Арнольда, второй – представителя Пермского монтажного треста. Арнольд иногда оставлял Амалию, а сам исчезал по делам, но ненадолго. У пермяков выдался месяц затишья; командированные не приезжали, поэтому их главный представитель, Иван Михайлович Косолапов, появлялся здесь редко, просиживая все рабочее время на площадках – таков удел практических специалистов! Так что большей частью Амалия была предоставлена сама себе Иногда звонили в Москву Сергею Николаевичу, докладывали по существу. Амалия всякий раз просила дозвониться Игорю, потому что по служебным телефонам офиса полагалось звонить только напрямую в ПКБ-321.
Арнольд не упускал случая подшутить над ней. Как-то раз:
– Что, не привыкли к долгим расставаниям, молодожены?
– Да какие ж мы молодожены, уже два года, как поженились! – возразила Амалия, завершая работу с документами.
– Два – не двадцать два. Это я… уже пять раз забыл, что такое быть молодоженом. А два-то года… – Арнольда так и подмывало узнать поподробнее об Амалии. – Что, вместе с Игорем учились?
Амалия вспомнила, как познакомилась с Игорем на студенческом вечере; как он сказал, что уже полтора года сталкивается с ней в коридорах института, а она даже внимания на него не обращает… («Правда?») Амалия не припоминала его… («Вот видите…»)
– Да, Игорь учился на другом факультете, двумя курсами старше. За год до моего диплома сделал мне предложение. Вот и все. Теперь работает в одном научном институте, тоже связан с военными, с военно-воздушным флотом. Не хотел, чтобы мы работали на одном предприятии принципиально. Мой свободный диплом – это его заслуга, сумел как-то устроить, чтобы я могла выбрать место работы. – Амалия с грустью вспомнила о неприятных разговорах Игоря с теми важными люди, которые обещали помочь с ее устройством в СЭВ или в одну из подведомственных СЭВу организаций. – Знаете, Арнольд Янович, там, где хотелось, у нас не получилось…
– Уж чего другого не знаю, а это мне знакомо! – припомнил о своих мытарствах Арнольд.
– Поэтому Игорь… Через знакомых узнал о ПКБ-321, которое ему рекомендовали как приличную организацию.
– Астрахан – это его фамилия? – поинтересовался Арнольд.
– Конечно, фамилию я сменила.
– Фамилия необычная, какая-то незаконченная… – У Арнольда на языке вертелось несколько аналогий, но он не решался назвать их: Амалия могла бы обидеться. – Да и твое имя, уж не говоря об отчестве, – сплошной юго-восток, армянско-татарский конгломерат!
– А у вас, дорогой господин, сплошная Прибалтика! – засмеялась Амалия. – Чем она лучше, или хуже моей… Как тут выразиться, чтобы ненароком не задеть национальные чувства? Мне не приходилось бывать в Прибалтике, хотя друзья раза два приглашали к себе в гости в Вильнюс. А вы там родились? Где?
Хотя разговор был дружеским, в душе Арнольда всколыхнулись не самые светлые воспоминания: тяжелые годы детства, война, расстрел отца, смерть матери... Он старался никогда и ни с кем не говорить об этом, а если расспрашивали настойчиво, отговаривался покороче; пусть считают его скрытным. Да, жизнь научила: прежде необходимо убедиться, что с человеком можно быть откровенным (для начала – узнать о нем все, что удастся), а уж потом – распространяться о себе…
Амалии ответил такой же отговоркой, как и всем остальным:
– Родился, да еще в замечательных местах, на берегах Нямунаса. Старинные замки, острова, леса – уникальная природа! Раускасы там проживали многие столетия. Мой отец, Янус Раускас, когда после 1926 года люди не знали, в какую сторону податься, с места не сдвинулся. Говорил: тут жили наши предки – тут и я проживу. Недолго потом прожил, правда… – Арнольд умолк, явно не желая говорить об отце, но тут же оживился: – А представь только, предки мои участвовали в Грюнвальдской битве, против самого Тевтонского ордена выступали!
– Представляю плохо, к своему стыду, – ответила Амалия, заинтересовавшись биографией Арнольда Яновича, да понимая, что неудобно ворошить его прошлое и выпытывать подробности. – А я о своих предках мало знаю, специально не интересовалась, честно признаюсь. Рассказывали, конечно, да и фотографии какие-то остались. Армянское у меня – разве только имя. Татарское отчество – это необычная, почти сказочная история; она гласит, что дедушку когда-то, еще перед войной, спас от смерти его друг-татарин по имени Таир, вот папу и назвали Таиром.
– Я тоже не слишком-то интересовался, – медленно произнес Арнольд, сдерживая нахлынувшую откровенность, хотя... – А у нас, помню из детства, целый сундук с какими-то полуистлевшими бумагами и грамотами на чердаке стоял – со стародавних времен. Так хранили историю, не хухры-мухры! Потом всю эту «историю» пустили на растопку новые хозяева, это когда я уже учился в гимназии, в Шяуляе. В 1940 году мне было восемь лет, значит… – Он задумался. – Нет, чуть позже, да теперь почти все равно. Вот на север, на море меня тянуло так, что отцу становилось подозрительно: с чего это? Объяснять ему было бесполезно. Уехал я против его воли. сначала к родственникам, потом… Да, в жизни все не так уж легко!
– Вижу... Покажите ваши фотографии, – попросила Амалия.
– Какие?
– Какие есть, любые, ну, например, у вас в столе. Ведь есть?
– Есть, угадала! – улыбнулся Арнольд Янович. – Да что-то особо хороших нет, есть вот только с Леной и Виталиком, во дворе, любительская. Смотри, если интересно – мне не жалко.
Амалия вглядывалась в лица на фото. Арнольд – как в жизни, только выражение лица – чуть-чуть надменное. Жена – симпатичная, немного полновата, сынишка – ужасно смешной, ушастый.
– Как там они без вас?
Арнольд помолчал… Он почему-то слишком серьезно воспринял вопрос Амалии, однако не желал выдавать, что у него творилось на душе в эти секунды. Потом произнес:
– О, старая, старая, но вполне обычная история… Там Ленина мама, моя теща, все знает лучше нас. Она – капитан и лоцман.
– Ну, не буду… – Амалии опять было неловко от того, в какие дебри заворачивал их разговор, но с каждым таким «наворотом» становилось все более понятно, почему Арнольд Янович болезненно реагирует на простые, казалось бы, вопросы.
Да, это ей понятно. А другим? Как они-то объясняют его странное поведение в самых обычных случаях?
Арнольд спрятал фотографию:
– И я не буду об этом. Знаешь, что… – он вдруг в одну секунду решился высказать, о чем размышлял давно и долго, по меньшей мере, несколько лет. – Амалия Таировна, если ты б могла меня понять, я бы доверил тебе одну свою выношенную мысль. Ты как-то ее повторила, вернее, сказала те, дорогие моему сердцу слова, а я их запомнил: хоть на Северный полюс, хоть… на край света – все едино, лишь бы было с кем, лишь бы человек стоил того.
Амалия удивилась чистосердечно:
– Что же, это для вас до сих пор так важно – и настолько живо? Разве эти мечтания – не детская болезнь, не лихорадка молодости? И не вы ли – только вчера – упрекали меня в оторванности от жизни, в наивности, в отсталости суждений?
– Я-то думал, ты поймешь, – тяжело вздохнул Арнольд. – Ведь живу один как перст, как степной волк, тот самый волк-отшельник, который в общей стае не воет… Тягостные воспоминания душат невыносимо… Но забудем о них! А что остается? Работа, быт, расчеты… Они только загоняют меня в угол, в очередную нору. А в той норе... И все-таки, иногда, в самые сладкие или горькие минуты (не поверишь!) думаю: неужели ни одна из женщин не способна… не способна понять меня искренне, разделить мои… мечты, – да! – мечты, все оставить, и, не оглядываясь назад, как яркая, беззаботная комета, единым порывом устремиться со мной…
– Улететь с вами на самый край света? – догадалась Амалия, не зная, можно ли обратить этот «край света» в шутку или стоит отнестись к нему серьезно.
– Да, да, да! – воскликнул Арнольд, всем своим видом и интонацией давая понять, что сказанное чрезвычайно важно, серьезно, актуально. – У меня очень точная образная память. Я тогда почти столкнулся с тобой в коридоре, в ПКБ, потом мне рассказали о тебе, а уж недавно, неделю назад, я увидел тебя здесь, на станции – и представь: тут же воссоздал твой образ. Потом, поговорив с тобой несколько раз, догадался, что это – и есть ты!
– Что – и есть? – обмерла Амалия, все же не давая воли своему воображению. Она поняла, что рабочего настроения уже не будет, собиралась сложить схемы и встала из-за стола.
– А то, что… – тем временем Арнольд, рассуждая пылко и жестикулируя, подобрался к ней так близко, что ей пришлось невольно отшатнуться от него; она повернула стул спинкой к себе, создавая между собой и Арнольдом барьер, условный, но ощутимый. – Ты, наверно, и есть та самая женщина, которая смогла бы…
Тут Амалия, не выдержав натиска, проворно отодвинула стул в сторону, вырвалась на маленький пятачок свободного пространства – Арнольд отпрянул к двери от неожиданности.
Заговорила порывисто, глядя на него:
– Кто б мог подумать это о вас? И что вы сами о себе воображаете? Вам явно чего-то не хватает в жизни. Чувствую, вам покоя не дает душевный разлад, и давно. А я… Знаете ли, я тоже мыслю не посылами сегодняшнего дня, да вчерашнего тоже, но то, чем вы себя увещеваете, – просто красивенькая, даже слащавая сказка, и не для детей, а для переростков-взрослых. – Тут Амалия опустила голову с грустью. – Но не вы один такой... Признаюсь, что иногда и я… – она некоторое время подыскивала нужные слова. – Иногда хотелось бы совершенно другого... Часто думаю о себе, что в основном меня используют как… камертон для забивания гвоздей, только в навязчивую идею этот «камертон» не обращаю. Но вы же – мужчина! – Амалия встряхнула головой так, что ее волнистые волосы свободно рассыпались по плечам, а глаза сверкнули грозными лучами осуждения, и Арнольду это очень понравилось. – В вашей идее есть одна важная составляющая, но она… является вызовом обществу, если угодно, и мне кажется: пусть эта идея и начнет сбываться – она неминуемо закончится полным провалом…
– Закончится? – Арнольд Янович захотел возмутиться опять, но произнес тихо: – Ни за что она не закончится...
– Нет уж, – с ударением сказала Амалия. – Моя память подсказала подходящий пример из «Библиотеки приключений». Пожалуйста, герои имеются. Сверхамбиции и ненасытная фантазия инженера Гарина и его подруги, Зои… кажется, Монроз, забрасывают их прямо из пучины океана на коралловый остров, где на голых камнях они обречены провести остаток жизни вдвоем. Плохо ли? Отвечаю: плохо, так как такой индивидуальный «край света», скорее, является концом света. И простите мою «комету» за прямоту.
…Арнольд смотрел на Амалию сбоку, долго не отрывая взгляда. Вот тебе и вся Амалия Таировна, которая так себя преподнесла! Да… Раз в кои-то веки попадется… Звездочка-комета...
Нет, ничего никогда не попадется,
или такое время для него не пришло?
Остров разбитых надежд – тот краешек или краюха,
и не света, а тень полумрака, и неужели…
Он сел на стул и закрыл глаза. Все! Размечтался не к месту... Вслух произнес вяло, не прекращая мысленно бранить себя:
– И ты прости меня за неуместные фантазии. Надеюсь, они не помешают нашему дальнейшему… сотрудничеству.
Амалия облегченно вздохнула, радуясь, что разговор, готовый принять недопустимый оборот, подошел-таки к концу. Да зачем оно, к чему? Что вообще можно изменить наскоком? Но как быть с Арнольдом, его жгучими вопросами, его душевной и… еще какой-то неудовлетворенностью, со всем остальным? Неужели тут, в этой комнатке, в этом городке что-то может решиться важное – для него? Или для нее? Нет, довольно! Разговор окончен.
– Можно уходить? – она натянуто засмеялась, поправила волосы, собрала документы, сложила стопочкой папки.
– Вполне, завтра в управление заходить не будем, – Арнольд поднялся. – Берем все замечания, работаем в режимном отделе.
***
Двумя днями позже, на второй площадке, когда выходили из столовой после обеда, Арнольд Янович задержал Амалию на открытой территории двора, чтобы поговорить с ней, пока не успели вернуться в сооружение №4, где их уже ждали.
– Амалия Таировна, подожди, есть разговор. – Арнольд отвел ее к высоким соснам, стоящим у корпуса котельной, там мало кто ходил. – Я ведь тебя предупреждал...
– Случилось что-то криминальное? – Амалию насторожил тон Арнольда: видно, снова начнет «пилить» за что-нибудь.
– Пока не случилось, но могло бы. – он смотрел на нее, как ястреб на цыпленка. – Ты вчера принимала душ? Да или нет?
– Это что – снова допрос? – удивилась Амалия, и ее удивление граничило с обидой. – И вчера принимала, и три дня назад. А что? Что произошло? В чем дело? – цыпленок не хотел поддаваться намерению ястреба. – Вы принимаете или не принимаете душ, или не душ, или что другое, покрепче, – какое мне дело? Да я и не интересуюсь…
– Я тоже не интересовался – специально, – Арнольд сделал ударение на последнем слове, – но мне доложили о вчерашнем. Мой душ никого не интересует, а вот твой заинтересовал всю гостиницу, если не весь гарнизон.
– Гарнизон? Как это? Почему? – Амалия медленно вспоминала, что и как происходило вчера. Ничего особенного не вспомнилось… – Конечно, ваш душ – в вашем же номере, а мой – в коридоре на первом этаже. Работает по определенным часам, поэтому я беру ключ на вахте, иду в душевую и так далее. Потом отдаю ключ обратно. Никакого секрета в этом нет.
– Уже нет, – покачал головой Арнольд. – Разве ты не знаешь, что за стенкой твоего номера, да и почти во всем «Луче» живут работяги и монтажники, половина из которых только что вышли из мест, не столь отдаленных?
– Знаю, вы же мне и говорили, ну и что?
Гнев ястреба клокотал не на шутку, хотя Арнольд пытался говорить спокойно:
– А дверь за собой запирать нужно, вот что, и непосредственно перед тем, как раздеться донага и – забраться в душевую кабину, дверцы которой давно вышиблены, включить воду, намылиться и… так далее! Понятно?
У Амалии что-то дрогнуло внутри, она почти догадалась…
Спросила, не подавая об этом виду:
– И что же произошло, скажите на милость?
Арнольду хотелось поехидничать, и он дал волю своему ястребиному красноречию:
– Да как раз проходили мимо эти самые «работники всемирной, великой армии…», слышат шум воды, видят, двери раскрыты. Заглянули в предбанник – мама милая! На крючочках аккуратненько развешано недурное женское бельишко, тапочки-лапочки стоят, на лавочке разложены личные документы, паспорт, пропуск, допуск и все в том же духе. На полотенчике – золотые колечки, цепочки и что еще там у тебя есть. Ведь есть? – ястреб вперил свой пронзительный взор в раскрывающиеся все шире и шире глаза Амалии. Ей очень хотелось укрыться от его взгляда, но где? Ястреб продолжал клевать: – Глядь, а под неровными струями воды, бегущими из свороченного набок душа, стоит натуральная Венера или Даная, моет свои длиннющие волосы, как на картине Тициана или кого там… Правда, «работники» описывают ее по-другому – своими простецкими, полуцензурными-полувосхищенными выражениями, я их лексику знаю относительно. Для них женщина – такая приманка, что они при виде любой кривобокой и косоглазой… за себя не отвечают! Неужели не понимаешь?
Он уже перешел почти на театральную жестикуляцию, и Амалия растерянно огляделась по сторонам: не обращают ли проходящие мимо люди внимания на их совершенно не деловую беседу? Вроде нет, или не очень… А сама представила, как вчера было в этой душевой, и прикусила губу от досады.
– Нет, ты поняла, Венера Таировна? – продолжал Арнольд. – Да им ничего не стоило – не то что забрать подчистую твои вещички, и документы, и золотишко, а тебя, дурочку… так отделать или вовсе… Конченым людям все равно, что мать родную, что тебя… Раз, два – и свистнули в леса, их там годами не найдут! Соображаешь? Хорошо еще, ребята эти – приличные, я их всех знаю. Пошли на вахту, позвали дежурную, Сонечку, та подошла и заперла дверь на ключ со стороны коридора.
– Да? – удивилась подавленная Амалия. – А я ничего и не заметила. Сонечка тоже ничего не сказала, когда я возвращала ключ. Правда, улыбалась она как-то странно…
– Эх, ты, наивная овечка! – подвел итог Арнольд Янович. – И что с тебя возьмешь? Даже не заметила, что дверь оказалась закрытой, хотя ты ее не закрывала. Так?
– Так… – протянула Амалия, беспощадно казня себя за свою неосмотрительность. – Просто я внимания не обратила.
– Вот то-то! Повезло тебе… – Арнольд вытащил пачку сигарет. Закурил. – Повторяю еще раз: с другими, матерыми волками, этот номер не прошел бы, есть такие в Лиханово, живут они и в «Луче». Смотри!
…Амалию ошарашило известие, только она не могла понять, что в этом происшествии страшнее: что оно стало известным всем, кому не лень поинтересоваться, или что могло бы случиться, не приведи Господь… Край, конец, полный кошмар! Арнольд приказал «тормознуть» воображение, а мозги велел «встряхнуть»: что было, то прошло, до «края» не дошло, и нечего мусолить – только надо сделать «засечку» на память. Все, приступаем к дальнейшим заданиям. Амалия вяло отработала этот день, сильно не вдаваясь в выполнение своих же планов. Однако решила быть осторожнее наперед. Договорились больше не вспоминать об этом.
Да, стоило задуматься совершенно о другом.
На обратном пути, в автобусе, по дороге в Лиханово, Арнольд Янович сообщил Амалии, что последнюю неделю решается вопрос о запуске модернизированной ГМ1103-2, той самой, которой управляет именно СУ-ГМ1103-2, на второй площадке. Запуск – ровно через неделю. Будем вести подготовку, все согласовано. Конечно, женщин на запуск, как правило, не приглашают (иногда и вовсе не допускают!), но, учитывая сложившуюся обстановку и прочее… Словом, Амалии Таировне как инженеру-разработчику разрешено присутствовать при этом, исключительно из расчета: пусть воочию увидит, как все происходит, наберется опыта на будущее. При одном условии: ни во что не вмешиваться! Ясно? Амалия согласно кивнула. Арнольд, «степной и морской волк» в одном лице, проявивший недавно привычки агрессивного «ястреба», еще добавил, что женщина на боевом корабле никогда не приносила удачи кораблю, но раз так порешили высокие начальники…
***
«Особое внимание следует обращать на подготовку кораблей к действиям в сложной обстановке. При этом должна соблюдаться необходимая последовательность в усложнении условий плавания и выполнения задач.
При проведении… учений… основное внимание следует уделить отработке действий всего личного состава в сложных, неожиданных аварийных ситуациях…»
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы о боевой подготовке (76, 79), 1978 год
Всю неделю усиленно готовились, подгоняя друг друга, подкручивая болты и гайки. Наконец настал день запуска. В шесть утра Арнольд заехал за Амалией на служебной машине Управления координации. На месте были в половине девятого. К девяти съехались «большие погоны» и «звезды» Лихановского края света – Арнольд присоединился к ним. Амалию «прикрепили» к Игнатию («технологическими» скрепками – пошутила она!), предупредили, что во время запуска ей следует находиться только рядом с ним, в пультовой АСУ. Ни к чему руками не прикасаться! К щитам не подходить! В коридоре не болтаться!
Все приведены в состояние готовности?
Время – десять ноль-ноль. Ну, поехали!
Амалия сидела рядом с Игнатием, следила за его действиями, отмечала, как он ловко справляется с кнопками и ключами управления, контролируя процесс, выполняя команды, поступающие с центрального пульта технологов. Все происходящее отражала мнемосхема, занимающая половину вертикальной панели пульта. Этот пульт, как и все остальное оборудование, был разработан десяток лет назад, в «доисторическую» эпоху, как называла ее Амалия. При разработке пультов новых систем стали больше учитывать современные требования научной организации труда, в том числе и правила инженерной психологии: оператору нужно совершать точные и быстрые действия, часто почти одновременно, а здесь – перегрузка лишними деталями, не исключены ошибки. Правда, капитан Игнатий работал четко и уверенно, а вполне возможно, что кто-то другой вряд ли смог бы так управиться. Взяла на заметку, что в системе СУ-ГТ463М, техзадание на которую только что получил от технологов главный инженер проекта Геннадий Михайлович Левицкий, пульт надо разрабатывать более тщательно, а не так, как привыкли это делать ПКБ-шные горе-конструкторы.
Процесс продолжался. Прошел уже час, за это время случилось два перебоя, оба у технологов. Еще через час вылетела из строя система защиты, на пульте угрожающе вспыхивали красные лампочки. Амалия обратила внимание, как реагировал на происходящее Игнатий: он невозмутимо продолжал работу, спокойно выполнял поступающие команды, производил нужные движения. Тут включилась громкоговорящая связь: «Внимание, внимание, всем, находящимся на отметках… в сооружениях… и в помещениях, покинуть зону!» Значит, это серьезно!!!
В пультовую почти вбежали Арнольд Янович и Дмитрий Иванович, прибывший сюда с первой площадки по случаю запуска, оба взъерошенные. Вслед за ними – подполковник Гусаров, куратор красноярской экспедиции, с ним два новых человека, оба в штатском. Дмитрий Иванович глянул на пульт:
– Что у вас? У технологов – дело труба, в прямом смысле слова: прорвался главный трубопровод, не могут прекратить подачу жидкостного АФ-4. Делают третью попытку. Ждем еще полчаса.
Амалия сжалась в комочек. Хоть бы все пошло на лад… Арнольд взглянул на нее строго: лучше помалкивай! Дождались третьей попытки, и не успела она завершиться, как подполковник Гусаров прошептал, всматриваясь в показания приборов и вытирая вспотевший лоб носовым платком:
– Чувствую, не пройдет… Нет, не проходит…
И не прошло. Громкоговорящая связь объявила: «Все закончено, действуйте согласно установленным правилам». Игнатий завершал последний этап своей работы, как положено; все остальные направились к выходу, начальники говорили на повышенных тонах. Это – конец? Выждав минутку, Арнольд пригласил Амалию за собой. Она наскоро попрощалась с Игнатием и взявшимся невесть откуда Семеном, стараясь успеть за своим наставником. Только на улице Амалия перевела дух, глотнув свежего воздуха.
– Ну, я-то им говорил… – качал головой Арнольд.– Ладно... Пора, едем домой, автобусы ждут. – Он закурил, медленно выпуская клубы дыма. – Хорошо, обошлось без жертв.
Неловко было спрашивать, даже страшно, но Амалия решилась:
– И часто бывают… жертвы?
– Нет, не часто, но бывают, зачем вспомнила? Не разжигай воображение, не притягивай негатив. Идем дальше, не останавливаемся на достигнутом. Так?
– Пусть будет так, – подтвердила Амалия. – Пусть будет…
– Уже давно запланировано повторить такой же запуск сто третьей системы на первой площадке, – продолжал Арнольд Янович. – Если Дмитрий Иванович не завернет, если Василий Васильевич одобрит, то завтра поступит команда. Ладно, не горюй!
На другой день Арнольд Янович объявил Амалии, что ей разрешено присутствовать при запуске на первой площадке. Запуск – послезавтра.
– Ого! Так быстро?
– Разве это быстро?
Можно не присутствовать, но если есть желание… Желание было, вернее, еще осталось после неудачного результата на второй. Амалии смутно казалось, что и в этот раз получится нечто подобное. Делиться своими сомнениями она не стала, но ей подумалось, что и у Арнольда Яновича тоже не было уверенности в успехе. Подобного не получилось, но предчувствие не обмануло: в первые же двадцать минут произошла локальная авария в кабельном туннеле, отключилось напряжение. И хорошо еще, что емкости не успели загрузить продуктами, поступающими из цистерн по трубопроводам. Как только от энергетиков поступил сигнал – все стало ясно! Амалия с горечью наблюдала за происходящим, почти не вникая в технологию. Вездесущий Дмитрий Иванович, привыкший к безоговорочному повиновению подчиненных и во время запусков не отходящий от офицеров-исполнителей, быстро сориентировался по зашкаливающим показаниям приборов (сработал колоссальный опыт!), тут же дал приказ и срочно прекратил процесс. Бригадир наладчиков Монтажспецстроя-12 Руслан Ефанович Веселовский припомнил тут же кое-что «покруче», из событий десятилетней давности, правда, на Челябинском полигоне, с другими системами, но сбой – один к одному! Александр Иванович Бельченко, руководитель группы из ВНИИСпецмаша, подтвердил, что лет пять назад то же самое произошло на юге, в Карабанске, и установлено: виноваты операторы. Но там – вообще не хочется вдаваться в подробности… Полковник Ремизов, подоспевший к завершению процесса в критическом режиме, сказал, что сегодня ему снились нехорошие сны, и вот тебе – сон в руку!
Наговорились до хрипоты, но, покинув помещения и собравшись небольшими компаниями, продолжали, как ни странно, пылко обсуждать случившееся, каждый руководитель со своими специалистами. Амалия и Арнольд были удручены одинаково. Василий Васильевич подошел к ним – сначала сдерживался, а потом дал себе волю и высказался с горячностью, почти ругался:
– Я им, чертям, тысячу раз спускал на тормозах, на все глаза закрывал, только делайте! Заверяли, рапортовали, докладывали… Тьфу ты! Кто и когда отменял технику безопасности? Нет, кто и когда? От руководителей требовал: первое – чтобы подчиненные действовали точно, без отклонений, по инструкции, отсебятины не изобретали, второе – если произошел эксцесс, то чтобы акт – по всей форме. А они? А профилактика, где профилактика – никто не знает… – Василию Васильевичу столько раз приходилось вникать в многообразные неполадки и сбои, что иногда он знал заранее, чем чреват очередной запуск. Он обращался непосредственно к Амалии как к новому человеку, вроде оправдываясь: – К сожалению, мы тут закостенели в собственном панцире, похвастаться гибкостью не можем. Вот полчаса назад, случись что, и… Но, как всегда, считается: люди целы – и нечего распространяться. Акты – как положено, а остальное… Нечего сор из избы выносить, доводите все до ума, но молча. Понимаете?
– Конечно, – поддакнула Амалия, которая и за целый год прежде не испытала столько волнений, как за эти две с половиной проведенных здесь недели. Самой не верилось…
– Нет и нет! – не унимался добросовестный Василий Васильевич. – И специалисты наши, как на агитплакате: все – дипломированные, передовые, орденоносные... Жаль! Да, в Карабанске… – вздохнул он. – Я дважды перечитывал заключения по Карабанску. До сих пор озноб пробирает, хотя меня там близко не было…
Амалия вспомнила, что в 54-м отделе не раз вспоминали о той аварии в Карабанске, но ей в голову не приходило поинтересоваться подробнее; да она еще и не работала в ПКБ, когда авария случилась. А видно, в Карабанске было слишком серьезно, раз и в Лиханово переживают об этом до сих пор! Может, с жертвами...
Василий Васильевич уже сокрушался о другом:
– Теперь еще проблема: успеем или не успеем сверстать полугодовые планы, чтобы представить в министерство до конца квартала? Все мы, да мы... Кто их знает, о чем они там хлопочут!
Только Арнольд Янович оставался как бы в стороне, издалека прислушиваясь к рассуждениям ответственных начальников. Что они могут высказать новенького? Знали бы, о чем думает он сейчас! Нет, о том лучше никогда не вспоминать, иначе можно с ума свихнуться – в момент… Нет и еще раз – нет! Ну, что мимо пронеслось – того, считай, не было… А Василий Васильевич, «выпустив пары», продолжил свою миссию и пригласил всех присутствующих руководителей запуска, в том числе и Арнольда с Амалией, пообедать в городе, в «тихом месте». Амалия удивилась: с чего бы устраивать пирушки? Но не стала уточнять – просила извинить: она очень устала, голова болит. В городе по ее просьбе машину остановили, не доезжая до гостиницы. Ей хотелось пройтись…
«Кают-компания на корабле является помещением для коллективного отдыха, занятий и общего стола офицеров. Она должна служить местом тесного сплочения офицеров и культурным центром, способствующим воспитанию офицеров в духе идей…»
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы о повседневной жизни (440), 1978 год
В «тихом месте», в баре-ресторане «Крепкий орешек» столы были накрыты по-европейски, но с русским размахом. Бар-ресторан и по столичным меркам был достаточно солидным заведением: снаружи – элегантное строение, внутри отделка – изысканная, с преобладанием черного дерева, окантовка из меди; на стенах – живописные панно. К услугам гостей – несколько залов, и самый удобный из них – зал приемов. Вдоль его стен протянулись уютные закутки со столиками и креслами: сюда можно было сбежать из самого центра зала, подальше от сервированных столов, от стойки, побеседовать наедине. Сегодня зал быстро наполнялся возбужденным гомоном офицеров и участников недавних запусков на первой и второй площадках; некоторые уже занимали свои места, а другие подтягивались группами, рассаживались. Вскоре уже сидели за столами; обстановка располагала к отдыху и веселью – штатские начали снимать пиджаки, военные расстегивали мундиры. Ждали, когда Василий Васильевич подаст знак – и все начнется…
Арнольду Яновичу нравилось бывать в этом «Орешке». Здесь он мог на какое-то время позволить себе выйти из своей «скорлупы», расслабиться в «скорлупе» «Крепкого орешка», хорошенько отдохнуть – и компания на этот раз подобралась подходящая. Он оглядел присутствующих: военные и штатские переговаривались между собой, кто-то тише, кто-то громче; посмеивались. Слышно было, как обсуждали обе неудачи при запусках. В общем, не унывали: ну, не вышло сегодня, так не впервой, повезло еще, что никакого ЧП не случилось! А так... Поднажмем, подтянемся, добьемся! Мужики все – головастые, напористые, деловые... Общество в подобных случаях подбиралось в основном мужское, так было сразу заведено: средний и высший спецсостав; женщины приглашались от случая к случаю.
Генерал Барсаладзе появлялся на таких банкетах чрезвычайно редко и заранее не извещал, прибудет или нет. Мог приехать в любую минуту, а мог отказаться… и все равно приехать, даже под занавес – все отдавал на усмотрение Василия Васильевича. Полковник Ремизов устраивал здесь дружеские обеды и вечеринки по случаям, запланированным заранее, а также – не предусмотренным никакими расчетами и не предвиденным никакими звездочетами.
– Друзья мои драгоценные, уважаемые коллеги! Рад случаю отдохнуть вместе с вами. Здесь не столица, здесь очень узкий круг общения, надо поддерживать устоявшиеся отношения, хранить тепло общего очага. Да, все вокруг как для каждого лихановца, так и гостя городка – временно, но нет ничего более постоянного, чем это временное. Так пусть сегодня, сейчас, сию минуту… – Василий Васильевич, возглавивший застолье, завершил вступительное слово и перешел к тосту: – Дорогие мои друзья и коллеги! Будем, как дома, выразим свои пожелания, все – к нашим услугам. Советуйте, предлагайте, отдыхайте! Мы имеем особое право на отдых, мы заслужили его. Да, не сомневайтесь – мы вполне можем рассчитывать и на высокую оценку наших работ: никому не стоит забывать, что мы – база и опора нашего общества на его ключевых позициях. Партия и правительство возлагают на нас с вами большие надежды, нужно оправдать их. Оправдаем ли? А как же! Отбросим ложную скромность: без нашей с вами работы немыслимы успехи нашего государства на мировой арене, и более того, именно наши достижения – залог этих успехов. Так будем мы здоровы: звезды нам – на погоны, ордена – на грудь и фейерверк – в нашу честь!!!
…Пили за здоровье, за достижения, за успехи – веселились на славу. Арнольд Янович вернулся в свой родной 315-й номер «Зари» за полночь. Утром голова трещала так, как ей и полагалось после обильных возлияний: расслабился по всем статьям, «выпустил пары», вырвавшись из своей «скорлупы»… Приободрившись после двух сигарет и трех чашек крепкого бразильского кофе, позвонил в «Луч», попросил к телефону Амалию Астрахан. Затем отправился в управление – там договорился встретиться с ней...
Увидев выражение его лица, Амалия поняла, что к серьезным делам Арнольд Янович сегодня не готов. Не решилась расспрашивать и о подробностях вчерашнего мероприятия, спросила только, можно ли ознакомиться с актами и описаниями случаев отказа узлов ее систем за последние пять лет?
– Можно, но акты отказов принято хранить не долее года, затем они сдаются в архив. Так положено по правилам ведения делопроизводства. – Арнольду было не до актов...
– Хорошо, давайте, что есть, – согласилась она.
Арнольд нехотя раскрыл перед Амалией дверцы пухлого шкафа. Ого, тут, наверное, на неделю работы хватит: вон, целая полка завалена! Амалия принялась складывать документы по порядку – ну, пусть старается, если хочет. Арнольд вышел покурить в коридорчик, отошел к окну, распахнул пошире форточку.
«В местах, установленных для курения, должны находиться пепельницы или обрезы с водой. На ходовом мостике курить разрешается командиру корабля и с его разрешения офицерам и мичманам, а на подводных лодках, кроме того, – старшинам и матросам».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, правил поведения личного состава на корабле (462), 1978 год
Пепельниц или обрезов с водой под руками не было, а форточка – пожалуйста, и будьте так любезны, офицеры, мичманы, старшины и матросы… Арнольда пробирала легкая дрожь, и он стряхивал пепел мимо форточки. Хлопнула входная дверь, это появился ведущий инженер ПЕРМЬмонтажстроя, Иван Михайлович Косолапов, внешность которого целиком и полностью соответствовала его фамилии, а остальное… Его, уж два года исполняющего обязанности главного представителя организации в Лиханово и тянущего на себе весь «воз» объектовых монтажных работ пермской экспедиции, до сих пор в должности не утверждают – без объяснения причин. Он уже смирился и не надеялся, что утвердят...
– Почему тебя вчера тебя не было с нами в «Крепком орешке»? – спросил Арнольд.
– Почему не было? – удивился Иван Михайлович. – Еще и как был, только мы с моими ребятками припоздали, ну, часика на два-три. Вы тогда уже перешли к свободным играм, все больше с научной столичной элитой, так что нас захватили красноярцы. А мы по простоте своей и не возражали!
Не успел он договорить, как в дверном проеме показалась фигура полковника Ремизова. У Арнольда мелькнула мысль: неспроста пришел – только вчера вечером виделись!
– Приветствую вас, вершители судеб человечества, как вас вчера называли! – громко поздоровался Василий Васильевич. – Что новенького, что свеженького заказать на сегодня?
Иван Михайлович захохотал, уверяя, что естественный ход событий отдаляет все специфические заказы на… неопределенное будущее. Василий Васильевич дружески улыбнулся Амалии, утонувшей в бумагах и чертежах, снял с вешалки куртку и шапку Арнольда, кивком пригласил его к выходу. Арнольд, предчувствуя большие неприятности, проследовал за ним. Уже одетые, оба вышли на улицу. Амалия видела, как они прогуливаются перед окном, разговаривают. Иван Михайлович настойчиво дозванивался в Пермь – телефон трещал безостановочно, но связь была неважная: это не Москва. Наконец в Перми все-таки взяли трубку – и Амалии показалось, что на том конце провода были чем-то очень недовольны. Бедный Иван Михайлович! Он разговаривал стоя, оправдываясь в чем-то, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу – ну, натуральный медведь! Арнольд Янович вернулся минут через пятнадцать, бледный и «потерянный»; полковника Ремизова с ним не было.
– Что-то случилось? – спросила Амалия.
– Не волнуйтесь, Амалия Таировна, все в рамках дозволенного, – отвечал Арнольд наигранно-бодрым тоном, что ей показалось подозрительным. – Что у тебя, Иван, в твоем медвежатнике?
– Ох, и не спрашивай… – сокрушенно вздохнул Иван Михайлович. Он уселся на самый прочный стул, имеющийся в офисе – и стул затрещал, едва выдерживая такой вес. – Кто меду пришлет даром? Все хотят, чтобы я отсюда им мед посылал, да еще и к меду, чего там не хватает! А мне за это одни затрещины причитаются...
– Ладно, не переживай, плюнь на них! Бери меня в свою монтаж-медвеж-компанию. – Арнольд ехидно засмеялся. – Завтра надыбаем свой улей, главное, чтобы пчелки попались не кусучие…
...Иван Михайлович пододвинулся к рабочему столу и стал помечать что-то в блокноте, пыхтя и посапывая. Затем, глядя на Амалию, почесал затылок, принялся неуклюже перебирать бумаги: что-то искал среди них, да не смог найти, видимо, после вчерашнего. Так вскоре и ушел, махнув рукой на неразобранные пачки бумажек, оставив их грудой лежать на столе – вот и весь медведь!
После его ухода Арнольд снова «прилип» к форточке коридорного окошка, выкуривая одну сигарету за другой. Амалия поняла: случилось неладное. Она бросила карандаш на стол, вышла к нему из комнаты и тут же задохнулась от резкого дыма. Арнольд обернулся и, увидев ее, принялся махать руками, разгоняя сизый туман. Что это? Амалия присмотрелась. За его спиной, на плоскости оконного стекла, покрытой ровным слоем инея, выделялись тщательно нацарапанные слова: «Лично генералу». Она не успела спросить, что это значит, как Арнольд, оглядываясь, не слышит ли кто, шепнул ей, да так громко, словно крикнул:
– Молчи! Вопросы – потом.
Что это с ним? Он тут же вытащил из кармана носовой платок, быстро смотал его жгутом и стал счищать весь иней со стекла, да так, как если бы помогал своими действиями приходу весны. К чему эти уроки рисования на стекле? Наверное, и в самом деле, случилось нечто серьезное... Объяснения конечно же требовались.
– Пора, пойдем, – сказал Арнольд, когда следы букв исчезли.
– Но у меня еще далеко до конца…
– Зато у меня близко, – оборвал ее Арнольд довольно грубо. – Прости. Объясню. Собираемся и уходим.
Снимая шубку Амалии с вешалки, он смотрел, как она быстро, уверенными движениями складывает стопы и кипы бумаг. Наваждение какое-то! Так стоял и смотрел бы на нее, век бы смотрел… «О чем это я? Совсем очумел, размечтался не ко времени… Ну, судьба-индейка!» Выйдя на улицу, почувствовали, что ветер усиливается. Прохожие попадались изредка, машина прокатится – раз в час. Деревья стоят в снегу, по самые кроны; на месте центрального входа в парк – едва заметна узкая тропка да начало лыжни. Особенно красиво, если посмотреть подальше, в глубь рощицы.
– Здешняя природа меня восхищает и завораживает. – Амалия говорила негромко, посматривая на Арнольда с выжиданием. – И вокруг, и в самом городе – сказка. Сказочные здесь даже вороны, словно из сказки о Снежной Королеве, не припоминаете? Ходят по тротуару как люди, уступают место прохожим… Наверное, иногда они и разговаривают друг с другом, а размером вымахали – в жизни таких не видела.
– Это в Москве-то? – спросил Арнольд, заглядываясь на Амалию, похожую в своей сказочно-серебристой шубке если не на Снежную Королеву, так на героиню сказок Шахразады, которую северная зима превратила в снежную принцессу.
– И в Москве, и в других городах и деревнях, – отвечала она.
– Да, вороны здесь знатные, этаких нет больше нигде. – Арнольд Янович даже остановился, чтобы дать Амалии получше разглядеть ворон, да и самому присмотреться к ним. – В Лиханово – их вотчина. Люди думают, что они здесь главные, а оказывается, это царство снега и трехсотлетних ворон.
Птицы-то помнят, что было на этом месте
сто или двести лет тому назад, и дают
всем понять, что они – хозяева своих владений.
Вороны словно почуяли, что о них говорят, но оставались невозмутимыми хозяевами положения: им никто не указ, держатся независимо, человека не пугаются, никого и ничего не боятся… Они черными трезубцами восседали на деревьях и сугробах и казались похожими то ли на знающих себе цену чиновников, занимающих важные должности в департаменте природы, то ли на артистов, играющих в этом зимнем спектакле ответственные роли. Несколько ворон неторопливо шествовали впереди, по расчищенному тротуару, уклоняясь в сторону при резком приближении к ним. Заметив малейшую опасность, они тут же пытались взлетать – и взлетали, лениво отталкиваясь от земли огромными крыльями. Крылья со звоном ударялись о твердую поверхность почвы и относили их не выше ближайших деревьев – а дальше и не нужно: лишних движений и перемещений они не любили, берегли себя, ограждали от ненужных нагрузок, продлевая долготу своих дней.
Амалия подняла с тротуара оброненное вороной перо: словно остро отточенная, короткая и мощно оперенная индейская стрела!
– Как вы думаете, Арнольд Янович, а хорошо ли быть вороной? – спросила она.
– Да в тридцати случаях из ста – без сомнения, остальные подлежат рассмотрению: вороной, или кошкой, или медведем-тюленем, любым бессмысленным существом.
– Почему бессмысленным?
– Ну, не столь бессмысленным, сколь безмолвным. – Арнольд взял воронье перо из рук Амалии, изучающе рассматривая его. Неприятные ощущения!
– Безмолвным? – Амалия видела, что настроение Арнольда все больше портится, захотела немного отвлечь его от тревожных, по-видимому, мыслей. Но как это сделать, право… – Смотрю я иногда на нашу кошку, что живет у нас на даче. Придет и сядет на крыльцо – час может просидеть, два часа просидит, уставившись в одну точку, представляете? И всегда молчит. Даже обидно за нее становится: ну что же, вот так и всю жизнь прожить можно, есть, пить, спать, рожать котят…
– Почему обидно? Ох, если бы человек мог прожить так пассивно и однообразно, стольких бы гадостей люди себе и другим не сделали! – Арнольд все больше нервничал; отбросил воронье перо, достал сигареты. – Могу закурить?
– Опять? И на улице? Вороны, например, не курят, даже если у них… неприятности.
– Милая барышня, да на моем месте любая ворона закурила бы, умей она пользоваться сигаретами и зажигалкой.
– Ого! Это что же, привет «Лично генералу», и – какому?
– Сообразительная ты, да мне-то… – Арнольд «сверкнул» на нее не вороньим, но – снова! – ястребиным взглядом; вынул из пачки сигарету, смял нервным движением и… отбросил за верхушку сугроба, спугнув матерую ворону. – Вот тебе и на! Самое бы время – брякнуться оземь, да в ворону обратиться, в лебеди меня уже не примут... Ремизов-то что приезжал? Предупредить… Вчера мы в «Орешке» немного на «скорлупу» надавили, да не с того боку вышло. Тебя предостерегал, а сам…
– Что – сам? – робко вставила Амалия.
– Да не сам, конечно, кое-кто «помог»… Поели-попили, погорланили. Гитару принесли, в бильярд сыграли – я ни разу не промахнулся, да лучше бы там промахнулся! Интеллектуальную «пульку» расписали, это у нас Федяша, есть такой, завлекательную игру придумал, авторские права за собой утвердил. Потом… точно не помню, с чего пошло, но дернуло Славку Новикова, да ты его видела, на первой площадке, такой белобрысый, кудрявый такой, из белорусов, – художника из себя изобразить.
– Художника? – до сих пор Амалия имела совершенно другое представление о художниках.
– Да, художника-карикатуриста. Прямо на планшетке, что была у нашего капитана (ты его тоже видела), разложил листочки бумаги, стал рисовать шаржи: то рожи веселые, то фигуры уморительные – кого мы называли, из присутствующих. И под всеми – подписывался, на память, значит. Ржали – как не знаю кто, Славку чуть ли не в гении записали. А Федяша и скажи: «А у Арнольдика – не хуже получилось бы. Ну, попробуешь?» Почему нет! Я и «попробовал», да нарисовал так, в шутку – не тех из присутствующих, кого Славка успел классически изобразить, а совершенно отсутствующих, да еще высоко стоящих и далеко смотрящих, и тоже свою подпись оставил. Не поверишь – все ахнули!
– Лично… генерала? – «ахнула» Амалия.
– Догадлива, догадлива… – Тут Арнольд остановился, сосредоточившись. – И вот тогда… Вело меня в сторону основательно, но я все-таки опомнился, сообразил, что к чему… Как только капитан замешкался, я изловчился и выдрал из того планшета, куда уже все наши «творения» законопатили, свои наброски. Нашел их – чутьем, каким-то звериным, волчьим чутьем, среди десятка остальных рисунков – один другого краше. Хорошо, что все мои художества – на одном листе уместились; разорвал этот злополучный листочек на мелкие части и, по-моему, сунул в карман, потом выкинул.
Амалии стало нехорошо, и она сделала три глубоких вдоха, хотя не стоило делать этого на морозе.
– И что же дальше, ведь вы все уничтожили?
– И я так думал, и в мыслях не держал другого, – он снова замолчал, пытаясь что-то с чем-то связать еще и еще раз, – нет, не связывалось... – Но сегодня Ремизов…
– Так он для этого приезжал? – воскликнула Амалия.
– А для чего же? Для чего же, дурья моя голова… В общем, доложили ему, что листочек мой, в лучшем виде, лежит в запечатанном конверте с надписью, как ты усекла, «Лично генералу», и доставлен в канцелярию оного. Вот уже… – Арнольд взглянул на ручные часы, – через час Эльбрус Вартанович прибудет в штаб с совещания. Именно в это время он каждый день разбирает почту.
– Как же так, если вы говорите, что мелко порвали и… – недоумевала Амалия. – Пусть «изъяли» из… ну, слов нет, как это назвать, но чтобы соединить кусочки, склеить то есть…
– Вот-вот! – обрадовался Арнольд ее пониманию. – Я то же самое Василию сказал, так он ответил: ты наших умельцев не знаешь, они могут не только… нет, не буду перечислять, что они еще умеют, это все им в плюс идет. Не могу в точности вычислить, какому ворону я не тем боком в душу запал, вроде, везде соломку подстилал. – Говоря это, он скорчил такую жалостную гримасу, что Амалии захотелось заплакать, глядя на него, но она пересилила этот момент. – А теперь, барышня, затрудняюсь предположить свое будущее дальше… дальше завтрашнего дня. Василий Васильевич поздновато все узнал, если бы хоть на десять минут раньше… Реакция генерала на подобные вещи известна. Нечто похожее – нет другое, совершенно другое… было в прошлом году: в двадцать четыре часа – освободить, сообщить, и прочее. – Арнольд рассуждал логически.
– А из почты, у секретаря, как бы это поделикатнее выразиться, изъять нельзя? – осторожно спросила Амалия.
Арнольд смотрел на нее, как на инопланетянку: с какой звезды упала? Сказочки и басни о королевах, о кометах... Процедил сердито:
– Ты что, не знаешь, каких адъютантов держат на таких местах? – и вдруг обмяк... – Недавно ты называла мои рассуждения детской болезнью и лихорадкой молодости. Да, меня просто лихорадит от всего того, что знаю и вижу, от того, чем и зачем живу… Но в данном случае мне остается только надеяться. Для чего тебе рассказал? Чтоб ты была в курсе моих дел и знала, о чем следует молчать при любых обстоятельствах. Ничего ни о чем не знаешь – это тебе установка. Не знала, не видела, не слышала – ничего! Поняла? А как выкрутиться… Попробую одну вещь, есть у меня идея, Василий Васильевич и подсказал, а я уж додумал на ходу… Вот провожу тебя и окончательно додумаюсь, что и как.
За разговорами они почти не замечали, куда идут, но, оказывается, уже оставили позади и парк, и рощицу – так дошли до крыльца гостиницы «Луч». Амалия искренне пожелала удачи Арнольду, и они распрощались. Арнольд Янович медленно плелся, прислушиваясь к собственным шагам, шел туда, куда его несли ноги. Ноги знали, куда нести морского волка, так и не сумевшего обернуться в нужный момент сухопутным медведем или... просто вороном... Ноги несли в штаб управления войсками гарнизона.
Дежурный офицер на проходной, почти не заглядывая в пропуск, бросил небрежно:
– Опаздываете, заседание уже началось, 122-я комната.
Арнольд повернул направо за лестницей, небрежно кинул куртку с шапкой в раздевалку. Дверь в 122-ю была приоткрыта, все стулья и боковые кресла оказались заняты, кроме одного, у самого президиума. Он вошел и занял это место. Молча поздоровался с сидящими рядом. Вспомнил, что вчера получил указание присутствовать на заседании – и ведь еще утром помнил, да все моментально вылетело из головы после такого-то известия... Едва прислушивался к тому, о чем говорили выступающие. Из головы не выходил вопрос: кто же это мог сделать, кому я так мешаю? По рядам слушающих проходило какое-то волнение, но Арнольда тревожило совершенно не то, что остальных.
…Обсуждали планы и перспективы развития производств, предполагали внедрять новые и новейшие технологии, привлекать последние достижения передовой науки; напирали на экономию и целесообразность. Новые и новейшие... А прежние достижения – кто будет внедрять и будет ли? Больше других ораторов распинался низкорослый, моложавый брюнет в очках, доктор наук. Он, почти не заглядывая в конспект, приводил сногсшибательные факты, умопомрачительные цифры, неопровержимые доводы. Говорил с назиданием и высокомерно, подчеркнуто требуя внимания к себе. Арнольд поморщился: откуда этот деятель взялся, и кто он такой, чтобы тут падали пред ним ниц? Краем глаза он не выпускал из поля зрения среднее окно, выходящее во двор: именно напротив него обычно останавливалась серебристо-серая генеральская «Волга», машина последней модели. Только бы не упустить, когда приедет!
Через полчаса раздался скрип тормозов.
Все участники заседания как по команде, повернули головы к окну: зайдет ли, удостоит ли присутствием? Генерал вышел из машины, и был он не один. Уже слишком стемнело, чтобы разглядеть, чей силуэт обозначился рядом – мужской или женский. В 122-ю генерал так и не зашел, наверное, не посчитал нужным.
Заседали довольно долго (или так показалось?), но наконец все завершилось; участники подходили к столу президиума и расписывались в протоколе. Арнольд Янович Раускас расписался позже всех, едва отыскав свою фамилию среди других на «Р». Выйдя в коридор, прошелся мимо нескольких закрытых дверей, заглянул в курительную, выкурил сигарету. Ну, теперь только быстро: твердым шагом, не задерживаясь, не сворачивая ни к дежурному, ни на центральную лестницу, прямиком проследовать в левое крыло и «вырулить» к отдельной, боковой лестнице, что ведет только в приемную и кабинет генерала Барсаладзе. А там – будь, что будет!
Ну, давай! – и через две минуты он уже стоял на красно-зеленой дорожке у высоких двойных дверей, дверей «последнего рубежа», разделяющих тех, кого здесь примут, и тех, кого отошлют… в другие инстанции. Наружная дверь была распахнута навстречу, внутренняя – притворена изнутри, и Арнольд только собрался переступить первый порог, как… услышал голос Амалии (точно, ее!), приглушенно-тихий, словно Амалия находилась за свинцовыми стенами какого-то укрытия. Что-что? Она… Ушам своим не поверил. Как это? Она – в кабинете у генерала?
Как попала, как вообще ее сюда пропустили?
Не заходя далее, отпрянул оглянулся назад: никого. Прислушался. Сначала голоса были глухими и отдаленными – это они сидели на диванчике в комнате отдыха. Потом голоса приблизились, стали четче – значит, перешли в кабинет. Так-так… Разговор шел об этом самом дурацком письме! Арнольд застыл как вкопанный: воронье перо тебе в бок! А Эльбрус Вартанович, понижая голос и меняя его тембр, превращал себя из «властного кавказца с кинжалом на поясе» в хитрого визиря из арабских сказок и наоборот. Взвешивая каждую порцию слов, визирь проговорил вкрадчиво:
– А не думаете ли, уважаемая и любезная Амалия Таировна, что если вы допустите подобную неосторожность, дело возымеет серьезные последствия, которые…
– Нет, я постараюсь не допустить никакой неосторожности, – голос Амалии прозвенел, как колокольчик. – Но если вы сию секунду не выпустите меня отсюда с этой ничтожной бумажкой, я… я знаю, что именно сообщу вашей супруге по известному мне телефону и в главк, Аркадию Борисовичу, помощнику по кадрам.
– И вы… – Эльбрус Вартанович внезапно умолк, словно его вооруженный до зубов кавказец быстро шел по гладкой дороге и неожиданно споткнулся. После маленькой запинки, однако, он снова обрел дар речи, достойной визиря. – Не может быть, чтобы вы его… чтобы вы все это знали!
– Может. Я всегда хорошо знаю, о чем говорю, – голос-колокольчик оставался все таким же ясным и четким. – Я знакома не только с нужными, но и с очень нужными людьми. Вот сию секунду, с вашего же номера и позвоню, а лучше – по прямой линии. Пропустите к аппарату!
– Какой ужас! – голос Эльбруса Вартановича задрожал и обмяк: генерал так-таки и не знал, «как поступить с кинжалом, за рукоять которого он уже взялся». – Нет, это совершенно невозможно! – и, отпуская рукоятку кинжала, прошептал: – Если вы так поступите, у меня… у меня последние волосы на голове дыбом встанут.
– Не волнуйтесь, не встанут!
– Почему?
– Потому что вы – совершенно лысый!
…Последовало короткое замешательство, потом – шум, и Арнольд едва успел выскочить из зоны риска, промежутка между двойными дверями, и скрыться за наружной дверью, как...
Распахнув обе двери до предела, из кабинета вырвалась
Амалия в накинутой на плечи серебристой шубке,
словно быстрокрылая комета, пронеслась мимо
и соскользнула вниз по лестнице!
Арнольд так и простоял, прикусив язык, за дверью, наблюдая за происходящим через узкую щель между дверью и косяком до тех пор, пока Эльбрус Вартанович не вышел из кабинета, не прошелся вокруг стола отсутствующего адъютанта, после чего осторожно высунулся в коридор. За дверь не заглянул.
Арнольд задержал дыхание – счастье, что не его заметили!
Генерал вернулся в кабинет, но двери за собой не закрыл, чтобы держать поле действий под контролем, стал звонить кому-то. У Арнольда снова к сердцу прихлынула вся кровь, какая в нем была: кому и куда он звонит, что скажет, что будет дальше? Вдруг резко задребезжал соседний телефон. Генерал Барсаладзе взял эту трубку в левую руку, а правая так и «зависла» над аппаратом, который Арнольд Янович мысленно пометил грифом «Опасно». Эльбрус Вартанович отвечал кому-то по-грузински, чувствовалось, что ругался крепко. Как раз в это же время по лестнице застучали шаги, и было слышно, что поднимается не один человек. Арнольд теснее прижался к дверному косяку, не отпуская ручку двери, прикрываясь этой дверью, как щитом. Ну, пронеси, Господи! Трое офицеров вошли в приемную, захлопнув за собой наружную дверь в коридор, моментально лишив Арнольда его случайного щита. Арнольд оказался перед закрытыми дверями. Все, больше здесь делать нечего.
Он в три прыжка соскочил вниз по лестнице – очутился внизу, подошел к раздевалке как ни в чем ни бывало. Быстро оделся и нарочито медленно прошел мимо офицера на проходной, держа перед собой пропуск – в развернутом виде, как полагается.
Молоденький офицер смотрел совершенно в другую сторону.
Только у себя в номере Арнольд перевел дух. Зайти к Амалии сейчас или отложить до утра? Сделать вид, что ничего не знает или… Вот ситуация, как на подводной лодке: выйти вон нельзя! Да откуда знать заранее, чего надо опасаться в первую очередь! Голова кружилась, как вселенская карусель. Арнольд вспомнил, что сегодня ничего не употреблял для поддержания телесных и душевных сил – кроме трех чашек кофе и двух пачек сигарет.
Нужно выспаться. Усилием воли заставил себя уснуть…
***
Утром, часов в десять, Арнольд уже был в гостинице «Луч». Постучался к Амалия. Дверь открыла Тонечка Белых.
– Амалия Таировна уже ушла?
Голос Амалии ответил из-за низенькой перегородки, отделяющей комнату от малюсенькой прихожей-раздевалки:
– Спала, но уже проснулась. Подождите, пожалуйста, в холле, я сейчас! – Она вышла минут через пятнадцать, и они вместе покинули гостиницу. Амалия взяла Арнольда Яновича под руку:
– Пройдемся недалеко. Ведь Вам же нравятся несанкционированные прогулки в рабочее время?
Вдоль городского парка они дошли до центрального входа – до конца невысокой ограды, занесенной снегом: именно здесь они так мило беседовали вчера. Повернули на расчищенную дорожку, ведущую в парк, и остановилась возле маленькой беседки, за пушистой елочкой. На крыше беседки сидели две вороны (из вчерашних или новенькие?), явно ожидая чего-то интересного. Амалия оглянулась по сторонам. Не заметив ничего опасного, раскрыла сумочку и вынула из нее самый обычный на вид конверт.
– Только давайте потише! – сказала она. – Вот предмет вашего беспокойства. Зажигалка с собой? Давайте скорее, чтобы коварные вороны не утащили или еще кто – похлеще!
Арнольд чуть ли не выхватил из рук Амалии этот злополучный конверт, прочитал надпись: «Лично генералу». Отвернулся от Амалии, судорожно вскрывая его. Пальцы дрожали. Оно! Сложено из кусочков мастерски, ничего не скажешь. Вынул зажигалку. Огонек захватил уголок сложенного вчетверо листа, быстро поглощая его вместе с роковым рисунком, перекинулся на конверт.
Ветерок подхватывал крылышки черной сажи,
относил в сторону, разметывал по сугробу.
Все – будто ничего не было!
Вороны как будто не обращали никакого внимания на действия людей, и в то же время зорко присматривались к ним: не выкинут ли что-нибудь дальше. Птицы сидели неподвижно, и только когда прилетела еще одна, видимо, очень важная персона, обе подвинусь пониже, спустились к самому краю крыши, уступая ей удобное место. К Арнольду, распрямившемуся после бури, уже вернулось некоторое спокойствие – он в умиротворении глядел на остатки от сожженного письма. Потом закрыл глаза, переживая снова и снова... Нет, так не годится! – и заставил себя вернуться в привычный мир своей зимы, своего края света. Открыв глаза, уже стал замечать что-то вокруг себя; как бы со стороны скользнул взглядом: Амалия, парк, вороны… Вороны – те свое дело знают и людям дадут сто или триста очков вперед! Амалия устало наблюдала за Арнольдом. Он показал на ворон и произнес:
– Смотрите, Амалия Таировна, у этих птиц – то же самое, что и у людей, та же субординация, не в обиду воронам будь сказано! Ну, это я так… А теперь, пожалуйста, расскажите все как есть, и чтоб понятно было, чтобы я не переспрашивал.
– Ладно уж... А, собственно, переспрашивать будет нечего, – отвечала Амалия. – Письмо мне собственноручно вернул господин генерал вчера вечером. До тех пор, пока я не попросила его отдать это злополучное письмо, господин даже не подозревал о его существовании, не догадывался о содержании. Я вежливо его попросила, а он мне вежливо не отказал. Это – все.
Арнольд, не глядя на Амалию, болтающую вдохновенную чепуху, набрал в руки горсть снега, растер ее между ладонями. Вот тебе и девочка – фея, снежинка, звездочка с другого края света...
– Видите, холода я уже не чувствую, может, не почувствую и жара… Пойдемте, позавтракаем где-нибудь. Ведь после того «Орешка» я ни одного зернышка в рот не брал. Сам не верю, что могу столько времени продержаться без куска мяса! Да… – тут он посмотрел на нее и встретил в ответ ясный, даже наивный взгляд. – Скажи мне только, как попала в кабинет к Эльбрусу Вартановичу? Как нашла это письмо? Чем убедила генерала?
– Оставьте, пожалуйста... «Орешки» останутся орешками, а зерна – зернышками. Попала, нашла, убедила… – Амалия говорила с уверенностью. – На том и поставим точку. Остальное – мое личное дело. Я не лезу в ваши дела, оставьте и мне решать мои. За все время, что я тут провела, я успела прожить целый кусок жизни, нет, целую жизнь, которая... – Амалия все еще пребывала в сильнейшем напряжении, только обнаруживать это не хотела ни за что. – Словом, лишь бы дальше эти «орешки» не сыпались нам на головы. Думаю, что если бы Эльбрус решил рассчитаться со мной или с вами, то это случилось бы или еще вчера, или сегодня утром. Поэтому… Будем делать вид, что ничего не произошло. Доказательств нет, а это – главное. Ничего не знаем, то есть понятия ни о чем не имеем – как вы меня и наставляли на такой – крайний – случай. Понимаете? Не было ничего – и все, и – хватит об этом.
Да, установка такова: ничего не произошло!
…Амалия оказалась права, на том все закончилось.
После обеда они приступили к своим делам – а дел было навалом. Для всех все оставалось по-прежнему, тем более, что остальных-то эта история с письмом никак не коснулась. Ничего вроде бы не изменилось в отношении объектового начальства к Арнольду и Амалии; по крайней мере, внешняя среда «не изменила своих параметров». Арнольд Янович уже перестал опасаться громкой расправы, но чувство привычной бодрости вернулось к нему не сразу. Он продолжал нещадно бранить себя, вяло шевелил мозгами, и лишь на третьи сутки проснулся, поняв окончательно: проскочило! Полковник Ремизов несколько раз подходил и спрашивал с тревогой: «Ну как?» И даже ему – даже ему – Арнольд отвечал коротко, без комментариев, сказал только одно слово: «Обошлось…»
Тот вздохнул с облегчением, а мысленно – перекрестился.
– А когда уезжает Амалия Таировна? – тут же напомнил он.
Арнольд спохватился: точно, уезжает, и скоро. На какое число билет? Кажется, в Москве купила оба билета, и туда, и обратно. Попросил Амалию показать билет: на 28 марта, это через три дня!
– А мы все успели? – спросил Арнольд.
– Не знаю, – улыбнулась она, – но мы успели если не сделать хорошего (или лучшего!), то хотя бы не допустить худшего.
Арнольд Янович опять поскучнел:
– И не говори... Ах я старая, разбитая посудина… А как тебя предостерегал, наставлял – как учитель в бурсе!
– Ну, не будем о грустном. Скажите, что надо доделать?
– Честно? – прежняя деловитость вернулась к Арнольду. – По СУ-ГМ1103 мы все довели, включительно до последних изменений. По СУ-ГП4М не успеваем, но в середине апреля должна приехать Лида Усова, из нашего отдела, месяца на два. Можешь с ней поговорить и все через нее передать – и не только на бумаге. Скажи-ка, а ты книги или что ты хотела, купила?
– Купила кое-что, – улыбаясь, отвечала Амалия. Она радовалась, что Арнольд воспрянул духом. – Да еще успею, если слишком далеко уезжать не будем.
– Больше не будем. То есть я два дня подряд буду в городе, но в монтажном управлении. В один из этих дней съезжу на третью площадку сам, тебя дергать не стану, а там – и провожу.
Вечером, очень поздно, Амалия позвонила Арнольду в гостиницу. Арнольда Яновича подозвали к телефону – трубка молчала.
– Амалия? Что-то случилось? Говори, не молчи!
– У меня неприятности, Арнольд Янович. Я потеряла… кошелек. У Вас есть лишние деньги? Одолжите завтра, если можете.
– Как – потеряла? – в голосе Арнольда чувствовалось больше удивления, чем огорчения. – Где? А документы?
– Документы целы, – успокоила она.
– Хорошо, завтра утром зайду. Вставай пораньше.
Утром Арнольд задержался по делам, зашел позже, чем обещал. Амалия ждала. Ну, что было? Она рассказала о вчерашнем происшествии, как, выходя из универмага, не заметила, что сумочка ее раскрылась. Непонятно, как это вышло! Народу на площади было много, почти толпа, и…
– Сколько здесь живу, ни разу толпы не видел, – Арнольд с недоумением посмотрел на нее. – Где ты толпу-то нашла? И чтобы украли – не верю. Спрошу у дирекции универмага, может, нашли кошелек и вернули служащим в магазине. Напомни, какой у тебя был кошелек, опиши на вид, сколько денег в нем было?
– Ну, что описывать? В универмаге еще был, на улице – вижу, нет. Это – случайность. – Амалия понимала, что все поиски бесполезны. – А денег… Одолжите мне рублей сто, если можете.
– Сто рублей или больше? – строго уточнил Арнольд.
– Ста хватит вполне. Я уложусь в эту сумму, знаю точно. С Лидой деньги передам.
– А просто, в подарок… не возьмешь?
– Нет, конечно же.
– Все ясно… Какие-то несчастные сто рублей! Добавить нечего... Бери сотню. Да, а паспорт, билеты, пропуска?
– Все в целости. Это у меня лежит отдельно, в боковом кармашке с замочком, там надежно, – заверила Амалия.
– Ну, ладно, что с тебя возьмешь? До завтра!
В оставшиеся дни Амалия успела-таки доделать все дела; что же касалось кошелька, то, разумеется, тот исчез бесследно. 28 марта, утром, Арнольд приехал на машине управления в «Луч», чтобы забрать Амалию и отвезти на станцию. Когда он вошел в номер... Только выдержка позволила ему сдержаться в первый момент:
– Это что у тебя такое? Чем соображала, скажи на милость? Где взяла и как… как в поезд будешь садиться?
Две стопочки книг – ну, куда ни шло. Три больших пакета плюс дорожная сумка – тоже. А три эмалированных таза, каждый из которых больше другого, правда, один в один поставленные и переложенные бумагой? Сверху – четыре керамических цветочных горшка и коробка с кухонной посудой, все плотно перевязано прозаической веревкой. Вот с этой горой железа и черепков – как быть?
– Как? Домой повезу, у меня цветы пропадают, пересадить некуда, кстати, и те самые кактусы, о которых говорила раньше.
– А тазы, кастрюли? – У Арнольда не хватило приличных слов на то, что вертелось на языке.
– Без тазов и кастрюль прожить нельзя, – осадила его Амалия. – Разве не знаете? Дефицит! Вы меня посадите в вагон – как-нибудь, Игорь встретит, а дома я все пристрою. В пакетах – небольшие подарки родным, а книги… Не могла удержаться, чтобы книжки не купить. Простите, что утруждаю, но делать нечего. Оставить – тоже не получится. Ну, не гневайтесь, Арнольд Янович...
– Вот тут ты права: куда я здесь все это дену? – Арнольд развел руками. – Теперь уж вези. Хорошо, что я на машине, а то в автобусе бы нас с тобой не поприветствовали!
Арнольда Яновича укололо воспоминание о прошлогоднем разговоре с женой, в котором она запальчиво заявила, что, мол, мог бы чаще баловать подарками и вниманием. Конечно, отсюда мужики везут своим дамам золотые украшения, выбор которых огромен, фирменную одежду, модельную обувь, норковые шубы, французские духи, коллекционные коньяки и вина, немецкий фарфор. Пожалуйста, можно и легковой автомобиль купить… Чего только он не привозил Лене! Даже его зарплата, в среднем раз в пять больше оклада руководителя отдела проектного института или предприятия среднего ранга, уже ее не устраивала. Да, ей нужны не кастрюльки, тазы, цветочные горшочки, ягодки-цветочки… Ну, пора.
Он буквально затолкал все приобретенное Амалией добро в салон и багажник «Москвича»; водитель помогал, понимающе улыбался: везет же некоторым мужьям! Заехали на центральный КПП, вернули в окошечко объектовые пропуска, сделали отметки в командировочных документах. Арнольд тут же отдал Амалии справку-наряд о проведенных работах с указанием северного коэффициента – 1,8. Какой там может быть оклад у молодого специалиста? Сто, сто десять рублей в месяц – столько положено платить после института, но это даже не смешно, не КВН, не «Голубой огонек»…
По дороге на станцию Амалия записала Арнольду свой домашний телефон – прямо в его записную книжку. Напомнила о деньгах, взятых в долг, еще раз пообещала вернуть, как и договорились, через Лидочку Усову. Вот ведь какая... А какая же?
Ладно, пора прощаться. Все в порядке? Кажется, все…
Поезд на станции Новые Гнилушки стоял всего одну минуту, но этого хватило, чтобы Арнольд успел сначала поднять в тамбур Амалию в неудобной для таких манипуляций шубке, а затем, прибегнув к помощи водителя, отправил в вагон то, что не приняло бы никакое багажное отделение, одним махом перетащил все в дальнее купе, разместил под сиденьем, под столиком и наверху, на третьей полке, наскоро обнял растерянную Амалию вместе с шубой, которую она так и не успела снять, и, уже прыгая с подножки отправляющегося поезда, крикнул вслед удаляющемуся составу:
– Все равно, дождемся еще, вот увидишь!
***
…До середины июля Арнольду Яновичу пришлось просидеть на третьей площадке безвылазно: демонтировали оборудование, в будущем предполагалось массированное строительство. Порядок работ окончательно согласован не был, и каждое заинтересованное лицо старалось «пропихнуть» свой проект с таким расчетом, чтобы освободившееся место не уступить смежникам (ни в коем случае!), а оставить за собой. Поэтому все происходило как в известной басне, но не в той, где пресловутые лебедь, рак и щука тянули воз в разные стороны, а где разные живописцы пытались написать картину сообща, кто маслом, кто гуашью, кто… гуталином для обуви. У кого было больше гуталина, тот и оказывался в выигрыше.
Лето выдалось холодным, сырым, комары заедали, сунуться в лес без «намордников» было нельзя. В городе стало тоскливо... В Москву вызвали в июле: подошел срок переоформлять паспорта работающих систем ПКБ-321. Удалось приехать только в августе – управился с делами, выбил отпуск. Амалию Таировну застать на рабочем месте не удавалось, а звонить ей домой казалось неудобным… Отпуск полагался за два года, но кто же даст гулять два с лишним месяца? Хотя бы один дали! Виталик заждался отца, Лена – само собой. Поехали на Азовское море, в Таганрог, к старинным друзьям Лениного отца. Отдохнули, накупались, назагорались. Сынишка спрашивал: приедем ли сюда на следующий год? Кто его знает, что там будет… С каждым годом, а то и с каждым возвращением домой, Арнольда все более угнетало чувство: не домой приезжает, а попадает в музей-квартиру неких далеких от него людей, знающих толк в вещах, имеющих вкус к жизни. К какой жизни?
В конце сентября вышел на работу. Как только объектовые материалы были готовы, засобирался обратно, в свою лихановскую «берлогу». Перед отъездом зашел в 54-й отдел, все к тому же Сергею Николаевичу. В отделе – тишина и покой: половину сотрудников бросили на помощь 21-му отделу, половину – на подшефную овощную базу в Хлебниково. Где Амалия? Амалия оказалась в отпуске – жаль, но и хорошо: ведь это первый заслуженный отпуск, полагающийся после года работы. Пусть отдохнет; видать, нагружают ее по-настоящему, не то что некоторых лентяев!
Через неделю Арнольд Янович уехал в Лиханово, по которому успел соскучиться. Полковник Ремизов уже поджидал его – вторая площадка выдавала сигнал тревоги. Ладно, разобрались... В Москву Арнольда вызвал в середине декабря начальник отдела внедрения, его непосредственный руководитель, Самаров Георгий Вадимович. Что такое? Арнольд приехал сразу же. Собрав весь отдел, Георгий Вадимович сообщил, что с будущего года планируется объединение двух отделов: внедрения и аналитических данных. Сотрудникам полагается подготовить материалы, планы, графики работ, а также личные соображения и предложения по объектам. К какому сроку? Не позднее начала марта. От постоянных представителей в Лиханово и в Карабанске требуются отчеты и анализ проводимых работ – по установленным формам. Ну, в Лиханово – более или менее сносно, а на юге... Там – два постоянных представителя, один из них вызван в Москву, будет завтра. Известно – в Карабанске уже второй год творится невесть что: народу больше, а порядка меньше… Георгий Вадимович еще что-то объяснял, нервничал, сбивался, не в состоянии объяснить исчерпывающе предстоящие перемены в ПКБ. Объединять настолько разные отделы? С чего бы это? Арнольд сначала подумал, что «ветер перемен дует» из кабинета заместителя генерального директора, но потом догадался, что, скорее всего, таким манером, министерский куратор ПКБ-321 намеревается избавиться от Георгия Вадимовича, немного нудного и медлительного, зато добропорядочного человека и знающего специалиста, не поддакивающего начальству. Значит, куратору выгодно тянуть наверх Леву Горецкого, который заведует отделом аналитических данных, и то не долее полутора лет. А к внедрению систем управления Лев Семенович никогда не имел отношения, да и вряд ли имеет хоть малейшее представление, как это вообще делается! Чем и кем он может руководить? Да, тут надо вычислить, куда податься дальше. Не поговорить ли с Левицким? Тот этого Леву знает наверняка…
Арнольд тут же направился в 54-й отдел и, поднимаясь по лестнице, встретил Сергея Николаевича Тихонова. Вместе с ним вернулись, зашли в комнату, где сидела его группа. Уже пробило время второго пятнадцатиминутного перерыва, которым в течение дня полагалось быть дважды: в 11.00 и в 16.00. О, Амалия Таировна – на месте! Как раз в этот момент она ставила чайник, другие женщины доставали чашки, готовились к чаепитию. Мужчины вытащили шахматы. Увидев Арнольда Яновича, Амалия улыбнулась:
– Привет попечителям! Выпейте с нами чаю, расскажите, что нового происходит на белом свете.
Арнольд Янович не скрывал радости от встречи с Амалией, притворился, что принял ее слова буквально – принялся вспоминать какие-то байки; рассказывая их, то и дело поглядывал на Амалию, отметил с удовольствием, что она не переменилась... Говорил и одновременно прислушивался к тому, о чем вполголоса толкуют «творцы процесса», как он называл разработчиков АСУ. Сами «творцы» называли себя «чернорабочими процесса», но это так, для хохмы – цену себе знали. Спросил, где Геннадий Михайлович Левицкий – да тот и сам уже стоял на пороге; его пригласили к чаю.
– Только одну чашку, у меня ровно пять минут. Выпью и срочно убегаю. – Геннадий Михайлович отхлебнул глоток из большой цветастой кружки, которую специально для него завели: большой человек – большая кружка. – Что, друг-Арнольд, прижимают? Да, брат, тут прижмут, так прижмут. Мы с Сергеем Николаевичем и так не знаем, как уложиться в сроки, как успеть выдать две новые системы ВНИИСпецмашу ровно за полгода, а тут еще некоторым охота свои зубы показать. И были б зубы как зубы, так нет – одно гнилье! – Геннадий Михайлович шумно засмеялся. – Вот я пью чай без сахара, без конфет и пирожных по двум причинам: чтобы вес сбросить – раз и зубы сохранить – два. Если зубы сохраню, то покажу их через год. Раньше – показывать нечего.
– Думаете, стоит ждать? – спросил Арнольд недоверчиво.
– Стоит, пока стоит, – причмокивал Геннадий Михайлович, попивая чай и одновременно подписывая стопку калек, принесенных Сергеем Николаевичем. – Компрессорщики и холодильщики тоже так считают, хотя у них в следующем году предполагаются те же самые перестановки. Терпим и ждем, другого выхода не вижу!
Геннадия Михайловича уже разыскивал генеральный, звонили из приемной. Ему пришлось извиниться – он бросил недопитую чашку и спешно ушел. Арнольду было не до чаю, не за тем пришел... Что делать-то? Сергей Николаевич уныло сказал:
– Что к чему – не понять, темно... Мы с Сашей Комаровским устали от постоянного ожидания плохих новостей. Комаровские системы вообще под корень рубят, всю Сашкину группу на голодный паек сажают. Юра-то Артемьев, наша гордость и первопроходец, кое-что смыслит в этом и не даст соврать!
Юрий Алексеевич Артемьев, ведущий инженер, лауреат и призер многих шахматных турниров, а также районный чемпион по шахматам, поднимая кучерявую голову от шахматной доски, поворачиваясь к чайному столику, произнес философски:
– Соврать не дам, а правды сам не знаю. Дали бы работу до точки довести, а там, как хотят. Рубить – пусть рубят, а что будет на месте того, что порубят-загубят? – Юра пытливо взглянул на Арнольда: – Что скажешь, представительный Арнольд Янович?
Амалия, собирая посуду, посмеивалась над услышанным, почему-то считая эти разговорчики несерьезными. Ответила Юре:
– А скажет Арнольд Янович вот что: заберитесь в мою шкуру да посидите в моей берлоге года три безвылазно, да покрутитесь, как я, сводя ваши концы со всеми остальными-то концами, так моментально пропадет охота «под корень рубить», цирковые номера откалывать или «зубы показывать»! Ведь так?
Арнольд словно не расслышал Амалию, помолчал и сказал:
– Было б мне лет, ну, на десяток меньше, я бы…
Юра уже заканчивал шахматную партию с Олегом Суворовым из соседней комнаты и объявил ему «мат» – под бурные аплодисменты сбежавшихся отовсюду болельщиков. Юра картинно распрямился, подражая чемпионам мира, красующимся перед фотографами, и продолжил-таки фразу, брошенную Арнольдом:
– Я бы знал, как изменить свою жизнь. Не буду углубляться в подробности военно-морской службы, пограничной, летной, пехотной и так далее, но даже не имея специального опыта, а только опираясь на логику прагматических расчетов своих коллег…
– Прекрати, пожалуйста, Юрий Алексеевич, не передергивай, не надо, – поморщился Арнольд. – Это тебе не шахматные матчи выигрывать – в междусобойчике. Юмор – оно, конечно, хорошо, но… Что-то все мои шутки измельчали. Не держите на меня… Будем надеяться на лучшее. Счастливо всем.
Когда он ушел, все погрустнели. Жаль, Саша Комаровский в отъезде, хотя все равно: Тихонов никуда не рыпается, ну и что? Перемены не сулили выгоды ни одному отделу, хотя начальство пообещало, что отделы ведущих направлений пока тормошить не будет: работайте по плану, товарищи, и без паники!
***
Льва Семеновича Горецкого начальником отдела все еще не назначали, да и слияние отделов оставалось под большим вопросом – но положение дел на объектах при этом значительно ухудшилось. К середине марта в Лиханово, на второй площадке, старое оборудование ряда систем обслуживания сняли полностью, а новое установили только частично. Арнольд Янович ждал указаний: как быть с плановой доработкой? Как раз Юрий Алексеевич Артемьев собирался ехать в Лиханово, именно по этим системам. Амалия Таировна довела две закрепленные за ней системы управления до полного соответствия действующей технологии, выпустив за год в общей сложности пятнадцать «Извещений», чем побила все рекорды самых опытных сотрудников. За это ей полагались небольшие премии и прибавка к ежемесячному окладу в размере… десяти рублей.
До самих же объектов эти «Извещения» пока не дошли. Юрий Алексеевич намеревался взять их с собой, но его поездку неожиданно отменили: пришли документы Монтажспецстроя-12 на новый агрегат ГКР-1Т, и оказалось, что только он, единственный специалист-разработчик из всей группы, когда-то имел дело с подобной моделью. Кроме того, военпредам пришло в голову уточнить вопросы по изменениям в его АСУ – и безотлагательно. Не так, так этак! Ему (незаменимому и неповторимому) пришлось остаться. Тогда Сергей Николаевич одним махом решил, что Амалии Таировне будет полезно закрепить прошлый опыт и снова поехать на объект со своими же «Извещениями», на месяц. А кроме нее свободных разработчиков все равно не было. Ну не пошлет же он беременную Аллу Александровну, бестолковую Полину Харитоновну, безответственного Бориса Михайловича, имеющего десяток отговорок на все случаи жизни Олежку Суворова (с него и в отделе толку – чуть!) или Леню Кучеркова, который уже третий год не удосуживается защитить диплом на заочном отделении пищевого института, хотя учится чуть ли не десять лет! Уж в пищевом-то и не защитить… Это – несерьезно. Ну что, Амалия? Согласна?
Амалия посоветовалась с мужем. Тот, поколебавшись, разрешил, только чтобы аккуратно, и чтобы, само собой разумеется, не покупала там всякое не пойми что, а то стыдно встречать на вокзале приличную даму, прибывшую с далекого севера, и подумайте только, с чем? – с тазами и горшками! Билеты взяли туда и обратно – 27 марта нужно было выезжать. В шубе или в пальто? Только в шубе: холод и сырость, весна наступит не раньше конца мая. Она начала собираться заранее, чтобы ничего не забыть. Все бы хорошо, но дня за два до отъезда Амалия вдруг почувствовала недомогание: то ли грипп, то ли простуда. Приняла срочные меры – не помогло. В последний перед отъездом день едва приплелась на работу: не хотелось верить, что заболевает… Все заметили, что ей нехорошо, но как не ехать, когда ее ждут, командировка оформлена, билеты куплены? От поездки решила не отказываться, хотя горло болело очень сильно. Игорю Степановичу все это очень не нравилось; когда провожал ее на вокзал, уже на перроне сказал, что даже сейчас не поздно сдать билеты, вернуться домой, взять больничный, лечиться в нормальных условиях. Амалия отвечала, что все почти прошло, понимая, что отменить поездку нельзя. Обещала позвонить завтра, по приезде, сразу, как только сможет.
…Поезд резко затормозил. Амалия просто скатилась с крутых ступенек вагона вместе с дорожной сумкой, и, если бы Арнольд не успел подхватить ее вовремя, она, наверное, просто упала бы на мерзлую гальку. – «Что с тобой?» – «Что, что… Ничего, не обращайте внимание, как в том рассказе у Зощенко»… В поезде еще и продуло вдобавок, а в автобусе растрясло, развезло окончательно.
– Неужели так плохо?
– Признаться, плохо…
Плохо или не очень, но без отметки центрального КПП никуда сунуться нельзя: ни в гостиницу, ни к врачу, ни… куда бы то ни было. Здесь, на КПП, как всегда, полно народу, меньше часа не проторчишь. Мужики прониклись, снизошли, пропустили без очереди. А дальше? На этот раз Арнольд Янович заранее договорился, что Амалию разместят в гостинице «Заря», в двухместном 246-м номере, забронированном красноярской экспедицией; теперь там проживает одна-единственная женщина, главный технолог красноярского НИИЭнергоприбора. Она не возражала, чтобы вместе с ней, недельки на три, поселилась симпатичная москвичка, да и в компании повеселее.
Симпатичная москвичка еле-еле добралась до фойе гостиницы; пока администратор занимался ее оформлением, сидела в кресле, и ей казалось, что встать вряд ли сможет. Арнольд Янович поднялся в 246-й номер, объяснил все Татьяне Сергеевне, чем озадачил ее основательно. Татьяна Сергеевна, немолодая и рассудительная, спустилась с ним вниз. Посмотрела, попробовала поговорить с Амалией, так и сидящей в кресле, так и не снявшей своей шубки. Амалия тряслась от озноба и едва могла отвечать; горло болело ужасно, говорить было больно – вот тебе и компания! Татьяна Сергеевна недовольно высказала Арнольду Яновичу, отведя его в сторону:
– Дела, видно, еще те. Амалии Таировне ни за что не обойтись без квалифицированной медицинской помощи, самостоятельно ей не поправиться – это точно. Я бы не рискнула оставить ее у себя в номере…
Арнольд понял, что надо срочно выходить из положения:
– Не буду вас утруждать. Попробуем кое-что предпринять. Думаю, день-два, пока не поправится, поживет у меня, а я – у монтажников, договорюсь. Пусть все остальные считают, что она живет в 246-м. Как подлечится, перейдет к вам. Ладно?
– Конечно, конечно. Пока могу поделиться аспирином, есть и мед. Принести? – Татьяна Сергеевна вздохнула с облегчением.
– Да, спасибо, а то я не очень дружу с лекарствами.
…Амалия плохо соображала, что с ней, но понимала, что хуже не придумаешь. Уже сидя на стуле в 315-м номере и глядя, как Арнольд хлопочет, быстро меняет постельное белье, вытаскивает из тумбочки допотопный чайник, распихивает по углам свои носки, рубашки, ботинки, мысленно казнила себя за то, что не послушалась Игоря, не осталась дома. А Игорь – как он там, как ему теперь звонить, как объяснять? Арнольд приказал срочно лечь в постель; сам вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, принялся возиться в малюсенькой прихожей. Уже лежа в кровати, Амалия слышала, что пришла Татьяна Сергеевна, принесла мед, лекарства, градусник. Жарко, душно, больно... Поставили градусник – оказалось больше тридцати девяти. Выпила три каких-то таблетки.
Можно ли – без врача? Посмотрим, что будет утром!
Она еле уснула; ночью металась от жара, от удушья, к утру начался кашель. Утром пришел Арнольд, открыл дверь своим ключом, принес бутерброды, лимоны, яблоки. Поставил чайник, заварил душистые травы. Амалия смутно помнила, как он уходил вечером, запирая дверь… Есть не хотелось, даже смотреть на еду было больно, только пить, пить, пить. Измерила температуру – высокая.
– Мне нужно срочно уезжать, – сказал Арнольд, – уже ждут внизу. Слушай, мы сейчас вызовем врача или можешь подождать? Днем обещала подойти Татьяна Сергеевна, дверь оставим открытой, чтобы тебе лишний раз не подниматься с постели. Здесь спокойно, можно не запираться днем, это не в «Луче». Так как – вызывать?
Амалия согласилась подождать, прошептала, чтобы как-то позвонил Игорю. Арнольд обещал, что позвонит обязательно, записал его телефон – дозвонится ли? Он ушел, оставил Амалию в состоянии, которое с тех пор запомнилось ей как «хуже не придумаешь». Врача вызвать пришлось, хотя и на другое утро. Арнольд дождался врача, подождал, пока он осмотрит, послушает Амалию. Врач сделал выговор:
– Почему вчера не вызвали? У больной двусторонняя пневмония. Нужно срочно класть в госпиталь, сейчас свяжусь с приемным отделением.
...Уже на койке, в гарнизонном госпитале Амалия с облегчением уснула – и от укола, и от лекарств, и от мысли, что тут никому не мешает, это – не гостиничный номер, принадлежащий чужому мужчине, где она прожила – два дня? или три? – почти нелегально. Когда проснулась, оказалось, что спала очень долго, почти до вечера. В палате было еще двое: Ирочка, молоденькая девушка, и Клавдия Владимировна, женщина средних лет. Клавдия Владимировна лежала уже давно, Ирочка – неделю. У всех троих – разные заболевания, разные диагнозы, но палат очень мало, поэтому приходится допускать такое соседство.
Наутро к Амалии пришли брать анализы крови, отвели на рентген; температуру мерили часто. Амалия часами размышляла о своем: неделю назад она не знала, что судьба не только приведет ее еще раз в Лиханово, а перевернет все так, что диву даешься! Неужели где-то, за сотни верст существуют Игорь, Москва, 54-й отдел, какие-то трения, дела, чьи-то переживания? Есть только госпиталь, военные врачи, больные, уколы, старинная никелированная, кровать, покрытый узорчатой скатертью обеденный стол у окна палаты, казенная еда в столовой… Надолго ли все это – как узнаешь?
Другие палаты были полупусты; в основном, лежат молодые служащие и их родственники; видно, многие знакомы друг с другом. В госпитале царит спокойствие, никто никуда не спешит; врачи подолгу занимаются с каждым больным, чего в Москве не могли позволить себе ни в одной поликлинике, а тем более, в больницах. Но для Амалии – все это так досадно! У нее из головы не шло: как и почему все это случилось с ней и этот госпиталь стал жизненно необходим? А еще где-то Арнольд – уж ему-то все ее приключения совсем некстати! Он ведь ожидал помощника…
…Амалия досадовала, что заболела не на шутку. Глубокий кашель держался стойко. Лечили добротными, проверенными методами и теми медицинскими средствами, что были в арсенале закрытого гарнизона. Даже если где-то, к примеру, в столице, и можно было поискать более эффективные лекарства, то здесь – что в аптеках или в Медуправлении, то и в госпитале. Правда, для лечения Амалии всего этого было вполне достаточно. Конечно, будь она в Москве, Игорь стал бы выискивать для нее какие-нибудь «новинки», а Амалия бы противилась: она принципиально старалась обходиться почти без лекарств – мало им доверяла.
Арнольд Янович же был категорически против всякого «замусоривания организма», говорил, что вылечил бы ее в два счета, поставив… под ледяной душ! Он приходил часто, приносил фрукты, сладости, консервы. Передавал от всех привет: и от лихановцев, и от москвичей. Приходила и Тонечка Белых, с которой Амалия жила в гостиничном номере «Луча» в прошлом году. Настоящий сюрприз! Но откуда Тонечка узнала о ней? О, тут такие секреты разлетаются быстро! Рассказала, что у нее родилась девочка, Мариночка, ей уже десятый месяц, развивается хорошо. Сейчас оставила ее с мамой, мама приехала на несколько месяцев из Ярославля, откуда Тонечка родом, чтобы помочь с ребенком. Амалия радовалась за Тонечку, расспрашивала о девочке, о супруге. А когда Тоня ушла… У нее просто голова кружилась, как только она вспоминала об Игоре: ведь он, наверное, уже знает, что она заболела серьезно; задаст потом жару! Скорее бы поправиться и выйти отсюда!
Ирочку, соседку по палате, выписали быстро; Клавдия Владимировна лежала очень долго, лечила хронические, застаревшие заболевания. Вместо Ирочки положили старушку с радикулитом... Больных не убывало. Врачи говорили, что самые болезни начинаются осенью, когда наступают холода. Места вокруг сырые, очень неприветливые. Кто здесь живет постоянно, тот знает, что такое север. Особенно опасны легочные болезни, так что вылечивайтесь до конца, уважаемая Амалия Таировна! Еще Клавдия Владимировна поинтересовалась: давно ли Амалия замужем? А почему нет детей? Ох, надо не оттягивать, не ждать, пока «стукнет» тридцать лет. Вот уж любят женщины давать советы, исходя из личного опыта!
...Амалия провалялась в госпитале целых три недели. Выписали ее с условием, что будет соблюдать все меры предосторожности, долечится «на свободе». История болезни – толстенная папка, напичканная сотней бумажек. Кому она тут нужна, когда ничто и никогда в жизни больше не занесет Амалию на этот край света! Наверняка? Не известно. Амалия сняла казенное белье и халат, надела свои вещи, от которых уже успела отвыкнуть. Поблагодарила врачей, сестер, нянечек, попрощалась с больными. Арнольд принес всем конфеты и огромный торт – на прощание. Когда отъезжали от госпиталя на вездесущем «Москвиче» управления, Амалия, оглянувшись, рассмотрела из заднего окна машины, в каком красивом месте построен госпиталь, как приятен на вид! Ведь за все время лечения она ни разу не выходила на улицу, не видела ничего вокруг, а к тому же – и не вдыхала свежего воздуха. Теперь надо привыкать к северной зиме…
Арнольд довез Амалию до «Зари», взяли ключи от 246-го номера у дежурной.
– А, вернулась наша больная! Как дела?
– Хорошо, все обошлось.
Когда зашли в номер, Амалия, снимая шубу, спросила:
– Все знают, что я была в госпитале?
– Конечно. Ты здесь – не первая такая, не думай... Вон, летом одного ленинградца прихватил аппендицит, еле откачали, а два года назад солдатика из роты обслуживания оперировали… Зачем тебе это надо, думай о себе. Вот твоя сумка, твои вещи, я их сразу сюда отнес. Устраивайся. Татьяна Сергеевна знает, что тебя выписали, сказала, что вернется к вечеру. Открывай холодильник, угощайся всем, что понравится, не стесняйся, она так велела.
Амалия оглядела комнату. Чисто, уютно, два кресла, журнальный столик; большой стол завален книгами, журналами, папками – почти как дома, когда Игорь приносит рабочие документы. Игорь... Пока добирались до гостиницы, успела устать, чувствовала большую слабость. Пришлось сразу же сесть в кресло.
– Не переживай, приходи в себя, – сказал Арнольд Янович, присаживаясь в соседнее кресло. – У Татьяны Сергеевны вроде кабинета-квартиры, она здесь живет и работает. Ты ей не помешаешь, тем более, что скоро уедешь. Не буду тебя таскать на площадки; по твоим системам мы с ребятами (помнишь их? – передают тебе привет!) на двух первых все доделали, осталось подтянуть на третьей. Но талоны на питание возьми, вот, а то пропадут у меня, – он протянул ей талончики. – Действительны и в городе, посмотри, проштемпелеваны тыловиками. Да, вот тебе… чуть не забыл, сувенир с третьей площадки, подарочек от «инопланетян». – Арнольд развернул носовой платок и положил на столик перед Амалией небольшой плоский серый камень правильной овальной формы.
– Что это? – тихо спросила Амалия, успевшая отвыкнуть от светских сюрпризов, в том числе и от Арнольдовых.
– Недавно, месяца два назад, подобрал, – сказал он, загадочно улыбаясь. – Идем на обед, глядим, вороны разгребают гору грязи и мусора; мы их малость пугнули, они – в сторону, взлетели. Одна держала в клюве какой-то липкий комок – ну, и выронила его. Вижу, упало что-то. Подхожу, пошевелил палкой, разворошил, высвободил жесткую сердцевину, поднял… Вот, смотри, что отмыл.
Камень не был слишком гладким, помещался в ладони, почти не имел рисунка – на первый взгляд. Амалия осторожно взяла его, поднесла поближе к глазам, посмотрела сквозь него на свет.
Камень оказался полупрозрачным.
В середине выдавались два выпуклых знака,
выделенных курсивом
и похожих на заглавные буквы «А»;
одна частично накладывалась на другую.
Буквы словно подсвечивались косыми лучами, исходящими конусом от звезды, похожей на солнце и выбитой на противоположной стороне камня. В тени весь эффект пропадал, и оставался обычный невзрачный камень – так, ничего особенного, кроме идеальной формы.
– Никогда не встречала подобного: словно миниатюрная копия некоего мира или планеты с источником жизни и света, обращенного к двум азам или к каким-то двойникам, двойникААм. – Вид камня заворожил Амалию, отодвинул мысли о госпитале, о болезни. – Как думаете, из чего он сделан и когда?
– На экспертизу не носил, но проверил на радиоактивность – все в порядке, не волнуйся, – успокоил ее Арнольд. – А вообще… Удивительная вещь, в самом деле: чем дольше держать на свету, тем более ясными и четкими становятся буквы, а лучи – более золотистыми. Показал только Мишке Никитину, ну, ты его не знаешь, в лаборатории у следователей работает. Он сказал, что ему приносят иногда разные интересные находки, вплоть до серебряных и даже платиновых, но это – из другой области. И вообще, видимо, катит в глухую древность, чуть не в другие цивилизации.
– Он так сказал? – спросила ошеломленная Амалия. – А он точно разбирается в этом?
– Кто его знает, – отвечал Арнольд. – Я ему тоже: куда хватил! А он – свое… Значит, в чем-то наши мысли сходятся… Просил оставить для обследования, да я не решился. Видел я штучки, которые ему приносят, да все не то. Этот камушек – ого! Мне, неразумному «аборигену», померещилось, что эти буквы – наши с тобой инициалы. И не смейся! Да-да-да… Думается мне, что современные «инопланетяне» на это не способны, а прежние инопланетные цивилизации… Что для них значат тысячи лет – пустяк! Заметь! Еще тогда, сотни и тысячи лет назад, ОНИ знали, что мы с тобой когда-то окажемся здесь, и к нам попадет этот камень, и…
– А еще раньше ОНИ высчитали, что нас с вами назовут именами, начинающимися с буквы «А»! – Амалия звонко засмеялась и, покашляв, произнесла: – Но если бы меня или вас назвали по-другому? Или вообще не так. ОНИ знали, что мои имя и фамилия будут начинаться с буквы «А», знали, что камень обязательно попадет ко мне. Не могло быть такого?
– Уж это – вряд ли. – Арнольд начисто отметал версию, не выгодную для него самого. – Наверное, тогда с именами обращались серьезнее, да и фамилий, скорее всего, не было.
– Может, и не было, но мешать предвидению будущего такая мелочь не стала бы. Понимаете? – Амалия уже почти забыла, что она только что вышла из госпиталя, что едва поправилась или даже не до конца поправилась, и ее охватил азарт.
– Что мне понимать? Твои или мои – все равно, это наши буквы… – не желал сдаваться Арнольд Янович. В конце концов, не желая спорить с недавней больной, он подвел итог. – Дарю тебе этот камушек, этот «медальон», как я его окрестил. Пусть у тебя останется память от меня. Не потеряй случайно, как… кошелек в прошлом году… в толпе.
– Значит, вам для меня ничего не жалко? – тихо спросила растроганная Амалия. – Так это надо понимать?
– Понимай как хочешь, – деланно отмахнулся от нее Арнольд, но тут же уточнил: – Для тебя – не жалко... Сказать, что мне ни для кого ничего не жалко, пока не могу.
– Спасибо, я постараюсь оценить ваш «медальон».
Арнольд Янович долго смотрел на Амалию, держащую камень в руках, смотрел ласково и печально… Она частенько подкашливала, отворачиваясь,– надо ее отправлять домой, и как можно скорее. Хорошо, что осталось дожидаться недолго.
– Арнольд Янович, почему мы не взяли бюллетень, врачи предлагали, да и положено! – вспомнила Амалия. – Чем я отчитаюсь на работе? Ведь я тут... ничего не сделала, да уже и не успею!
– Отчитаемся, Амалия Таировна, не переживай, – успокоил ее Арнольд. – Бюллетень тебе не нужен. Одно из двух: или ты работала, или болела. Если привезешь бюллетень, то коэффициент не начислят. Не волнуйся, твоя работа проделана, наряды по всем площадкам закрыты, так в командировочном листе и пропишем. Никому ничего не рассказывай о госпитале, поняла?
– Да… Спасибо, Арнольд Янович, выручаете вы меня… – она не знала, как поступить правильно, но раз Арнольд все уладил, то о чем речь! Вспомнила о важном.– Сейчас вот что. Мне нужно как можно скорее звонить Игорю.
– Это – как из пушки! – опомнился Арнольд Янович, слегка позабывший о том, что так тревожило Амалию все эти дни. – Ну и муж у тебя! Серега звонил, сказал, что твой Игорь – словно зверь из джунглей, рычит в трубку, ругается: в камни и щепки ваше ПКБ разнесу, мол, куда мою жену дели!
– Я же ему три письма написала, может, не дошли? – у Амалии екнуло внутри. – Сегодня вечером позвоню, узнаю. До телеграфа и сама доберусь, без сопровождения, тут недалеко.
Арнольд взглянул на часы и поднялся:
– Ладно, пойду. Успею на планерку в штаб. Вечером забегу.
***
Все оставшиеся до отъезда Амалии дни Арнольд крутился как белка в колесе, почти не привлекая Амалию к той работе, ради которой она приехала. Да за три дня много ли можно успеть? Она оставалась в управлении, корректируя документы и схемы; в город выходила раза два, главным образом, в магазины, а на площадки так и не попала. На этот раз Амалия купила очень мало подарков – только несколько книг и пару итальянских зимних сапог; обрадовалась, что сапоги подошли: в Москве таких сапог точно не купишь… В день отъезда Арнольд Янович проводил Амалию до станции Новые Гнилушки, повторив ту же процедуру, что и в прошлом году, с заездом в центральный КПП.
Уже на станции Амалия спросила его на прощание:
– Я вот о чем думаю последнее время: а не хлопотно ли вам мотаться туда-сюда, работать, получать затрещины от начальников, кого-то встречать, провожать, снова получать «втыки» и опять? Как вы все это выдерживаете?
– Да, внимательная и милая моя барышня, спасибо за понимание в этом вопросе, – усмехнулся польщенный ее вниманием Арнольд. – Это не фунт изюму, честное слово. А другого «изюму» я не заработал, увы… Но уверяю тебя, ресурсы пока не исчерпал!
– Вижу, «ресурсы» так и прут, несмотря на… – Амалия слегка замялась, но произнесла вслух: – ...не самый юный возраст.
– Не самый, не самый… – Арнольд призадумался, вспоминая что-то. – Только недавно я читал в переводном журнале научные и прочие выкладки французских социологов по… как бишь? …по соответствию возраста партнеров, мужчины и женщины. Они смоделировали формулу гармонии их взаимоотношений. Рассматривали именно соответствие возрастов, всего остального коснулись едва, но это опустим. И что, думаешь, вышло?
– Ну? – Амалия заинтересовалась всерьез.
– Вот что. За искомую величину выбран возраст мужчины – это мы оспаривать не станем. Дальше пишут: делим этот возраст пополам, прибавляем семь – это и будет возраст подходящей ему женщины. Так они рассчитали. Признавайся, сколько тебе лет?
– Двадцать пять, вы же знаете.
– Мне – сорок два, выходит, моей теоретической партнерше – двадцать один плюс семь – двадцать восемь лет. Здорово?!
– Конечно, здорово! – подтвердила Амалия. – Выходит, я до вас еще не доросла.
– Вот и хорошо! – обрадовался Арнольд. – Скорее хватайся за меня, потому что через пять лет ты уже безнадежно состаришься и выпадешь из зоны моего интереса. Лови момент!
…Амалия смеялась без остановки целую минуту, как раз столько, сколько тормозил, подъезжая к станции, поезд. Арнольд даже покосился на нее с некоторым подозрением. Успокоившись немного, Амалия спросила: осталось ли у нее время на раздумья? Арнольд Янович хотел ответить обстоятельно, да не успел: поезд как раз остановился, грохоча и выпуская пары: ему не было дела до французской формулы гармонии.
И ждать поезду некогда,
у него своя формула – формула дороги.
…Амалия улыбалась, глядя из окна вагона на странного, любознательного «аборигена», который вместе со своей новомодной формулой так и оставался на самом краю света…
***
Весну и лето поглотила рутинная работа на площадках; только к середине августа у Арнольда Яновича выдалось некоторое затишье. В сентябре пришлось отправиться в Карабанск, разумеется, с возможностью заехать в Москву. Ездили вдвоем с Иваном Михайловичем Косолаповым, уже утвержденным в должности своим пермским начальством, вместе и появились в ПКБ-321. Все свои разговоры с АСУшниками Иван Михайлович начинал бодрым раскатистым приветствием: «Салют столичным специалистам, исполнителям воли трудящихся масс!» Какой салют, не до жиру…
В январе в ПКБ грядут крупные изменения: целый год шла битва с министерством, в которой победила научная аристократия. Теперь исход слияния двух отделов – вещь решенная: Лев Семенович Горецкий только что защитил докторскую, молод, коммуникабелен и все прочее… Отчеты его отдела – хоть на ВДНХ представлять можно! Иван Михайлович, выслушав эти объяснения из уст Александра Даниловича Комаровского, подковырнул его:
– Знаем мы всех – исполнителей, внедренцев, эксплуатационников, особенно исполнителей. Уж они-то: сами – отдельно, исполнение – отдельно! А начальству – все то же, лишь бы в кресле удержаться, чтобы наверх салютовать и орденами себя увешивать!
– А у вас, в Перми то есть, что же, салютуют не наверх, не к юбилеям и народным праздникам? – не задержался с ответом Александр Данилович. – И что – ордена с медалями на чужие мундиры вешают или сначала знамена родной организации украшают ими? И долго ли мучаются, когда решают, когда и кому очередной орден вручать? Эх... Наверняка вперед себя не забудут, а потом уж остальным – что останется. Так что не надо делать из нас…
Арнольд не вмешивался в разговор, а снисходительно прислушивался к перебранке, усмехаясь про себя: «Поздно распинаться, доказывать, митинговать. Все решено на олимпе, и возня с отделами заканчивается… Да, люди потрясены – вот и взбадривают себя шуточками, лепят без разбору. Георгия Вадимовича “задвигают” однозначно, а этот… Лева Горецкий все повернет на свой лад – известно, какой. Нынче такая полоса идет: считают, что надо делать ставку на науку и технику нового поколения. Естественно, естественно… А люди-то – из какого поколения выросли? Технический и рабочий состав тот же, другим станет не скоро; пока тянет потихоньку, и хорошо – Ремизов прав. На что рассчитывают? Лева сроду не был ни на одной площадке, ничего тяжелее ручки или карандаша в руке не держал, слывет, правда, либералом, но вряд ли это поможет делу! Да если б его, этого бесхребетного Леву...»
Услышав, как Саша с Иваном распинаются о наградах, Арнольд постарался успокоить всколыхнувшуюся вдруг память о прошлом, но переживания так и рвалась наружу: «Послужили бы вы там, где меня когда-то полоскало, где наши ребята, 77 человек, без разбора и следствия, без оснований и объяснений… Какие ордена и награды! Жизнь, идущая, ползущая, плывущая – близко, возле, рядом, в одном… в одном челноке (или подводной лодке), в одной связке – со смертью… А награды... Правильно, что Рита в ту сторону и смотреть не хотела, что дочку, Иришку, от меня отвадила, как от маньяка ненормального, влюбленного в море, в его романтику, несущую смерть, смерть, смерть… Не вспоминать бы всего этого, Господи! Забыть бы, но как?»
Возвращаясь с Иваном Михайловичем назад, в Лиханово, Арнольд продолжал вспоминать о море, о первой любви, о юношеских мечтах, детских играх, о развевавшихся от ветра ленточках на его самой первой бескозырке – как далеко все ушло!
...В начале февраля из ПКБ-321 забросали Лиханово и Карабанск телефонограммами и письмами, отзывая постоянных представителей. Текущие работы – проводить силами военных, ни в коем случае не приостанавливать! Теперь Арнольд Янович Раускас должен очень быстро решить: что ему делать дальше? Можно было вернуться в Москву, можно оставаться здесь и дальше – на неопределенных – пока – условиях, а можно… Он прикинул несколько вариантов дальнейших действий, в том числе и переезд в другие города, например, в Орел или Красноярск; поступали конкретные предложения, работа – примерно та же.
Но опять же: зачем все это?
Сколько раз можно ковырять… корни?
Вдруг еще удастся поправить дело на месте, то есть в ПКБ? Александр Иванович Бельченко, руководитель группы из ВНИИСпецмаша, только что приехавший в Лиханово из Москвы для проведения испытаний своих систем, выразил сомнения; сказал, что если и удастся приостановить процесс реорганизации ПКБ-321, то месяца на два, не дольше – сам видел указ. Сообщил еще, что начальница их отдела, отдела агрегатных установок спецназначения (сокращенно АУСН), Чистякова Анна Павловна, намерена провести укрупнение отдела, предполагая некоторые новшества, в том числе – усилить третью группу электриками, или электриком.
– Точно? – переспросил Арнольд.
– Вроде, да. Приедешь, позвони ей, может, договоритесь; она к тебе относится с симпатией. Не теряй шанс!
Надо бы… Арнольду было откровенно жаль разрывать с Лиханово окончательно, но решаться нужно было срочно... Он возвращался в Москву, нагруженный так, как если бы был доисторическим охотником и возвращался с охоты в родное племя, таща за собой убитого мамонта, – забрал, разумеется, те вещи, которые могли пригодиться в дальнейшем. Все, что не представляло личного интереса, раздарил на месте, конечно…
Василий Васильевич Ремизов обнял его на прощание:
– Ну, бывай, старина! Уверен, что расстаемся не навсегда…
Как знать… Но нелегко все это, нелегко… Сильнее обычного давил груз размышлений. Лена обрадовалась не столько возвращению мужа, сколько тому, что подтвердились ее догадка: этого и следовало ждать. Она всегда знала сегодня, чего следует ждать завтра. Вот-вот… Вернулся охотник с «мамонтом» – и что же: это – последний мамонт в сезоне? Что, придется теперь сидеть на «голом» окладе? На каком? Арнольду полагались, конечно, какие-то скопившиеся премии, объектовые надбавки, почасовой перерасчет работ. Посмотрим, что там насчитают московские счетоводы!
...Чистякова Анна Павловна сама позвонила Арнольду Яновичу, словно читая его мысли. Встретились на совещании у испытателей, в КБ «Старт», переговорили. Анна Павловна заведовала отделом уже двадцать лет, опыт имела колоссальный. До этого работала в главке, знала, как происходят так называемые «принципиальные перемены». Ее супруг, занимавший пост директора промышленного объединения союзного значения, умер десять лет назад, но сумел при жизни устроить жену как следует, а уж потом она сама воспользовалась представившимися ей возможностями. Она была единственной женщиной-руководителем отдела во ВНИИСпецмаше и, пожалуй, самой уважаемой среди руководителей других отделов. Ее слово на совещаниях было последним и записывалось как закон. Сказала генеральному, что хочет взять в отдел опытного специалиста, способного работать «на подхвате» по всем системам, по вопросам взаимодействия с отделом АСУ, составляющим технические задания на разработку АСУ для ПКБ-321.
– Не секрет, что нашим технологам бывает очень трудно найти общий язык с электриками, что неблагоприятно влияет на ход работы в целом, – убеждала она. – Мы месяцами не можем «состыковать» наши данные с АСУшными системами! Так, например, терпит издержки система ГТ463. То ТЗ, которое разработано на систему СУ-ГТ463, до сих пор является показателем нашей несостоятельности. ПКБ-321 уже второй год работает над СУ-ГТ463, а мы все корректируем и догоняем прошлогодний поезд! Эта система – одна из базовых, ее упустить нельзя. Примерно то же самое прослеживается и по другим позициям, не буду утомлять. То есть, как видно, прежний подход не годится, и мы решили…
Генеральный, зная характер Анны Павловны и ее связи с вышестоящим руководством, не возражал. Анна Павловна предложила Арнольду Яновичу хороший оклад, высокие расценки сложности работ (чего в ПКБ-321 никогда не вводили, учтите, это немало!), достаточно свободный график. Да, командировки предусмотрены, коэффициенты пересматриваются в сторону увеличения.
– Думайте, пожалуйста, но не затягивайте, – заключила Анна Павловна. – Еще нужно «выбить» эту штатную единицу, и желательно успеть до нового года.
Арнольд Янович обдумывал в течение нескольких дней, взвешивал все «за» и «против»… Рассказал наконец жене, примерно догадываясь, что та ответит.
– Что? Опять то ж на то ж? «Шило» на «мыло»? – возмутилась Лена. – Знаем мы добреньких дяденек и тетенек. То, что они обещают, и что получишь, – может оказаться большая разница, нюхом чую. А посолиднее, понадежнее – ничего нет?
– Нет, пока директором ресторана не зовут!
Лена не скрывала своего неудовлетворения, потому что, например, ее школьные приятели или Арсений, двоюродный брат…
– Да, да! Арсений нашел хорошую работу в Норильске сроком на пять лет, – доказывала Лена. – По диплому он – всего-то – горный инженер; помнишь, раньше тоже не знал, куда ткнуться?! Да, это уметь надо, это само с неба не капает.
– А на Клондайке – или где подальше – он ничего не нашел, или не он, так другие братья? – отвечал Арнольд, понимая, что зря затеял очередную полемику с женой. – Значит, плохо искал…
Лена все не могла успокоиться и перебирала в уме, как устроены их общие знакомые: получалось, что у Арнольда – едва ли не хуже всех. На работе, все в том же паспортном столе, такие «жуки» крутятся, такие истории преподносят, да еще ленточкой перевязывают!
– Перевяжут и не то, а ты больше уши развешивай, аппетит разгуливай, – возмущался Арнольд. – Неужели тебе еще мало? Чего не хватает? Да и Арсений твой – я с ним недавно по телефону говорил – такое мне порассказал, не позавидуешь!
…Арсений изредка позванивал из Норильска; Арнольд с ним и говорил-то на отвлеченные темы, но понял, что тому не терпится поскорее вернуться домой. А старинный товарищ Арнольда, в прошлом судовой врач, теперь живет в Якутии, где-то в Зырянке, вместе с семьей. Был проездом в Москве, сумел только позвонить. Да, заработки есть (жена – тоже врач); три года выдержали, выдержат ли еще столько же – сказать нельзя. Просил помочь по своим делам… Десятки знакомых работали в десятках серьезных организаций, круг был очерчен. Везде – какие-то вакансии, но угадать наперед ничего нельзя; гарантий нет. Тянуть дальше не имело смысла, и Арнольд дал согласие Анне Павловне. Договорились, что за месяц он решит вопрос с увольнением. Это устраивало обе стороны.
А в ПКБ обстановка нагнеталась, все гудело, как в улье в пору сбора пыльцы. Работали мало, больше судачили о чем попало, потому что обсуждать перестановки уже устали. В отделах пили чай (в некоторых – с утра до вечера, как в чайхане), курили, беспрерывно слонялись по коридорам. Женщины украдкой вязали, читали посторонние книжки, открыто сплетничали… Но кто-то и работал – смешно! Амалии Таировне было грустно; она не одобряла безделье, досужие рассуждения и пустую болтовню, а продолжала дерзать в своем духе: кто бы и как бы ни руководил, а потом все спросят с простого исполнителя – не иначе. Как же – не работать? Обидно, что дела бросили на самотек, ведь раньше бы… Кругом – хаос и неразбериха, ничего не найдешь в шкафах! Где же эти три рабочие папки, которые словно «испарились» из их комнаты? Никто не помнит, куда они «ушли»; странно – в журнале регистраций они вообще не значились. Одним словом – доработались! Амалия зашла в отдел к Арнольду Яновичу, надеясь, что найдет их там.
Отдел внедрения уже назывался по-другому... Новый начальник изживал старых сотрудников, и люди уходили в другие группы и отделы; некоторые увольнялись в срочном порядке. Арнольд дожидался часа, не скрывал своих настроений; он ничем не рисковал, все равно скоро смотается отсюда. Когда Амалия вошла, она увидела, что Арнольд одиноко сидит за рабочим столом, как хозяин чайханы – за стойкой, когда в его заведение третий день никто не приходит. Он состроил ей смешную физиономию – то ли еще будет? Тут же и выложил, о чем думал теперь, в своей «чайхане»:
– Амалия Таировна, давай поговорим, раз сама пришла. Я увольняюсь, вопрос одного месяца, есть договоренность с Анной Павловной. Ты ее знаешь; берет меня руководителем группы. Группа – понятие условное. Буду сам себе начальником, меня все устраивает. Есть идея... Как тебе тут, в связи с перестановками?
– Пока нормально; правда, Сергей Николаевич говорит, что мы работаем, обогревая Космос, – отвечала она, понимая, куда клонит Арнольд. – Нет, отдел, конечно, не прикроют, но могут… разделить по направлениям, перегруппировать – и скоро.
– Вот видишь! – Арнольд обрадовался, что его догадка так быстро подтверждается. – Это никому ничего хорошего не даст. Левицкий уйдет, он давления не потерпит, а без него Серега не потянет, не будет сражаться за всех вас – и за себя-то не может.
– Ну, тогда пойду к конструкторам, уж без них-то не обойдется, – как-то слишком беззаботно сказала Амалия. – Мне и самой хочется посидеть за кульманом, поработать с чертежами. Забыла, как чертить! Я и раньше просилась, да и звали они…
– Амалия Таировна, не будь наивной куколкой! – Арнольд решил дать Амалии представление о реальном положении дел. – Эти чертежи – два прихлопа, три притопа. Сидят над ними наши девушки до самой старости, как те девицы за прялками, и перечерчивают одно и то же, «слизывают» из одной системы в другую, лишь бы время шло. И зачем? Давно известно, что на заводе делают свои рабочие чертежи почти на все наши конструкторские изделия. Наши чертежи мало пригодны на производстве, по большому счету. Заводчане смотрят на них по правилу: дели на двадцать пять!
– Ну, уж не так, как вы мне расписали, но вероятно – вроде того… – согласилась Амалия, отдавая должное опыту Арнольда.
– Да не вроде, а точно! – вошел в свою роль наставник. – Разве не понимаешь, что происходит? Ну, перейдешь к конструкторам, ну, просидишь у них… лет десять – и что? Да стань ты за это время самым лучшим специалистом, роста тебе не будет! Уж поверь мне, старому морскому волку. И если оставаться в «чистых АСУшниках» – кто его знает, скоро ли получишь повышение, а работать заставят интенсивно. Хорошо, если добавят десятку раз в три года... Слушай, есть у меня другая идея. На новом месте мне наверняка потребуется помощник, именно по разработке АСУ. Там – выше ставки, другая сетка и название должностей. Обстановка – культурная, говорят... Уверяю: хуже тебе не будет. Что касается моего личного интереса…
Амалия закивала головой, знаю, мол, все ваши личные и частные интересы. Арнльод Янович подтвердил:
– Не сомневайся, направление моих интересов – стойкое. И, кроме того, включительно: у тебя довольно свежие знания, эрудиция, а у меня, признаюсь, – со «времен очаковских». Твоя СУ-ГТ463М актуальна и останется такой еще несколько лет, это ясно. Ты «сидишь» в ней плотно. В этой связи… Если бы я поговорил с Анной Павловной насчет твоего перехода в ее отдел?
– Арнольд Янович, все понятно. – Амалия замялась, не успевая соображать такими же молниеносными темпами, как Арнольд. – Но какой мне смысл делать это именно теперь?
– Вот какой: к тебе на пульт поступил сигнал общей тревоги. Как ты реагируешь?
– Вы уж чересчур преувеличиваете! – возразила Амалия, – И почему вы думаете, что сигнал тревоги уже поступил?
– Почему? Эх, я же тебе только что все объяснил, да еще подробно! – Арнольд сдерживался, чтобы не повышать голос. – Не светит тут нам ничего, и надолго… Ты что думаешь, что я только что понял это? А почему я… не на объекте? И о чем мы тут с тобой беседуем уже полчаса? Я много иностранной литературы просматриваю, и не только профессиональной, а вообще…
– А, помню, знаю, со «времен очаковских», – хотела свести все в шутку Амалия, но Арнольд не дал ей этого сделать.
– Не перебивай, раз не поняла. Нельзя всю жизнь заниматься одним и тем же, а пуще того – работать там, где сдерживают профессиональный рост. У них, «на диком западе»... – Арнольд постучал костяшками пальцев по яркой обложке какого-то иностранного журнала, лежащего перед ним, – все поставлено четко. А у нас… Не умеем мы уважать себя, ценить других, поэтому нет системы в служебном продвижении. У американцев, например, такой принцип деятельности: каждые четыре года нужно обязательно продвинуться, предположим, на одну маленькую ступеньку, но наверх.
– Слушайте, – сказала Амалия, утомившись от примеров и поучений Арнольда, – вам подавай то формулу гармонии по-французски, то формулу карьеры по-американски! А мы отрабатываем совершенно другую формулу «по-русски» – у себя дома… Мой отец в таких случаях советовал: не смотри вверх, а спустись на землю!
Комета однажды спустилась,
упала на Землю с небес...
– Спустилась? – съязвил «наставник».
– Я сознательно никогда не влетаю высоко, зато отъехать куда-то подальше могу – пока. Зачем торопиться с уходом? – Амалия вспомнила, для чего вообще пришла сюда. Папки! Арнольд вряд ли осведомлен о них, а никого из старых сотрудников на месте нет… Ладно, придется зайти завтра. – Я, в отличие от вас, работаю здесь всего три года и пока могу подождать с увольнением.
– Можешь, но вдруг случая не будет?
– Знаете, что? – обернулась она, уходя. – Я вполне доверяю вашему опыту. Давайте, идите туда, куда вас зовут, а я подожду. Потом расскажете, что и как... Идет?
***
…Во ВНИИСпецмаше Арнольда Яновича встретили, в общем, дружелюбно, а женщины – те с восторгом. Офицерская выправка, прямая спина, подтянутая фигура, складная речь выгодно отличали его от остальных, давно работавших здесь и уже успевших примелькаться мужчин. В институте, совмещенном территориально с заводом «Факел», большей частью работали выпускники прославленных вузов столицы и страны; мужчины знали себе цену, женщины отличались интеллектом и хорошим вкусом. Отдел агрегатных установок спецназначения, АУСН, был эталоном института, а сама Чистякова Анна Павловна, высокая, стройная, яркая ухоженная блондинка, уже в возрасте, но всегда на каблуках, в элегантных туалетах, – эталоном отдела, в том числе и законодательницей моды на все, что имело малейшее отношение к какой-нибудь моде, будь то, например, мода на прически, на украшения, на диеты… или на мужчин. Те мужчины, которых она выдвигала, с которыми считалась, к мнению которых прислушивалась, с которых, несмотря на личную симпатию, весьма строго спрашивала, могли считать себя баловнями судьбы. Те женщины, которых она удостаивала внимания, могли гордиться этим... и продолжать работать над собой дальше, полагаясь на дальнейшую благосклонность руководителя. То есть некоторые мужчины, самые обычные и ничего особенного собой не представляющие, были вправе рассчитывать на карьеру, а женщины, самые одаренные и умные, – вряд ли, ну разве что мужчина не станет претендовать на ту, не всегда творческую работу, которая для самих женщин давно стала привычной. Надо сказать, что Арнольда Яновича все эти хитросплетения не коснулись потому, что он не являлся конкурентом ни для кого. Он стоял особняком – был специалистом из смежной специальности, работу технологов знал относительно, зато с ним можно было запросто посоветоваться по самым разнообразным вопросам, возникающим при проектировании. Теперь уже не надо каждый раз бегать в соседний корпус к высокомерным, закомплексованным АСУшникам, особенно за консультациями по силовым схемам. Ну надоели эти чванливые АСУшники, сил нет!
Спустя месяц Арнольд Янович уже вник в происходящее, в особенности работы каждой группы, во взаимоотношения сотрудников. Рабочий день начинал с доклада Анне Павловне: проделанное вчера, планы на сегодня, предложения на завтра; так было заведено. Имея свободный график и предоставленные полномочия, мог задержаться где-либо, договариваться о встречах и совещаниях, поездках на заводы, выставки, в отделы патентоведения, куда-то по своему усмотрению, но потом – отчет. В целом, складывалось удачно, но далеко не все, например, по системе ГТ-463. Ее с самого начала вел инженер-конструктор второй категории Владимир Леонидович Селиверстов из четвертой группы, имеющий о себе очень высокое мнение. За последние полгода в систему ввели более десятка изменений, отраженных в «Извещениях», а надо было дорабатывать и дальше, вслед за тем – менять соответствующие куски СУ-ГТ463 (которую вела Амалия Астрахан в ПКБ-321).
Сначала Арнольду Яновичу показалось, что работать с Владимиром Леонидовичем будет просто, но потом выяснилось: не совсем так. С АСУшниками у Селиверстова были свои, старые счеты – все замены он подписывал со скрипом, объясняя, что это они должны подстраиваться под имеющееся «железо» и состав продукта, а не он – под их «датчики и амперметры». Арнольд Янович попробовал разобраться, как следует, но упорный Селиверстов безапелляционно заявлял, что во все вникает сам лично – и этого пока вполне хватало. Что касается новых параметров, то они вводятся исключительно при необходимости, то есть снизу, а сверху – не пойдет. Арнольд не ожидал такого отпора. Разбираясь дальше, обнаруживал, что и другие системы этой группы также требовали более тщательного анализа. Вспоминал, как легко работалось с Амалией и в отделе, и на площадках, не нужно было уговаривать ее сделать то и не забыть это. Эх, елки, елки-палки, елкино!
Куда ни попадешь, везде не то найдешь…
Несколько раз давал понять Анне Павловне, что с Владимиром Леонидовичем очень сложно договориться… Разве? Да, она его знает, он такой, он принципиальный, но в этом и прелесть. Принципиальный? Прелесть? Непонятно, что за принципы, что за прелесть… Спросил: не помнит ли она Амалию Таировну Астрахан?
– Как же, помню, мы с ней не раз виделись, ее работа дала всем хорошие результаты. Что, хотели бы взять ее в свою группу?
– Хотел бы, если не возражаете, это важно, это – на помощь делу.
– Хорошо, давайте переговорим втроем, обсудим. Приглашайте Амалию Таировну, ну, на… четверг.
...Амалия Таировна, к удивлению Арнольда Яновича, довольно быстро приняла предложение Анны Павловны, и не только потому, что ее заинтересовали должность, повышение оклада и обещанные премии. В ПКБ-321, уже после ухода Арнольда, все повернулось настолько несуразно, что те, у кого обозначилась хотя бы малейшая возможность найти новое место, тотчас же хватались за эту хлипкую «соломинку», оголяя целые направления работ. Остающиеся сотрудники должны были «закрывать амбразуры» и «соединять разрывы». Сергея Николаевича буквально трясло, когда приходилось перебрасывать силы с одного на другое. Он говорил, что скоро ПКБ-321 переименуют в «ПКБ имени Левы Горецкого», и это была горькая шутка. В организациях смежников такого, как ни странно, пока не происходило, а едва намечалось что-то похожее. ПКБ-321 оказалось первым в звене научно-практических экспериментов, проводимых в отрасли. В последнее время из ВНИИСпецмаша сюда зачастил весельчак и юморист Саша Бельченко, с которым Сергей Николаевич иногда (еще года два назад!) делился подобными мыслями. Александр Иванович и пообещал, что через полгодика обязательно переименуют в «имени...», сам, дескать, читал: на Левиных звездах написано! Амалия, переживая происходящее, спросила его:
– А что на моих звездах написано, не знаете?
– Написано так: прекрасная и неутомимая труженица, не избалованная высокомерными светилами, ждите перемены неоновой вывески, под которой будете работать, – вдохновенно заверил ее Александр Иванович. – Ждите звонка с соседней звезды!
Долго ждать не пришлось – звонок последовал тотчас же. Амалия не знала, стоит ли соглашаться; рассказала мужу. Игорь Николаевич Астрахан, обвинявший себя в служебных неприятностях супруги (ведь сам звонил и просил, чтобы взяли в ПКБ!), даже обрадовался, что у Амалии появился вариант. Игорь работал в стабильном, полузакрытом учреждении, и если бы снова стал просить кого-то устроить жену, и опять оказалось бы – не туда, то это не добавило бы весу к его репутации. Словом, Игорь не возражал, пусть Амалия попытается. Конечно, работать на режимном предприятии – не самое лучшее из того, что могла пожелать бы для себя женщина – такая, как Амалия. Но, по крайней мере, этот вариант не совсем плох. ВНИИСпецмаш – фирма, достойная всякого уважения, с довольно мягким режимом работы.
– Ах, Игорь, как же ты любишь обращать внимание на марки, ярлыки, репутацию! – только и сказала Амалия, выслушав рассуждения мужа на этот счет. – Но, в общем, ты прав, признаюсь…
– Я был бы прав, если бы… нашел тебе приличную работу, но видишь, пока не получается! – посетовал Игорь Николаевич, загруженный своими делами настолько, что проблемы Амалии постоянно оказывались у него «на задворках».
Только месяца через два Амалии Таировне удалось приступить к работе во ВНИИСпецмаше; пока уволилась, пока оформили… В отделе Амалию приняли сдержанно: посмотрим еще, что она может и умеет. Внешне – ничего себе, с налетом южной провинциальности, красится в меру, одевается скромно, даже строго, эффектными приемами пользуется изредка – ну и что? Неужели Арнольд Янович не мог без нее обойтись: у нас свои девушки ничуть не хуже? Именно это Амалия и предполагала, потому и не хотелось менять место работы; оставлять одно, привыкать к другому, приспосабливаться к третьему – тяжело психологически! Новый коллектив – как новый механизм, требует времени освоения. А женщины везде одинаковы...
Но дело было сделано, и она не жалела.
Посадили ее в комнате, где сидела группа Григория Багрицкого, занимавшаяся уральскими объектами, тут же сидел и ее непосредственный руководитель, Арнольд Янович; их столы стояли один за другим. Вдоль окон – еще четыре стола и четыре кульмана. Все пять комнат АУСНа располагались на четвертом этаже. Отдел занимал целый этаж, что было очень удобно при проведении различных мероприятий. Да и вообще сотрудникам было приятно, что отдел АУСН «живет» в отдельной квартире, не то что остальные отделы института. А разве АУСН – не привилегированный отдел? То-то! Амалия была, кажется, готова ко всему, но первое время ее все-таки задевали острые, любопытные взгляды, заковыристые вопросы, небрежные отговорки и замечания сотрудников. Но, не встретив ответных колкостей с ее стороны, все довольно скоро смирились с ней, а потом привыкли к ее миролюбивому характеру, включая и Селиверстова. А уж Владимир-то Леонидович столько «наворотил» в своей системе, что Амалия поначалу вообще не знала, как обращаться с ним и его документацией – к тому же, чтобы не потревожить его больное самолюбие! Она объяснила Владимиру Леонидовичу, что ГТ463-я система, и технологическая, и АСУ, за много лет работы в ПКБ работы стали ей чрезвычайно дороги. Он наконец смягчился, проникся, внял ее доводам и стал прислушиваться, что ускорило процесс разработки.
Анна Павловна, в свою очередь, в отношениях с Амалией была ровна, никаких симпатий и антипатий не выказывала, чем задавала тон рядовым инженерам, ведущим специалистам и руководителям групп. Ее искренне порадовало, что Владимир Леонидович и Амалия Таировна нашли общий язык, и этот факт она приводила в назидание остальным. Арнольд Янович также вздохнул с облегчением: Амалия сумела предотвратить назревающий конфликт. Высказывался ей об этом только тет-а-тет, вдали от чужих ушей, а на публике вел себя, как подобает руководителю вести себя с подчиненными: в присутствии сотрудников называл ее только на «вы», подавал пример другим. Таким образом, скоро все в отделе привыкли к Амалии, потеснились, безоговорочно приняли в «свои доблестные ряды»...
Время шло; за полгода работы в АУСНе Амалия успела набраться нужного опыта. Как сказал Арнольд Янович, эти полгода стали для нее «школой закрепления полученных ранее профессиональных и жизненных знаний». Сам он уже успел сменить несколько разных «школ», а у Амалии такая школа была только второй.
– Вот как? – удивилась Амалия.
– А ты как думала? И школ впереди – что кораблей в море. Учись – потом пригодится!
У Арнольда Яновича все прибавлялось и прибавлялось дел, связанных с командировками и представительством интересов отдела в различных ведомствах. Анна Павловна не преминула воспользоваться его способностями и опытом, умением вести беседу, выдержкой, приятной внешностью, все чаще привлекала к совещаниям, заседаниям, конференциям. Амалия в основном не покидала своего рабочего места, часто работала в архиве отдела, иногда ездила в местные командировки среднего звена, чаще всего – на старую работу. Там все оставалось по-прежнему, улучшений ждать не приходилось. А у Сергея Тихонова, как и во всем 54-м отделе, царила, как окрестил Александр Иванович Бельченко, «тихоновская неразбериха». Никто не знал, что и в какой последовательности следует делать теперь. Амалию же удручало, что системы СУ-ГП4М и
СУ-ГМ1103, доставшиеся ей «по наследству» от Жоры Рубштейна, а также СУ-ГТ463М, которую начала разрабатывать она сама, оказались, по существу заброшенными, без ведущих инженеров. Сергею Николаевичу приходилось «вкалывать по-черному», чтобы избежать полного развала. Амалии жалко было смотреть на все это, привозить новые задания и поправки от технологов, тормошить, поторапливать со сроками, как и полагалось…
Владимир Леонидович Селиверстов по своей «упертости» все так же не желал иметь прямых отношений с АСУшниками ПКБ-321 (ему и свои-то надоели!), а с Сергеем Николаевичем вообще ни разу словом не перекинулся ни по телефону, ни на рабочих совещаниях, спихивая все «утряски» на Амалию. Сергей Николаевич, однако, заявлял всем и всегда, что Владимир Леонидович занимает не понятную ему позицию, а тот дерзко отвечал, что в лице Сергея Николаевича видит только противника, увы…
Александр Иванович, обсуждая эту тему с Арнольдом Яновичем, памятуя историю взаимоотношений Владимира Леонидовича и Сергея Николаевича, заметил как-то:
– Даже если гора и придет к Магомету, даже если и Магомета к горе приставить – ну, не будет между ними никакого взаимодействия, если действовать не захотят!
Амалия Таировна понимала, что она становится для всех чем-то вроде удобного амортизатора, а это нехорошо... Но что же делать? Арнольду Яновичу было недосуг заниматься еще и выяснением этих отношений, и он (в который раз!) подумал, что Амалия выручает их всех, и спасибо ей за выдержку. Перед Арнольдом ставились все новые и новые задачи; за последнее время ему дважды пришлось выезжать в Карабанск, оба раза с Александром Ивановичем, по его старым системам, однажды в Лиханово – на согласование программы испытаний новой техники, по договоренности с объектовыми военными. То-то полковник Ремизов обрадовался, отпускать не хотел! Но Арнольд пробыл неделю и вернулся: дела... Отдел внедрения ВНИИСпецмаша держался на разработчиках целиком и полностью, ни шагу не делая без участия основного звена. Так было поставлено! В ПКБ-321 – другие порядки, не столь строгие и четкие; налаженности взаимодействия с объектами не было…
Амалия уже занималась солидным участком работ, Арнольд Янович расширял поле деятельности, поэтому его рабочее место чаще всего пустовало. Те, кто приходил к Арнольду и не заставал его, огорчались ненадолго, да потом и привыкли. Конечно, Амалия не всегда могла ответить на вопросы, адресованные Арнольду, – он просил ее записывать в блокнот, а когда появлялся, спрашивал о делах, разбирался с кучей документов, звонил по телефонам. Порой они подолгу занимались только плановыми вопросами, изо дня в день, до мелочи, до тошноты, особенно перед сдачей очередной системы или подсистемы. В конце концов делали так, как требовалось.
А в отделе жизнь кипела ключом, как всегда.
Работа – работой, но и все остальное не пускалось на самотек, и общественная жизнь отдела была очень интересной. Анна Павловна никогда не жалела сил и времени на то, чтобы создать в отделе дружескую обстановку, способствующую сплочению коллектива, развитию как технического, так и художественного творчества. Именно поэтому в коридоре висело несколько стендов, за которыми были закреплены ответственные. Стенды постоянно обновлялись благодаря не столько усилиям партийных и комсомольских лидеров, сколько усердию инициативных сотрудников. Производственные вопросы, общественно-политические мероприятия, воспитательная работа, личное творчество, жизнь и творчество детей – все это освещалось и горячо обсуждалось. Зато все негативные и неприглядные случаи не подлежали громкому, театрализованному разбирательству и обличению, не выносились на общий суд, как было принято в подобных учреждениях. Анна Павловна поставила дело так, что виновников сочувственно, мягко порицали, и не на общем собрании, а в ее кабинете. То есть слово держала она сама, а присутствовали всего несколько человек: сам виновный и непосредственные свидетели происшествия. Все выражения, фразы и доводы Анны Павловны имели под собой прочный фундамент:
– Разве можно так неосторожно, ведь у нас не принято афишировать личные связи… выражать грубые мотивы… Вы же знаете, что… совершили недопустимое… это не отвечает… моральному облику… не подобает… не свойственно нашим сотрудникам; пожалуйста, не торопитесь с выводами, но…, осознайте свой проступок, поймите, что ваше дальнейшее… присутствие в отделе бросает тень на всех нас, на всю… на безупречную репутацию коллектива, поэтому… задерживаться у нас не стоит, похлопочите о себе сами, ибо... мы не беремся рекомендовать вас в другом месте…
Говорили, что Анна Павловна в чем-то сумела опередить свое время. Да, она никогда не выпускала из виду общей идеи – идеи отдела АУСН как общего дома, как лучшего из домов на своей улице и вообще в городе. И она не ошибалась, занимаясь «строительством такого дома». В министерстве могли не знать того, что творилось в ряде подведомственных ему управлений, организаций, заводов, бюро, контор, но что происходит в отделе АУСН ВНИИСпецмаша, хорошо знали все. Это было на руку высоким руководителям отрасли, и они громко приветствовали традиции отдела, поощряли нововведения, ставили АУСН в пример другим организациям.
***
Арнольд Янович прекрасно знал, что творится в отделе, но старался быть от всего этого подальше. Правда, иногда его просто тошнило от некоторых начинаний и «традиций», да что делать: хорошо там, где нас нет, а еще лучше – где никого нет. Никого? Если бы! В ПКБ-321, где ему пришлось «оттрубить» столько лет, начальники отделов казались несколько отстраненными от своих коллективов, да и не только казались – но и действовали по каким-то «инопланетным» соображениям, перекладывая текущие дела на своих ГИПов и руководителей групп. Считалось, что они занимаются более высокими материями, и во второстепенные дела им влезать незачем, не то, что Анне Павловне, стремящейся ухватить все «планеты» сразу. Арнольд Янович постоянно удивлялся, что начальника 54-го отдела он ни разу не встретил в родных стенах ПКБ-321, а все больше – на совещаниях. Так что есть, о чем поразмышлять… Безусловно, без Анны Павловны во ВНИИСпецмаше все было бы абсолютно по-другому, и этого забывать нельзя.
Это – аксиома, выросшая из предыдущей теоремы!
А иногда, в самые неподходящие для этого минуты, ему казалось, что зря пришел сюда, Амалию перетащил… Ведь представлял примерно в общих чертах всю эту кухню, эту симметричную схему взаимодействия, правда, далеко не худшую из всех, какие знал сам. На его веку-то и похуже бывало… Но ладно, может, и ничего себе, проскочим, главное – чтобы, нырнув глубоко, не вынырнуть раньше времени. Внимание и контроль – первым делом! Смотрел, как приспосабливается к этой «схеме» Амалия, не хотел навредить ей каким-либо неосторожным движением, словно она сама не понимала: где ни работать, в каких водах ни плавать – везде свои подводные течения и не видимые с берега камни!
И уж если присмотреться, что происходит на небе,
среди настоящих планет и светил...
…как-то раз, после обеда, Григорий Сергеевич Багрицкий, руководитель второй группы, кандидат «очень серьезных наук», за десяток лет сроднившийся с АУСНом, ни о какой другой деятельности не мечтавший и вообще редко покидавший свое рабочее место, когда в комнате остались только он, Арнольд и Амалия, вдруг сказал, склонившись над схемой – вроде ни к кому не обращаясь:
– Наверное, на подводной лодке принято встречать опасность открыто, не пряча голову в песок, как… Забыл, как этого «страуса» зовут. Наверное, так неудобно поставить стол можно было только затем, чтобы сидеть строго лицом к двери.
Арнольд Янович недоуменно оторвался от письма, которое набрасывал к завтрашнему дню. Стол? С какой стати… Он с самого начала установил стол, как хотел, и никто не возражал. Тогда к чему так распинается Григорий? Григорий Сергеевич тем временем вынул из письменного стола ящичек с инструментами, с довольным видом разложил на схеме термостатирования несколько пар наручных часов и один будильник; стал раскручивать винтики и болтики задней крышки будильника, чтобы добраться до механизма. Григорий Сергеевич славился своими разносторонними способностями по части ручного труда, и вот, пожалуйста, ему со всего отдела приносили часы – любого года выпуска, с любыми поломками. Чинил всем безотказно и бесплатно – хобби!
У Арнольда Яновича за много лет сложилось устойчивое представление о том, что и как полагается делать в рабочее время, а также и о том, чего не следует афишировать перед сотрудниками – не в цирке работаем! Он подошел к столу Григория Сергеевича, оглядел свое рабочее место со стороны – с его стороны:
– А что? Очень испортил интерьер? И заметьте, случилось это еще в прошлом году. Отвечаю всем «страусам» сразу, потому что «до жирафа уже дошло». Да, привык видеть каждого, кто входит к нам, не сбоку, не поворачивая голову: продолжаю делать свои дела, мельком взгляну – и вижу, ко мне или не ко мне. Очень просто. Или кому помешал ненароком?
У Григория в руках зазвонил будильник. Чистая работа! Молодец – и все тут. Амалия, оторвавшись от своих схем, улыбнулась:
– Вам бы вместе открыть свою «подводную лодку» и пуститься в почасовое плавание!
Григорий оживился, сказал, что его грандиозному часовому механизму будет тесновато в лодке, но попробовать можно; говорил о мастерстве подводников и искусстве часовщиков… Арнольд Янович смотрел на Амалию, догадываясь: она увела разговор в это русло, чтобы не дать ему «завестись на всю катушку», а Григорию Сергеевичу – «подыграть»: пусть демонстрирует свои интеллектуальные способности, хотя бы и двоим зрителям – это он любит! Вскоре оба поостыли, и, когда они уже перестали «сбрасывать» легкие пары, Амалия отозвала Арнольда в коридор и сказала:
– У меня случилась большая неприятность, наверное, еще вчера.
– Почему же говоришь только сегодня? – удивился он.
– Вас вчера не было. Помните, у меня на краю стола, справа, стояла большая квадратная, обтянутая красным шелком коробка из-под духов?
– Вроде, помню. А что с ней случилось?
– Понимаете, в ней лежали две…– Амалия не хотела выдавать свои тайны до конца, – две ценные вещицы, ну, достаточно важные для меня. Вчера эта коробка еще стояла, а сегодня утром – уже нет.
– Странно, – протянул Арнольд, но тут же нашелся: – Так нужно спросить у уборщицы, ведь она бывает или в самом конце рабочего дня, или в начале следующего. Коробку могли нечаянно смахнуть, она упала в корзинку с мусором, потом Валентина Сергеевна вытряхнула ее в свой необъятный мешок, не разобралась – подумала, что выкинули, приняла за мусор.
Валентина Сергеевна работала в институте почти пятнадцать лет, и не припоминали случая, чтобы она когда-нибудь плохо убрала, или запоздала, или что-то пропало из-за нее. Ни-ни!
– Я спрашивала Валентину Сергеевну, – удрученно сказала Амалия. – Она отвечала, что коробку эту помнит, что каждый день видела ее у меня на столе, и если бы нашла в корзине – удивилась бы, конечно, и тут же вернула бы на место... Нет, ничего не выбрасывала, советовала поискать в комнате. Все искали, но не нашли…
– А в шкафу, в столе, вокруг – смотрели? – Арнольд заинтересовался пропажей всерьез. – Посмотрим-ка у меня в столе!
…Нет, ничего не нашлось. Арнольд кое-что придумал:
– Не хнычьте, милая барышня: пойду загляну в каморку, где хранятся щетки и ведра, метла и тряпки Валентины Сергеевны. Если мусор еще не увезли, есть надежда. Кроме как там, больше искать негде.
Арнольд Янович проверил каморку с пристрастием – ничего, только пыли наглотался, спустился на два этажа ниже, где Валентина Сергеевна убирала через день – результат тот же. Ясное дело, мешки с мусором уже увезли… И что такого было у Амалии? Так переживает! Жаль, очень жаль девочку… Хотел подняться наверх, да вспомнил, что неделю назад заказывал знакомому фрезеровщику на «Факеле» выточить одну небольшую детальку для своей машины – шестерню коробки передач. Недавно, через своего друга-товарища, в КБ «Старт» удалось купить новый «Запорожец»: как раз подошла очередь, но денег не набралось, так тот предложил ему. Лена одобрила, и у них появилась машина, не ахти какая, но и такая была редкостью в кругах его знакомых. Арнольд не раз вспоминал потом, как происходила та покупка, как вскоре обнаружился заводской дефект – и сколько завистников выстроилось в очередь позлорадствовать по поводу обнаружившихся неполадок…
Ну их к лешему и еще дальше!
Арнольд Янович спустился на первый этаж, вышел во двор, зашел в заводской цех, сразу с головой погрузившись в тарахтение станков. Обрадовался, что шестерня была готова. Положив ее в карман, недолго посудачил с мужиками, задержался у верстаков, поинтересовался, чем живет и дышит рабочий класс, испачкал руки в мазуте. Подошел к глубокому кованому ящику в углу цеха, куда сгружали ветошь, чтобы протереть руки. Схватил, не глядя, верхние тряпки, тщательно вытер ладони, пальцы, бросил обратно.
И вдруг… Ему нечаянно показалось, что ветошь в ящике слежалась неравномерно, а в одном месте – плотно спрессовалась. Странно… Он разгреб тряпки, набитые в правый угол и выпирающие вверх, порылся поглубже, почувствовал под руками что-то твердое… ухватился за плотный край и… вытащил наружу… покореженную красную коробку, о которой так сокрушалась Амалия. Он ее узнал! Это была даже не сама коробка, а шелковая оболочка от нее с присохшими обрывками картона. Внутри остатков коробки было пусто. Арнольд копнул основательнее, разворошил ящик почти до дна. Мужики увидели, что он вытворяет, подошли ближе. Разглядев, что у него в руках, принялись гоготать:
– Чего, Арнольдыч, клад у нас шукаешь?! Нам-то и в башку не шибануло, а ты, вишь, догадался. Ну, с первого раза – трудновато будет. Как найдешь, скажи!
– Ага, скажу послезавтра!
Мужики гурьбой потопали в курилку, в вольных выражениях критикуя последний футбольный матч с участием «Спартака». Арнольд продолжил поиски дальше, засучив рукава. Снова наткнулся на что-то… Нашел! Ничего себе, работа… Наверное, нужно было чем-то тяжелым молотить по этому пакету, чтобы так из него высыпалось... Да, что это из него сыпется? Развернув пакет, догадался, что эти осколки вчера еще были старинной инкрустированной поделкой: видимо, флакончиком для духов. Осталась только верхняя часть с привинченной сверкающей крышечкой-куполом… Синие и голубые, достаточно крупные, полупрозрачные камни, похожие на сапфиры, были огранены, собраны в виде цветка – теперь ему недоставало половины лепестков. Мелкая, ячеистая сеточка, державшая камни, вся была покорежена и разорвана. И кому было нужно – так исковеркать? А это – что это, забившееся в уголок пакета, плотно завернутое в дамский носовой платочек? Замотано тщательно, как будто кусок золота спрятан!
Арнольд размотал платочек и обомлел:
это был камушек… из Лиханово, тот самый,
«медальон» с двумя буквами «А»!
И этот «медальон»… Арнольд вышел из цеха в распахнутую дверь, во двор, где было больше света; оглядел камень со всех сторон. Цел! Ни царапины, ни зазубрины, хотя молотили по нему с не меньшей силой, чем по флакончику! Задача так задача… Завернул его в тот же платочек, положил в карман пиджака. Вернулся в цех, покидал тряпье в ящик, подобрал остатки от коробки, запихал в нее осколки, замотал в тряпку. Выйдя из цеха, на обратном пути выбросил сверток в урну на заводском дворе.
Шел и думал, кто это постарался, кто мог так досадить Амалии? Но чтобы женщина… или мужчина… Кто? И что Амалии сказать? Когда он вернулся, Амалии на месте не было, а к Григорию Сергеевичу как раз пришли две женщины из группы Саши Бельченко – забрать свои часики. Они весело болтали, что-то обсуждали, смеялись без умолку. Арнольд безучастно сел и задумался – не мог припомнить, куда собирался писать письмо…
Амалия вернулась вскоре. Арнольд спросил у нее:
– Говорить или нет?
– Говорите. Не нашлась?
Понизив голос, он сказал, что нашлось, да не совсем то, вернее, отчасти. Выложил из кармана завернутый в платочек «медальон». Амалия схватила его, быстро развернула... Посмотрела на Арнольда:
– Где было, расскажите.
– Да, Амалия Таировна, нашел совсем не там, где искал.
– Где же?
– Тайна.
– Почему? А еще… Там еще было…
– Знаю. – Арнольд с сочувствием смотрел на Амалию, не чаявшую обрести потерянное. – Осталось только это. Хорошо, что нашлось вообще, иначе исчезло бы навсегда! Остальное не спрашивай, не скажу.
– Но почему? – допытывалась Амалия, не догадываясь и в малой степени, где Арнольду посчастливилось наткнуться на пропажу.
– Потому что, как ты говорила, когда… – он умолкнул, подозрительно глядя на нее. Решился выложить: – Помнишь конверт с надписью «Лично генералу»? Как ты мне отвечала? «Ничего не скажу, это – мое личное дело». Считай, что я вернул долг… Не обижайся за каламбур, не вкладывай в мои слова двойной смысл. Все ценное… носи при себе. И раз так все сошлось… Напомни, пожалуйста, как ты назвала его тогда… Скажи из милосердия: кто такой Аркадий Борисович – как ты назвала его, помощник по кадрам?
Амалия посмотрела на Арнольда с недоумением:
– Неужели у вас такая долгая память… на пустяки?
– Пустяки?
– Конечно.
– Но кто же он такой, этот Аркадий Борисович? – настаивал Арнольд.
– Понятия не имею, – ответила Амалия, пожав плечами.
– Так ты его не знала? – она положила «медальон» в сумку. Присела рядом с Арнольдом, придвинув свой стул к его столу:
– Да нет такого человека вообще, я просто назвала первое имя-отчество, которое мне в голову пришло: одного моего старинного знакомого – наугад сказала. Понимаете? Надо было чем-то обезоружить господина генерала, я и… А вы-то все откуда знаете?
– Да чего я знаю... Это ты... Эх ты, отчаянная девчонка, авантюрных романов начиталась, злющих волков не испугалась…
Они разговаривали вполголоса, позабыв ненадолго о рабочих делах. Арнольду не хотелось посвящать Амалию во все «лихановские подробности», но кое-что рассказал... Вспоминали то да се, дело дошло и до инопланетян. Говорили вполголоса, не обращая внимания на подозрительные взгляды Григория Сергеевича, только что проводившего своих знакомых дам и явно прислушивающегося к их беседе. Но поговорить обстоятельно все равно не дали: Арнольду Яновичу позвонили из Карабанска, уточняли техзадание на новую систему; потом его вызвали в первый отдел. Уже по пути домой, за проходной, он строго приказал Амалии быть осмотрительнее, не разбрасываться… особо важными предметами и откровениями.
Ворон на свете много.
***
В октябре 1975 года намечалась круглая дата – двадцатипятилетие отдела. Отдел агрегатных установок с начала основания ВНИИСпецмаша считался его славой и гордостью, и казалось, что если что-то и может произойти в конце концов, с институтом, то с отделом – никогда. АУСН – флагман целого направления в отрасли, флаг в руки его бессменному руководителю! Двадцать пять лет работы – и все эти годы впереди всех! Разве это не повод для ликования? Анна Павловна собиралась отмечать это событие на высшем уровне. Подтягивали показатели, наводили порядок в документах и шкафах, оформляли очередные стенды. Уже ближе к дате мужчины принялись отращивать бороды или сбривать усы, создавая подходящий имидж; женщины худели или полнели соответственно, доставали новые наряды для торжеств. Центральные и московские газеты писали «о большом вкладе отдела в достижения института, без которых было бы невозможно эффективное функционирование экономики и рост качественных характеристик промышленного комплекса страны», и о том, что «отдел АУСН не мыслит своего будущего без разработки и внедрения высоких технологий», «определяет политику отрасли, расширяет тематику научных исследований института, нередко преодолевает сомнения в науке», а начинания отдела «находят отклик в других отраслях науки и техники», и тому подобное...
Министерство уже дважды представляло институт и трижды отдел – к наивысшим наградам. К двадцатипятилетию приурочили юбилейную медаль, Правительственную грамоту и орден – отделу, грамоты и премии сотрудникам. Руководство института всецело разделяло настроения, поддерживало планы Анны Павловны. Было решено снять ресторан гостиницы «Националь», провести вечер по высшему классу, пригласив руководителей дружественных организаций, военных из Генштаба, многочисленных гостей, всех сотрудников отдела. Подготовили целую программу, решили красочно оформить зал ресторана. Провели торжественное собрание в министерстве. Устроили праздничный вечер в институте, куда пригласили самых известных артистов. Неоднократно проводились неформальные мероприятия в отделе – как же без этого?
…Начало праздника в ресторане отнесли на 16 часов, чтобы вполне хватило времени для веселья. Все, кто там был, впоследствии в один голос говорили, что лучше, увлекательнее, интереснее и… вкуснее им, всем вместе, не было никогда – чем бесконечно радовали Анну Павловну. Арнольд Янович опоздал ненамного, минут на двадцать (с утра возился со своим «Запорожцем») и вошел в зал, когда уже начали зачитывать серьезные и шуточные поздравления других министерств, организаций, руководителей. Анна Павловна – во главе большого стола, вместе с самим начальником главка, его свитой, генеральным, маршалом и... Словом, все идет по плану. Арнольд, не привлекая внимание, сел за соседний стол на место, указанное в пригласительном билете, и оказался рядом с очаровательной жгучей брюнеткой Кларой Борисовной Меркуловой из группы Александра Бельченко и.… Александром Даниловичем Комаровским. Вот тебе сюрприз: как сюда занесло Комаровского, который давненько уволился из ПКБ-321 и, по слухам, долго не находил стоящей работы? Когда уже хорошо закусили, пропустили некоторое количество спиртного, Арнольд, пропуская мимо ушей очередной тост, спросил у Александра Даниловича о его делах. Тот отвечал, наклонившись к нему с таинственным видом:
– Так бы они меня и удостоили такой высокой чести, чтобы пригласить в этот зал, так сказать, не понадобись моя помощь Филатову. Помнишь этого Гену Филатова, ну, который недавно пришел в министерство, когда Гоша Люкерман накрылся медным тазом? А спроси: зачем я ему был нужен? Отвечу, дружище, без ложных стеснений. Там у меня не шло, тут у меня срывалось, все это знали. – Александр Данилович сказал Арнольду прямо в ухо: – Но не все знали, что у меня на кафедре… ну, не имеет значения, где… а важно, что Филатову позарез нужны были мои, или не мои, кто его знает, чьи, но изобретения – те, что «на кончике пера». Усек?
– Усек. И ты ему – «на кончике пера», – догадался Арнольд, – он вписал свои реквизиты, а тебе…
– А мне – кресло и должность, и не на хлипких ножках, а с гарантией. И это – в наше время, а не при «царе Горохе». Усек?
– Усек, усек, голова твоя садовая! – заверил его Арнольд, хотя и усомнился во всем этом. – Ты что, веришь Гене Филатову?
– Да брось ты, не такой я осел, как все обо мне думают! Генка – дружок Левки Горецкого, «друзья» еще те... Но я-то верю своему дядюшке, который, как у Пушкина, моего тезки, «самых честных правил» и мне чего-то там оставил… – Александр Данилович хрипловато засмеялся, подливая водки себе и Арнольду. – Дядька мой командует, откуда надо. Это он Гену Филатова протолкнул на должность начальника главка – никто не догадался, что и почему, и сам Гена тоже. Меня этаким «макаром» туда ввернуть было нельзя, что правда, то правда! Дядя мне моргнул: играй в поддавки, не прогадаешь, не дам прогадать. И не дал! – он засмеялся громче, и хрип его перешел в икоту. – Вот что скажу: дай мне время, я придумаю для тебя что-нибудь капитальное, только подожди, не все сразу.
Арнольд поставил рюмку на стол, постучал Александра Даниловича ладонью по спине, да весьма крепко… Так… Ай, да Сашка, ай, да молодец! Саша подмигнул ему, перестав икать, и Арнольд подумал о том, как быстро все изменяется в жизни: только привыкнешь к одному, а тут раз – и оказывается, зря привыкал… Успокоившись, Александр Данилович пригласил Клару Борисовну на танец. Когда оба упорхнули, Арнольд Янович продолжал размышлять: что-то много Сашка наговорил, да чувствовалось, не только спьяну. Ну, нечего чужими проблемами голову забивать, тем более в таком месте. Вон, как все разошлись!
К этому часу официальная часть праздника уже прошла, закончилось выступление артистов, начались безудержные танцы, разудалые песни; собирались мелкими группками по интересам. Куда-то неожиданно пропала Анна Павловна, но не успел Арнольд и вспомнить о ней, как она сама предстала перед ним, а за ее спиной «отсвечивал» Алексей Олегович Арбузян, главный инженер КБ «Старт». Да, это вам не Лиханово, не «Крепкий орешек», где дамам отводилось скромное место; это – центр некоего мира, откуда растет корень «орехового дерева». Анна Павловна, неутомимая садовница, улыбалась, изумительно выглядела, и Алексей Олегович смущался оттого, что рядом с ней выглядел мешковато. У Арнольда сорвался с языка заранее подготовленный комплимент; промелькнула шальная мысль, что генералу Барсаладзе было бы трудно тягаться с Анной Павловной по части… По какой же? Арнольд чувствовал, что уже опьянел, хотя пил мало. Он еще раз повторил комплимент и сказал, глядя прямо в глаза Анне Павловне: «обворожительна, как всегда», но тут же поправился: «как никогда». О-о-о! Всем троим стало легко и весело; Арнольд Янович попросил разрешения у Алексея Олеговича пригласить даму на вальс.
– Вальс? А вы умеете? – удивилась Анна Павловна...
…Арнольд увлекался танцами с юности, танцевал мастерски, когда-то брал любительские призы. Анна Павловна была приятно удивлена, кружилась с удовольствием, но недолго: просила, однако, пощадить ее… возраст. Арнольд Янович, умеряя скорость, отвечал, что не может же он всякий раз готовить новый комплимент, когда и предыдущий не попал в цель! Уже отдыхая после вальса под какой-то искусственной пальмой (и откуда она взялась?), немного отдышавшись, Анна Павловна, чуть-чуть кокетничая, сказала Арнольду, перекрывая звуки музыки:
– Иногда задумываюсь: чего еще я в вас не учла? Отвечаю: выносливости и железной выучки. Запомню – на следующий раз!
К ним уже подкатили гурьбой руководители и представители, и, не задерживаясь для объяснений, забрали с собой Анну Павловну – Арнольд остался в одиночестве «на острове под пальмой после вальса главных кораблей», как он сказал про себя. Главных? Но… зачем же столько пил? Он задержал свой взгляд на пальме, и словно зазвучал чей-то голос: «Вспомни сон или сказку о пальме...»
Пальма была высокой, похожей на настоящую,
Как на Тихоокеанских островах,
Чудесных островах на краю света,
С красными скалами и песчаными пляжами…
Торжество перешло в «полосу вольного штиля», веселье вокруг разгоралось все сильнее. Голова слегка кружилась, мысли расползались... Курить не хотелось, но все-таки он машинально направился в курилку. Стоп! Что-то не так… Что? А… где же Амалия?
Он вернулся обратно, прошелся и... Его взгляд выхватил среди танцующих, кажется, знакомую, и не просто знакомую, но единственную среди всех других женщину, которая не могла не быть Амалией. Играли медленный фокстрот; молодой мужчина с усиками, в светлом костюме (кто такой?), увлекал ее за собою, ловко лавируя между другими парами. Оба улыбались, почти не говорили друг с другом. На ту Амалию, которую можно было видеть каждый день в отделе, эта дама было мало похожа: облегающее фигуру короткое, по моде, фиолетово-синее бархатное платье, такого же цвета туфли, высокая, заимствованная из позапрошлого века, прическа, блестящие, по форме напоминающие звезды, украшения. Арнольд с трудом узнал ее, потому что раньше она никогда так не выглядела: одевалась просто, длинные волосы изредка завязывала в хвост, чаще – укладывала в узел на затылке. А сегодня…
Да, сегодня – особый день, и она – особая.
В это время рядом с Арнольдом неожиданно оказалась Кларочка Меркулова; он тут же пригласил ее танцевать, хотя она была совершенно не в его вкусе, и надо же – Клара жеманно отказалась, приметив что-то поинтереснее, чем его компания. Что же именно? Клара Борисовна устремилась в другой конец зала, где начали выносить мороженое. И всего-то? Это она так оценила его общество! Или он сам не в ее вкусе… А ведь Арнольду невероятно хотелось «порисоваться», покрасоваться перед Амалией, привлечь ее внимание, заставить ее ревновать! Ревновать? Ну, уж…
Арнольд Янович дождался окончания танца, подошел к Амалии, когда та стояла перед зеркалом возле комнаты отдыха, поправляя замысловатую прическу. Она увидела его отражение и отметила, что он уже навеселе. Когда она закончила это милое действо, Арнолдьд взял ее под руку, подвел к уставленному яствами столу, туда, где оказались чистые приборы. Сели на свободные стулья.
Арнольд разлил коньяк по рюмкам, тут же поднялся:
– Дорогая Амалия Таировна! В этот знаменательный день позвольте поздравить вас с юбилеем, пожелать счастья в личной жизни. Хочу также выразить надежду в том, что ваш жизненный путь будет столь же удачен, как и биография АУСНа. Вы родились в тот же год, когда организовали этот отдел. И вы, и наш отдел, росли, развивались и утверждались… параллельно. Вы – ровесники! Ваши устремления совпадают, а поэтому… будьте счастливы, будьте лучезарно-счастливы – и считайте, что это приказ!
Амалия попросила его сесть; чокнулись – она только пригубила. Арнольд, выпив свою порцию почти залпом, спросил сурово:
– Почему не пьешь? Не хочешь пить со мной?!
– Налейте минералки, пожалуйста, – ответила Амалия непринужденно, осадив Арнольда взглядом.
– Не пойдет, я же тост сказал! Пей до дна, – несмотря на предупреждение Амалии, входил в азарт Арнольд. – Как «аборигены» раскричались бы: не уважаешь, значит?!
– Уважаю, но... я беременна, и спиртное нежелательно.
Барышня-принцесса, звездочка-комета
с самого края света…
Арнольд икнул, вроде как Саша Комаровский недавно и… вплотную придвинулся к Амалии, взял ее руку в свою, поцеловал, проговорил нараспев, не отрывая взгляда от нее:
– Как в романе, в бульварном романе… И давно беременна? Ничего… пока не заметно. Хочешь, чтобы я поверил?
– Незаметно. Пока... – произнесла Амалия, отбирая руку. – Сказала, чтобы объяснить. Мне и не хотелось идти сюда, Игорь тоже не советовал… Только не прийти было нельзя.
Арнольда охватило самое романтическое настроение, на которое он был способен в таком состоянии:
– Слушай, дорогая моя, а Игорь… Он счастлив, наверное?
Амалия, смягчилась, улыбнулась:
– Конечно, конечно... Мечтает о сыне, как и все вы.
– Ладно, Амалия Таировна. Тогда можно, я еще выпью, выпью за твое… за ваше здоровье? – он залпом опрокинул рюмку. – Будем! – и тут же принялся заботливо ухаживать за Амалией: – Ну, скушай хоть виноград, икру, пирожное: тебе надо!
Амалия смотрела на него, слушала, бесконечно удивляясь этому человеку. Что им движет изнутри? Иногда она относила его к числу стойких прагматиков, иногда – к эгоистам-буквоедам, иногда – к племени романтиков. Подчас ей казалось, что давно уже все о нем знает, что удивляться дальше будет нечему, но каждый раз ошибалась... Арнольд придвинул поближе к ней блюдо с фруктами. Амалия нехотя взяла гроздь черного винограда, отрывала, съедала одну за другой спелые ягоды. Арнольд, все более поддаваясь охватившему его состоянию, позволил себе быть откровенным:
– Не удивляйся, что скажу тебе, именно тебе, именно сейчас… Я ухитряюсь так жить на этом свете, что судьба моего брака постоянно сгибается под вопросом: когда это кончится? Поверь, я стараюсь для семьи делать все, пытаюсь оставаться пред женой с незапятнанной репутацией, а пребываю с несмываемым чувством вины. Не могу сказать, что, получив мужа, родив ребенка, Лена обрела, что хотела. Отнюдь! Да… Но что имею я? Зачем мы – вместе? Мы – семья? Сын? Долг? Постулаты общественной морали? – Арнольд чувствовал, что сильно пьян, что это никуда не годится; старался контролировать себя, но это ему удавалось очень плохо. – «Политическое и воинское воспитание военнослужащих всех категорий...» «Грамотная и безаварийная эксплуатация оружия, техники и...» Как все перекручено! Но отталкиваясь от противного… Как писали в одной захудалой заграничной газетенке, «ржавеющие атомные подводные лодки Северного флота СССР поражают воображение современников больше, нежели...» Это они писали... А что нигде и никогда не писали? А годы все гонят мою лодку к пальмам вечности, к пустынным островам одиночества... О, нет! Я «спроектирован» на долгую молодость, у меня такая установка, хотя существует роковое число 77, но если отнести его не к границам человеческого возраста, то… – Арнольд запнулся, опомнился; нет, пусть все, что угодно, лезет в голову, только… подальше от Амалии.
– Почему вы так отзываетесь о числе 77? – спросила она, словно прочитав его мысли, и сама немного отодвинулась от него. – И другие намеки... Какие-то ассоциации покоя не дают?
Арнольд вздохнул. Елкино! Плеснул в стакан лимонада. Выпил несколько глотков, раскачиваясь на ножках стула. Налил в другой фужер армянского коньяку, почти до краев, отпил немного, ничуть не задаваясь вопросом: зачем столько пить?
Говорил, говорил, говорил:
– Ассоциации? Числа? Число... Зачем мне нужны какие-то числа… И нет числа, и нет конца, и нет края… Да, восточная барышня, Амалия, восходящая звезда с дальнего края Вселенной, заливающая все его края своим непреходящим светом, Амалия Таировна-Альтаировна, и не отпирайтесь, что эти ассоциации для вас – непреодолимая загадка… Откуда этот край? И этот свет? И эта тайна происхождения… И глаза – как растаявшие звезды… А-ма-ли-я… В самом этом имени заключена некая тайна! А вы… Вы все давно знаете, только не признаетесь в этом, и правильно делаете, иначе вся ваша трепетная тайна исчезнет, да и вы вместе с ней…
Внезапно остановился, помолчал и сказал почти неслышно:
– Прости… Жаль, что лучшие женщины всегда достаются другим, другим, другим, тем, кто не я… Прости, прости… В самом деле, задыхаюсь от… да ты сама все видишь. Прости сердечно, если надоел, наговорил ерунды. Теперь даже не могу надеяться на то, что ты – хоть когда-нибудь! – осчастливишь меня…
– …Своим индивидуальным проектом, учитывая мои же требования в качестве заказчика! – заключила Амалия, отбирая у Арнольда Яновича коньяк. – Уже на фужеры перешел, где такое видано!
…Праздничный вечер подходил к концу. Зал пустел постепенно; расходились не прощаясь. Арнольд, несмотря на свое муторное состояние, спросил у Амалии, можно ли ее проводить, а она ответила, что его самого впору провожать, да некому. Вышли, когда было уже темно, спустились в метро, и оно развезло их в разные стороны. На следующее же утро другие поезда доставили их на одну и ту же работу.
***
«Основным боевым назначением корабля является уничтожение или ослабление сил и средств противника боевым действием. Организация корабля строится в соответствии с его боевым назначением и определяется штатом корабля».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об основах корабельной организации (8), 1978 год
Арнольд Янович предчувствовал с опаской, что грядут перемены. Как и прежде, он часто ощущал себя морально устаревшим, плохо оснащенным кораблем, с неукомплектованным штатом и насильно втянутым в некие боевые действия – передышки случались изредка. Ему никак не удавалось полностью оторваться от военного прошлого, от тех уроков и потерь. Призрак времени напоминал о давних годах то салютами театрализованных бутафорских побед, то сценками сражений, возникающими слева и справа по борту на пути теперешнего следования, иногда – баталиями – прямо по курсу.
Да, порой приходилось вступать в боевые действия – нехотя…
Однажды в конце декабря Анна Павловна пригласила Арнольда Яновича в свой кабинет для серьезного разговора. Арнольд насторожился: вот оно! И, правда… Переступив порог, увидел, что Анна Павловна не одна. Пожилой, строгий на вид полноватый мужчина, сидящий рядом с ней, показался Арнольду знакомым, но где и когда встречались, вспомнить не смог.
– Знакомьтесь, это Арнольд Янович Раускас, о нем я и говорила вчера, – сказала Анна Павловна, обращаясь к гостю. – А это – генеральный директор КБ «Орион-Пермь» Дмитрий Дмитриевич Исаченко. ВНИИСпецмаш никогда не сотрудничал с КБ напрямую, а с Дмитрием Дмитриевичем мы встретились недавно в связи с новыми научно-исследовательскими программами двух наших министерств. Программы наполовину касаются и производства, о чем теперь поговорим подробнее.
Арнольд с недоумением покосился на Дмитрия Дмитриевича, затем на Анну Павловну, боясь выдать растерянность неуместным вопросом, обращающим человека в… насекомое, например. (Нервы, нервы!) Но Дмитрий Дмитриевич не дал этому произойти и, откашлявшись, сказал, что сейчас все объяснит по порядку:
– Объясняю. Хотим начать освоение совершенно нового производства, позволяющего в ближайшем будущем решить ряд сложных народнохозяйственных и военных проблем. Не смею утверждать, что никто до нас этим не занимался, но отчасти – да. Надеемся, что люди, которых мы подберем, не подведут нас, иначе самый лучший проект может обратиться в его собственную противоположность!!! – он шумно вздохнул. – Поэтому делаем ставку на людей! Мы набираем новый штат сотрудников, конечно, по согласованию с министерствами, и сознательно обратили взор на тех, кто успешно проявил себя в Лиханово и Карабанске. Как всегда, дело – в практиках и реалистах. Понимаете, политически грамотных у нас вполне хватает, этих и искать не надо. Но вопрос – не о них. Я сам – реалист и хочу опираться на подобных себе. Как следует из вашего послужного списка, вы – опытный специалист, неутомимо совершенствуетесь, не останавливаетесь на достигнутом. Мне лично симпатизирует, что вы легко осваиваете смежные специальности, не перекладывая на соседей то, что можете делать сами. Именно такие люди нам нужны. Если согласитесь, будете заниматься интересной работой, зарабатывать приличные деньги. Да! Первый этап продлится предположительно полгода.
– Извините, что перебиваю, – вмешалась Анна Павловна, – но хочу уточнить: в случае согласия Арнольду Яновичу не нужно увольняться из ВНИИСпецмаша. Все проще: мы оформляем ему командировку, и на этот срок он поступаете в распоряжение… Как там полагается, вы уже решили, Дмитрий Дмитриевич?
Дмитрий Дмитриевич засмеялся и заговорил уже не столь официально, как вначале, сопровождая ответ раскатистым кашлем:
– Ну, вы уж, Анна Павловна, меня прямо к стенке припираете, как наш контрольно-режимный отдел: по каждому пунктику отчитаться предпишут, все до запятой проверят, каждое тире под лупой рассмотрят! Я бы не с того начал… Сказал же: не все еще решено, не все «запятые и тире» расставлены, но базовые данные определены. Расставим еще «знаки препинания», пусть это вас пока не беспокоит. По существу дела. Речь пойдет о нашем Уральском объекте, расположенном вблизи поселка Ужиный Лог, на границе с Удмуртией. КБ «Орион-Пермь» обеспечивает разработку технологических процессов, связанных с нашим новым продуктом ЛЗ-8ПР. Могу порадовать: проект успешно прошел социальную экспертизу, предусматривающую оценку с этической точки зрения, значит... А что вы хотите? Принципиально новые типы объектов требуют изменить общие представления о рациональности и характере деятельности! Словом, строительные работы на двух площадках в Ужином Логу подошли к концу: коммуникации подведены, дороги проложены, службы обеспечения укомплектованы – инфраструктура готова. Полгода – это оптимальный период, на который целесообразно рассчитывать, приглашая специалиста: меньше – нельзя, а больше – увидим. В случае согласия обеих сторон срок продлевается по договоренности. – Дмитрий Дмитриевич замолчал, давая присутствующим возможность «переварить» эти сведения. – Да, Арнольд Янович, – продолжил он погодя, – не забыли еще Ивана Михайловича Косолапова? Так Иван согласие уже дал, чем мы довольны. Собственно, несколько солидных человек, привлеченных к нашему проекту, рекомендовали вас; дальше смотрите сами. А теперь – пожалуйста, отвечу на любые вопросы, если смогу. Арнольд раздумывал, но пока не произнес ни одного слова – говорили руководители... Анна Павловна, выслушивая Дмитрия Дмитриевича, посматривала на Арнольда: что ответит?
– Мне крайне не хотелось бы, чтобы вы восприняли это предложение как участие в совершенно новом проекте, к тому же и вызвать ваше недоверие к нему, – мягко сказала она. – Не удивлюсь, если вы усомнитесь в чем-то, но у меня сомнений нет. Наш институт никогда не участвовал в подобных программах, но будущее – именно за ними. Мы сознательно выбрали вас, возлагаем на вас надежды, и если согласитесь, продолжим обсуждение. Хочу сделать такую заметочку на полях: наш отдел – первый, куда обратился Дмитрий Дмитриевич, а вы – первый человек, на которого указала я, взвесив все «за» и «против». – Анна Павловна перевела взгляд на Дмитрия Дмитриевича. – Вы еще не закончили?
– Позвольте, в самом деле… – Дмитрий Дмитриевич раскрыл тоненькую папочку и перевернул несколько страниц. – Вот, смотрите… Стадия рассмотрения и согласования проекта еще не преодолена, но я намерен довести все до утверждения, и как можно скорее. Вот заявки, требования, расчеты... – он пробежал глазами несколько страничек. – Вот еще список специалистов, которые нам необходимы… Вот, вот, и вот – столько нерешенных вопросов. – Закрыв папку, сказал Арнольду: – Сами видите, сколько еще придется побегать, но я не собираюсь покидать Москву до тех пор, пока не получу последнюю подпись. Самое, на мой взгляд, главное для вас (если вы примите наше предложение): жить придется без семьи, о ней я осведомлен. Знаю, что вам не привыкать. На первых порах придется трудновато, потом втянетесь – наши психологи все просчитали и одобрили. И скажем так: со временем вопрос о семье можно будет решить. Да-да, понимаю, что ваша многолетняя практика работы вдали от дома… – тут Дмитрий Дмитриевич так закашлял, что, если бы Анна Павловна не подала ему стакан воды, он, наверное, не смог бы разговаривать еще несколько минут.
Что с Дмитрием Дмитриевичем? Что он имел в виду, когда говорил о «многолетней практике работы вдали от дома»? Уточнять было неудобно, но Арнольду Яновичу стало грустно от мысли, насколько точно охарактеризовал положение его дел посторонний человек! Вдали от дома... Да, но ближе к текущему: почему он так кашляет, или там слишком жесткий климат? Вроде, не должно бы… Самое смешное: Арнольд совершенно не знал, что спрашивать конкретно. Где и какие «собаки» там зарыты, какие волки выть будут, какие вороны клевать? Вопрос – так вопрос! Да, уезжать… Изредка он и сам задумывался: согласился бы уехать из Москвы надолго в настоящее время? Чаще всего казалось, что, имея за плечами «многолетнюю практику», он никогда и ни за что не уедет подобным образом ни за «запахом тайги», ни за «звоном металла», ни за поиском смысла жизни – прямиком в процветающее царство волков и ворон! Но как же быть с тем самым «краем света», который… Нет уж, дудки! Так не пойдет: что бы ни скрывалось под таким несимпатичным названием «Ужиный Лог», там совершенно другие «игрушки». Арнольд Янович, испытывая все возрастающую неприязнь к всколыхнувшемуся прошлому, быстро произвел в уме действия по сложению и вычитанию настоящих факторов и уже собрался отвечать резким отказом, как Дмитрий Дмитриевич, словно по команде командира соединения, прекратил кашель и закончил свою мысль, резко ударив ребром ладони по стопке лежащих перед ним документов – поставил точку:
– Добавлю в заключение, Арнольд Янович. Вы – человек осмотрительный, ответственный, поэтому… не спешите давать ответ ни сейчас, ни даже завтра. Посоветуйтесь дома, подумайте, взвесьте. Встретимся через недельку. Желаю бодрости!
***
…В поезде Москва–Пермь было очень душно.
Поезд был почти пуст; паренек, сосед по купе, то выходил, то заходил, объясняя, что бегает к приятелям в другой вагон. У Альберта Яновича таких приятелей не было. Размышления и воспоминания – вот его приятели, несбыточные мечты – вот его друзья… Ночью спал плохо, сном или снами это назвать нельзя. Что-то виделось или думалось совершенно несообразное, никак не сочетающееся со здравым смыслом. Всплывали старые, рвущие душу обрывки воспоминаний вперемешку с искаженными картинами знаменитых морских сражений двадцатого века с выставки футуристов на Крымском валу, где оказались недавно с сыном. Пришли не специально, а заглянули после прогулки в Парке культуры. Виталик испуганно спрашивал, глядя на картины: разве так бывает? Нет, это больная фантазия художника! Больная? Арнольд отвлек сына рассказом из своего детства, и Виталик угомонился; они тут же перешли в соседний зал с веселыми детскими рисунками. Да, ребенку проще: сказал ему, успокоил – он и забыл… Или не забыл?
Многое бы отдал, чтобы забыть...
Но ничего забыть невозможно.
Подводную лодку «Север-77» направляли на ответственные задания. Участие в занятиях, тренировках, учениях, исследовательских и боевых операциях… Готовность к действиям в сложной обстановке… Отличная подготовка корабля и личного состава к решению задач в море и безаварийному плаванию… Отличные итоги тактической, боевой и политической подготовки… Отличная слаженность экипажа... Ребята все – как на подбор, о которых тогда в песнях пели: «экипаж – одна семья». И лодка – всем другим в пример ставилась, ходила в «отличных», но даже не в том дело! Если бы – не знать, не помнить, не перебирать в памяти всего того… Нет, не надо, не надо… И спаси, и сохрани, и отведи!
Нет такого другого места на всем белом свете…
Вдруг – 12 апреля 1961 года – известие: на «Севере-77» – авария! Авария – это не то слово: крах, катастрофа, конец…
«Если принятые меры не дают должного эффекта и пребывание личного состава в аварийном отсеке опасно, личный состав с разрешения командира корабля выводится из аварийного отсека, при этом принимаются меры по обеспечению безопасности личного состава смежных отсеков».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об обеспечении живучести корабля (397), 1978 год
Принятые меры не дали должного эффекта, пребывание личного состава в аварийном отсеке стало чрезвычайно опасным – и уже невозможно вывести личный состав из аварийного отсека, а раненый командир терпящего бедствие корабля был не в состоянии что-то разрешать или запрещать. И меры, принятые по обеспечению безопасности личного состава смежных отсеков, оказались тщетными…
Когда через полгода «Север-77» подняли… Да, у ребят не было ни времени, ни шансов! Так и погибали – без надежды… Опознание, гражданская панихида, похороны – жуткие подробности… После того апреля 1961 года на всю жизнь запомнилось: 77 – самое несчастливое число. До сих пор не покидало ощущение, что тогда хоронил 77 родных братьев! По чистой случайности его не было вместе с ними: выполнял срочное «поручение заместителя командира соединения», поэтому его самого не хоронили – 78-м… И память, проклятая память, все еще не стерла эти 77, нет, 78! – имен… Всех до одного! Простить себе не мог… Или – мог? …Значит, смог? Смог… Судьба приказала – вырваться! И он – вырвался? И никогда уже…
Нет другого места?
Завод в Новых Киришах Ленинградской области, закрытый объект… 1 мая 1967 года… Закачка нефтепродуктов, перелив через пенокамеру… Взрыв резервуара – «ахнуло» на всю округу! Многочасовой пожар… Похороны пожарных в Киришах…
Нет другого места?
…Лиханово… 7 ноября 1969 года… Первая площадка, скрежет валов, шестеренок, механизмов передач, угрожающий гул очумевших насосов, авария в отсеке… Памятник погибшим солдатам: камень-валун без надписи – все и так знают, кто под ним и почему – в чистом поле, за тридцать километров до въезда в город…
Нет другого места?
Карабанск… 1 января 1972 года… Вторая площадка, преждевременная отстыковка рукавов, искра, пожар, обернувшийся всепожирающим чудовищем, убийцей… Памятника-валуна нет, потому что нечего было под него укладывать, потому что все помнят и так, сколько их, военных и гражданских, погибло и почему, и родственников туда не пускают, да и пускать некуда, да и незачем… Людей разорвало в клочья, и... Кусок территории огородили, поставили громоздкую плиту с надписью...
Сколько еще имен нужно будет снова и снова запоминать, складывать с теми, 77-ю, нет, с 78-ю...
Нет другого места? Нет другого места? Нет другого места?
Толчок развитию конструкторской мысли.
Принципиально новые, прорывные технологии.
Новые изделия.
Новая сила оружия.
Новая шкала достижений.
Время вращает колеса,
отбрасывая часы,
спрессовывая минуты,
обгоняя секунды.
Бешено вращается центрифуга,
рвущая в мелкие клочья все надежды…
Арнольду Яновичу почти не удавалось уснуть. Он несколько раз выходил курить в тамбур – не помогало. Чай, кофе, коньяк – не то. Паренек, сосед по купе, вернулся только к утру.
Ложиться спать уже совсем не имело смысла.
В поезде Москва–Пермь было очень, очень душно…
***
Два года у Арнольда Яновича словно «вылетели» из жизни, оставляя ее на потом. Он был занят с утра до ночи, как бывает занят в пору сбора урожая крестьянин, не имеющий права ни на день отлучиться даже по неожиданно возникшим, чрезвычайно важным обстоятельствам. Работал – то с удовольствием, то с неохотой, то через силу. Приходилось браться и за такие дела, которые были вовсе не оговорены, но ведь не откажешься! Редкие дни отдыха ему приходилось считать той самой жизнью, которую он назвал «двоюродной сестрой своей свободы». Двоюродной – потому, что родной не было... Вот так, в содружестве с «двоюродной сестрой» и тянул лямку – даже привык, как ни странно… Времени на подержание дружеских бесед и компаний почти не оставалось, только не в том дело: знакомых встретил много, но особенно не расположился ни к кому. Так, иногда, что-то обсуждали с мужиками, но в основном – деловые вопросы или какую-то ерунду. Разговаривать по душам было не с кем. А женщины...
Какие тут могли быть женщины? Попадались, правда, но глаз не останавливался ни на одной из них... Прошел год, потом еще один. Два следующих года словно гнались за двумя предыдущими, дабы составить единое целое; спешили так, словно боялись опоздать. Однообразие, повторяемость, четкий ритм – вот о чем должен помнить человек, идущий по жизни тропою испытаний, если он не хочет терпеть, одну за одной, душевные катастрофы, способные довести его до края… И еще год пришлось провести в том же ритме, вызывая неподдельное удивление окружающих: как, все еще вкалывает, не сбежал – значит, деньги нужны, значит, не наскучило?! Как безжалостны люди, как неумолимо время! Эти годы, проведенные вдали от дома, скрашенные лишь весенними или летними наездами в Москву, и то исключительно по делам, стали для него словно долгим подводным плаванием с редкими подъемами наверх, в имение «двоюродной сестры». И еще, оборачиваясь назад… С первых дней в Ужином Логу он принялся за обстоятельные размышления и самоанализ: по крупицам перебирал свою прошлую жизнь, стараясь извлечь хотя бы один миллиграмм пользы на груду шлаков, а когда находил, долго не мог понять: как упустил в жизни то-то и тогда-то! Буря – в мелкой луже, разве не обидно? Так и грыз себя, трепал нервную систему по утрам вместо интеллектуальной утренней зарядки, не заменяя ее обычной – физической. К обеду, «зарядка» уже заканчивалась, но все равно: если бы не отличная физическая подготовка и выносливость, худо бы ему пришлось по всем статьям. Никогда бы не подумал, что сможет так переживать! Арнольд нарочно испытывал себя, проверял, что с ним может сделать время, бросал ему вызов. Однако так и не сознавался, что убегал от узла, который надо рубить, от любви, которой не желал поддаваться; не признавался, что становился путником, аскетом, ринувшимся в чужие края, собираясь пробыть там недолго, а затем устремиться дальше, но – куда?
В какую сторону идти, отвергая прежнее,
одолевая настоящее – и с кем?
Он так и не узнал, не отверг, не одолел.
Но все же пересилил не менее важный натиск: душевная буря, которая долго не утихала, начала медленно отступать.
Нет другого места? Нет другого места? Нет другого места?
***
…За это время Елена Анатольевна Раускас сумела осуществить почти все свои планы: сменила квартиру; прилично воспитала Виталика, добилась, чтобы он учился в специализированной школе; отселила маму; а главное – начала строить дачу. Арнольд в Ужином Логу зарабатывал прилично, и весьма… Свои планы ей удавалось согласовывать с ним только изредка – чаще приходилось ставить перед фактом, да он и не претендовал на лидерство в этих делах. Не то, что ему было все равно, где жить и как работать, как себя чувствует и как выглядит супруга, какое образование следует давать сыну. Нет! Но он смотрел на все со своей философской позиции, далекой от бухгалтерского расчета, оставляя решение практических вопросов Лене, мировоззрение которой не изменялось. Ничего новенького она почти никогда не преподносила, что и хорошо: пусть будет, как хочет она.
А Лена плохого не хотела. Она была по-прежнему бережлива, зря не бросала на ветер ни сил, ни денег – прежде всего, денег. Главное – построить дачу. Участок даже не то что дали – она буквально «выцарапала» его в управлении: работает все в том же паспортном столе, так неужели за столько лет безупречной службы не могут дать? Смогли – в двадцати километрах от окружной дороги, там же, где были дачи у больших начальников. Ничего, справилась: сама и начала стройку, размахнулась на кирпичный дом, усадьбу, баню, гараж – на что решались тогда считанные единицы.
– Ну, двадцать километров от МКАД – это же, считай, территория столицы, тот же мегаполис, а не Ужиный Лог твой любимый, – убеждала она Арнольда. – Даже если участок останется наполовину пустым, знаешь, сколько он будет стоить, когда – условно – захотим продавать? Расценки такие: сто километров (расчетный радиус от центра города) минус эти двадцать километров, умножить на тысячу – вот сколько можно выручить. Чем ближе к Москве, тем дороже! Конечно, какой же дачный кооператив разрешит продать землю, ведь и самостоятельную собственность выделить нельзя! Не дают... Но есть каналы... Скажи спасибо, что я сама все это вытягиваю, не впрягаю тебя во все сани сразу! Тебе ведь что деньги, что не деньги, лишь бы… не участвовать в семейных делах!
Арнольд удрученно слушал. Не участвовать? Если бы…
Другого места действительно не было, а была Москва начала 1980 годов, того периода, когда по всем хозяйственным планам страны начиналась эпоха расцвета государства трудящихся. Так Виталика учили в школе, так ориентировали передовую и всю остальную интеллигенцию. Арнольд Янович давно уже и сам мог бы объяснить кое-что определенной части интеллигенции (да еще с личными комментариями), но все так же держался подальше от большой политики и занимал нейтральные позиции, руководил минимальным числом подчиненных, оставляя за собой и за ними право выбирать гражданскую позицию. В партии, конечно, состоял – без этого никак! – но вперед не лез, поминая невеселый опыт отца и не желая тратить время на то, на что повлиять было нельзя.
Все, что случается с людьми, имеет свои объяснения…
Арнольда Яновича, как и прежде, никакими силами нельзя было заставил встать у идеологического руля, поэтому ему оставалось делать то, что он знал, умел, что нравилось – и если не в одном, так в другом месте. Да, выходило, что опять лучше – в другом. После возвращения из командировки оставаться в АУСНе не имело смысла по многим причинам, и хотя бы потому, что пока он был в Ужином Логу, отдел переориентировали на другие темы – это привело к непредвиденному: АУСН сошел с флагманской позиции. Поначалу – еще куда ни шло, но вскоре «перекроили» штатное расписание, ввели другую «сетку» должностей. Люди начали уходить толпами, и в работе отдела появлялись не только «пробелы», а зияющие дыры, и первым делом резко снизились основные показатели; словом, началось то, что сначала «растащило» по частям 54-й отдел ПКБ-321, а потом и самое ПКБ – несколько лет тому назад. Анна Павловна, несмотря на все старания и связи, сделать ничего не могла – и это говорило об одном: пора покидать этот корабль!
По идее, место работы следует менять, если появилось лучшее, хотя заранее не угадаешь, где лучше. И случай выпал: не успел Арнольд и задуматься о том, где искать работу, как его пригласили в ЦНИИ-АСУМедприбор главным специалистом – и все благодаря вездесущему Саше Комаровскому, который, как ни странно, не забыл его за эти годы. Сам Александр Данилович сумел устроиться с гарантией: как дядька скомандовал однажды – так и пошло. Кто б подумал, что Комаровскому так подфартит? А остальным-то... Из ВНИИСпецмаша Арнольд Янович уволился по договоренности, буквально в течение недели. Анна Павловна все поняла, не возражала, искренне надеясь на то, что он останется другом института, отдела… и ее самой. Но только…
– Последний вопрос: что с Амалией Таировной, где она?
– Уволилась уже года два назад. Да, у нее родился мальчик. Телефон? Домашний вроде бы прежний.
По старому номеру Амалии, оставшемуся в записной книжечке, найти ее так и не удалось...
***
В ЦНИИ-АСУМедприборе Арнольду Яновичу показалось совсем недурно, даже понравилось – особенно на первых порах. Он, как всегда, и теперь старался работать усердно: главное – сразу же «ухватил» суть дела. Работал размеренно, с толком, не спеша излишне – ему требовался очередной тайм-аут; снова захотелось все обдумать, взвесить. Да, это он любил! И размышлял, и обдумывал, и взвешивал… Жалеть о том, что сменил работу, не стоило, но нет-нет – и заедало: даже при теперешних обстоятельствах все могло сложиться гораздо лучше, да, видимо, «там, где нас нет». С этим не поспоришь… Начальство в ЦНИИ-АСУМедприборе оказалось весьма лояльным, а должность главного специалиста давала Арнольду ту относительную свободу, без которой он бы ни месяца не смог просуществовать (не на объекте, конечно, а в столице). Платили неплохо, да и старых запасов пока хватало, Лена ворчала не очень. Дома она руководила все так же активно на всех «фронтах устройств и переустройств», стремясь к своим целям. Польза, ничего, кроме пользы – и польза была, какой она представлялась лично Лене. Польза? Даже Виталик научился поговаривать: лишь бы польза была! Арнольду становилось все труднее переубеждать сына, но дружба между ними сохранялась, что радовало – при том «переизбытке негатива», который преобладал в отношениях с супругой. Оглядываться назад ему не хотелось, а смотреть вперед...
Но... Утром – в институт, там – бесконечные заботы и дела. Иногда задерживался подолгу, потому что домой не тянуло. В таких случаях подворачивалась очередная командировка, да Арнольду не привыкать. При своеобразном режиме работы командировки случались часто. Арнольд Янович занимался координацией разработок систем АСУ в производстве лекарственных препаратов и медицинской техники: работа в общих чертах была известна, а специфика – это даже любопытно, и в немалой степени полезно. Появились новые знакомые среди медиков, работников здравоохранения, руководителей всех звеньев, производственников. Ездил по Москве, по стране, знакомился с людьми, изучал новые методы и формы работ (это после стольких-то лет «затворничества»!), часто подмечал недостатки: явно упущен ряд направлений, без которых невозможно обойтись на «крутом» повороте науки к нуждам медицинской промышленности. Все, что связанно с применением математики, электроники, систем управления, упущено, еще и как упущено – уметь надо! По идее, намечались заграничные поездки «в рамках системы общесоюзного и международного разделения труда», но для него этот вопрос мог решиться ну, лет через… смотря какой срок выдерживается после работы в закрытых учреждениях. Да, всевозможные лекарства, медицинские препараты, лечебно-профилактические аппараты и приборы домашнего пользования – это пожалуйста, какие угодно, конечно, со скидкой: вот та самая польза, которую Лена ставила во главу угла!
В НТЦ (научно-технический центр) «Качество» ему следовало обратиться еще в прошлом году, но затяжная командировка в Грозный на подведомственный завод отодвинула визит. Несколько раз договаривался по телефону о личной встрече с Сигитасом Прановичем Будрайтисом, начальником отдела АСУ НТЦ «Качество», но встретиться не получалось. И тут кстати вышло постановление по отрасли, согласно которому «необходимо срочно решать вопросы по внедрению новой техники в несколько видов производств». Сигитас Пранович, кандидат технических наук, довольно уверенно выступал на недавней конференции, заверял руководителей, что со своей стороны НТЦ «Качество» приложит все силы для необходимой замены морально и физически устаревшего оборудования, а его отдел займется подготовкой пакета основных документов. Надо, обязательно надо переговорить с Сигитасом Прановичем подробнее! К тому же, судя по имени, он – земляк, наверняка найдутся общие знакомые, обнаружатся близкие интересы.
Будрайтис пригасил его на совещание, известил за неделю. На проходной НТЦ «Качество» Арнольда Яновича направили почему-то не в тот кабинет. Ему пришлось возвращаться назад, подниматься еще на один этаж; он чувствовал, что уже опаздывает – этого не любил. На ходу снял куртку и шапку – жаль, не заметил раздевалки. Пройдя по коридору через маленький холл, уставленный цветами в вазах и горшочках, увешанный стендами, в том числе с рекламой продукции НТЦ «Качество» и ЦНИИ-АСУМедприбора, он завернул в противоположное крыло здания. Шел быстро, но вдруг… невольно остановился, просто застыл у приоткрытой двери, услышав мелодичный женский голос, тот, который… Этот голос забыть невозможно. Он нетерпеливо распахнул дверь, откуда раздавался голос, и не ошибся. Вполоборота к окну, на столе, как на высокой лавке, свесив ноги, покачиваясь в такт произносимым словам, сидела Амалия Таировна и говорила по телефону! Да, это была именно Амалия... За самой дверью молоденькая девушка, по-видимому, секретарша, печатала на машинке.
– Вы к кому? – строго спросила она у Арнольда Яновича.
Амалия не замечала посетителя, продолжала разговаривать по телефону, сопровождая разговор изящными жестами.
– К кому вы идете? – повторила секретарша.
Арнольд Янович только собрался отвечать, как Амалия повернула голову в его сторону; она его узнала и улыбнулась, попросив кого-то подождать на другом конце провода.
– Арнольд Янович, это вы? – только и произнесла Амалия.
Он прошел мимо столика секретарши, проводившей его недоуменным взглядом, и остановился перед Амалией; пододвинул стул, сел, чтобы оказаться напротив нее. Господи... Она! Положил на колени куртку, поставил рядом дипломат. Изменилась ли? Да, слегка пополнела, но не сказать, слишком, нисколько не потеряв при этом миловидности и легкости движений. Изменила прическу, стиль одежды, но все та же, та же…
А глаза! Они сияли так же чисто и ясно,
как в день их первой встречи,
в тот морозный февральский денек…
Амалия, одной рукой натягивая короткую юбку на коленки, другой – поддерживая телефонную трубку, спросила:
– Откуда вы взялись, скажите на милость?
Арнольд Янович не успел ответить, как молоденькая секретарша встала из-за своей машинки, подошла к ним:
– Так вы его знаете, Амалия Таировна?
В тот же момент раскрылась дверь, за которой находился кабинет начальника отдела, и оттуда стремительно вылетел озабоченный чем-то Сигитас Пранович:
– Ну наконец-то! Проходите, коллега, проходите. Все уже собрались, ждем только вас.
– Да вот, знакомую встретил, – отвечал Арнольд, неохотно поднимаясь с места, забыв, зачем сюда пришел, думая про себя, что так бы век и просидел – напротив... – Не поверите, Сигитас Пранович! Мы с Амалией Таировной работали несколько лет вместе, даже в двух организациях.
– О! Бывает и невозможное, случается и невероятное. – Сигитаса Прановича на самом-то деле трудно было чем-либо удивить. – Что ж, очень приятно, когда в круг общих интересов входят не только новые, но и старые знакомые. Надеюсь, это сплотит наши общие усилия. Амалия Таировна, вы тоже можете принять участие в совещании, поспособствуете, так сказать…
Амалия, уже положив трубку и «спустившись на землю», сказала, что звонили из Купавны, с «Акрихина», куда она завтра поедет. Произошел сбой на линии, сейчас перезвонят, придется ждать. Сигитас Пранович изобразил некоторое сожаление по этому поводу и пригласил Арнольда Яновича в кабинет. Арнольд попросил Амалию дождаться его. Совещание продолжалось не долее часа; потом Амалия с секретаршей организовали чай прямо в кабинете у начальника, что бывало чрезвычайно редко. Значит, очень нужные люди пришли сегодня!
Когда все закончилось, Арнольд спросил у Амалии:
– Можем ли поговорить прямо сейчас?
– Конечно, ведь рабочий день почти закончен.
Они вышли в выставочный холл, куда посторонние не захаживали. Сели в кресла, чуть-чуть наискосок друг к другу, «по всем правилам инженерно-морской психологии», дабы достигнуть оптимального результата беседы, как выразился Арнольд. Амалия, уже отвыкшая от его «подводного» юмора, снисходительно улыбалась – учительница, уставшая давать поблажки своему лучшему ученику.
Арнольд коротко, буквально в нескольких предложениях, рассказал о себе, о своих делах, о семье; подробнее не захотел...
– А ты, как ты, Амалия Таировна? Как и что у тебя происходит?
– Так, берем карандаш и бумагу, начинаем записывать. Слушайте, а не созвать ли корреспондентов, вдруг заинтересуются? Нет, это я несерьезно, просто – шучу... Откуда начинать? Из ВНИИСпецмаша я уволилась три года назад, оставаться было совершено невозможно. – Она вспомнила, что Арнольд Янович ничего не знает о ее сыне. – Да, у меня родился сын, Геночка.
– О, я почти в курсе, кое-что слышал, конечно, – широко улыбнулся он. – Поздравляю сердечно!
– Спасибо… – Амалия погрустнела, вспоминая прошлое. – Сложности начались задолго до родов… Анне Павловне, сами понимаете, нужны действующие сотрудники, а я становилась балластом, особенно когда срок беременности перевалил за половину: то с утра отпрашивалась, чтобы сдать анализы, то в середине дня какие-то обследования, то бюллетень возьму. После вашего отъезда в этот… Ужиный Лог на меня свалилось столько дел, что едва успевала… Постоянно писала какие-то объяснительные, по нескольку раз заверяла больничные. Игорь мне говорил: «Потерпи, дотяни до декрета, а там решим». – «А что решим?» – «А то, что в режимном предприятии работать потом не будешь ни за что!»
– Дотянула? – спросил Арнольд, представляя, как Анна Павловна могла отыграться на том положении, в которое попала Амалия. А ведь он знал, знал, на что способна Анна Павловна…
– Кое-как. Ну, с сыном все мало-помалу обошлось. Год я как-то пережила, ну, еще дали полгода – ходила объясняться к начальнику режимного отдела, Рукавишникову, помните такого?
– А как же! Отлично помню, мужик подковыристый… – Арнольд, уже держа сигарету в руках и намереваясь отлучиться покурить. – Не возражаешь, я на секунду… – Вернулся через минуту. – Извини, привычка. Так сделал он для тебя что-нибудь, этот сноб?
– Как сказать… – у Амалии остались самые неприятные воспоминания об этом Рукавишникове. – Не хотелось отдавать ребенка незнамо в какие ясли, в садик – еще ладно. Игорь настаивал, чтобы я увольнялась «подчистую», а мне жалко стаж терять, вот и строчила невообразимые объяснения и заявления – то каждые три месяца, то раз в квартал, чтобы протянуть. Да, Анна Павловна, как ни странно, подписывала их, а уж потом – Рукавишников. Так и маялась, дотянула ребенка до трех лет… Нет, я не жалуюсь: хорошо, что позволили, а на другом предприятии и того бы не дали. Да вам это, наверное, слушать не очень интересно?
– Нет, наоборот – чрезвычайно интересно! И не думай, что я не пойму, – вздохнул Арнольд. – Признаюсь, я рад, что родился мужчиной. Когда в семье появляются дети, они становятся самыми главными, к сожалению или к счастью – не знаю. Но знаю достоверно, что мужчине легче и проще соблюдать свои интересы, чем интересы семьи, а женщине… Вот тут-то все и зависит от нее.
– Как я где-то читала, быть женщиной – целое искусство.
– Глядя на тебя, – сказал Арнольд, – этого не скажешь.
– Почему? – удивилась Амалия.
– Потому что никакое искусство не сделает из женщины ничего другого, кроме того, что она собой представляет, когда по своей воле… откажется от этого искусственного налета, искусственного прикрытия. Вот, например, приукрасить или обезобразить тебя настолько, чтобы «замазать» твою природную красоту, нельзя так же, как и заставить свернуть к чуждым добродетелям.
– Ну, куда хватил! – Амалия улыбнулась в ответ на характерные выражения и обороты речи, без которых Арнольд не умел обходиться. – Рассказывать дальше? – Арнольд кивнул, и Амалия продолжила: – Во всяком случае, работать где-то все равно было надо, и я попробовала обращаться в «почтовые ящики». Но полставки или график «через день» – это целая проблема, на каждом предприятии она решается индивидуально, только для «своих», только по знакомству. Друзья Игоря предлагали нам что-то несусветное, а мне хотелось работать пусть не напрямую по специальности, но хотя бы где-то около – нельзя терять квалификацию… Я стала искать сама, звонила, ездила, приходила «с улицы», беседовала с начальниками и сотрудниками, если пускали, смотрела, какая и где обстановка. Игорь говорил, что хуже нет, чем наниматься «с улицы», но приходилось – раз «со двора» не получалось. Предлагали довольно приличные варианты, но при условии: сидеть на службе от звонка до звонка, а меня это не устраивало, сами понимаете.
Арнольд слушал, вспоминал с горечью свою первую жену Маргариту (как она-то крутилась одна с маленькой дочкой?), думал о том, что Лене хотя бы не пришлось растить сына вдали от мужа, что сам виноват во многом, что... Что, как ни старайся, как ни выкладывайся, все течет одинаково, тривиально, заученно, неинтересно, логически, бесповоротно, как монотонная езда на чужом велосипеде – по узкой тропинке, причем только в одну сторону… Что жизнь нельзя заставить сменить «велосипед», взятый у нее напрокат, так же, как и резко изменить маршрут этого «велосипеда»... Что не каждому велосипедисту захочется махнуть на какой-то край какого-то света, чтобы там поискать – хотя бы – запчасти к этому «велосипеду»… А ему самому теперь-то захочется? Ага – теперь-то!
По коридору, мимо холла, уже зачастили сотрудники, уходящие домой; рабочий день подходил к концу.
– Я тебя не задерживаю? – спросил Арнольд у Амалии, поглядывавшей на свои наручные часики. – Вижу, ты спешишь?
– Нет, не очень, только, позвольте, отойду позвонить.
…Оставшись один, Арнольд Янович мысленно перенесся в Лиханово, на площадки, в гостиницы, в госпиталь – подальше от Москвы, где ему приходилось бывать вместе с Амалией… Столько всего было, просто невероятно! Не верилось, что того нет, а это, сегодняшнее, – есть… Уж не снится ли ему?
Амалия пришла уже в сапогах, с сумкой и шубой в руках:
– Все захватила с собой, чтобы не возвращаться в отдел – сразу пойдем по домам. Чего грустите?
– Задумался тут немного… Все в порядке?
– Да. Продолжать мой рассказ, не наскучило? – спросила она.
– Конечно, жду вторую серию.
– Вторая серия началась с того, что я случайно проходила мимо ворот НТЦ «Качество» и прочла, что написано на доске объявлений. Паспорт был с собой, зашла в кадры, рассказала о себе, и меня тут же послали в отдел АСУ, к Сигитасу Прановичу. Тот все подробно расспросил, показал свои отчеты и планы работ. Очень обрадовался, увидев, что я разбираюсь в их содержании, а еще больше расположился ко мне, узнав, что я занималась практической работой, разрабатывала схемы и все такое. Я-то как раз сомневалась, что вникну в его дела, но он заверил меня, что разберусь вполне. Спросила, могу ли рассчитывать на условно свободный график с тем, что, так или иначе, буду выполнять все возлагаемые на меня задания? – «О, конечно! Многие наши сотрудники работают два-три дня в неделю. Но это, в основном, научные работники. А вы… ну, оформляйтесь, а там договоримся».
– Значит, так и пришла, без гарантий?
– Ага, – кивнула Амалия. – А что было делать? Перед этим поговорила с двумя сотрудникам отдела: они тут уже давно работают, правда, оба – экономисты. Сказали (по секрету!), что Сигитас Пранович пришел к ним недавно, что очень учен, слишком горделив, апломб – еще тот. Но зато ценит хорошо исполнящих черновую работу, которую впоследствии можно… выдать за свою. Например, так: «Вы, Амалия Таировна, не претендуете на авторство? Не собираетесь изобретать новшества, кропать научные труды, защищать диссертации? Нет? Вот и отлично».
– И ты решила, что тебе это подходит? – усмехнулся Арнольд, догадываясь о дальнейшем.
– Конечно, мне не из чего было выбирать, понимаете? Ребенок – важнее всего… И я подумала, помнится: молодой еще мужик, расчетливый, эгоистичный, рвется наверх, все поставил на карту, значит, не будет смотреть на меня иначе, как на…
– Курочку, которая обещает нести золотые яйца!
– Вроде того… Ну, а потом уж я поняла, что к чему... – Амалия как-то горестно усмехнулась, и Арнольду стало ее очень жалко: какая там курочка с золотыми яйцами – бедный, маленький цыпленок в когтях очередного коршуна… или ястреба! – Понимаете, потом я узнала, что у Будрайтиса – и диплом, и диссертация, и все его научные труды – на одну тему: пневмоавтоматика в системах управления технологическими процессами нефтеперерабатывающей промышленности. Перекачка нефти! Ничего другого он «не сечет».
– Так как же он… – протянул Арнольд.
– Да, да, – с горячностью подхватила Амалия. – Представляете, ведь это – очень узкая специализация, и наверное, там… ему работы не нашлось! К производству медпрепаратов или хотя бы к низковольтным АСУ он никогда не имел даже косвенного отношения. Чей он брат или сват, кто его посадил на это место – никто не знает… Поэтому, как вы только что сказали, я ему тут же и пригодилась. – Амалия печально опустила голову. – В основном проверяю техзадания на разработку АСУ, АСУП, АСУТП, подбираю приборы контроля, согласовываю параметры и тому подобное. Ищу материалы и для его личных работ, езжу в научные библиотеки и вообще, куда пошлет. Сам-то вникать не любит...
Амалия замолчала, и Арнольду было неловко задавать какие-то казенные вопросы. Жаль девочку… Она продолжала:
– И если уж мы так подробно все обсуждаем, то скажу попутно… Причина не в одном Будрайтисе... Куда ни приеду, с чем ни столкнусь, везде вижу одно и то же: подчиненным не выгодно идти против начальства, потому кругом – процветает если не каменный, то железный век. В чем это выражается? Да вы знаете… Удивляюсь отсталости оборудования, примитивности мышления, отсутствию смелых руководителей, а без этого нет прогресса. Хотя, что значит мое мнение?! Как говорят, не женского ума дело... Случается, вспоминаю ваши привычные рассуждения по этому поводу…
– Только по этому и больше ни по какому? – оживился Арнольд, но Амалия оставалась серьезной и собранной:
– Удивляюсь, как все оно вертится, крутится, вращается, летает, стреляет и так далее, когда… Например, привожу проспекты на заграничные аналоги. И что? Современные лазерные установки, дисплеи, компьютеры… Уже взяты на вооружение в других министерствах. Объясняю Сигитасу Прановичу: компьютер – электронно-вычислительная машина, от латинского слова, в переводе – считаю, вычисляю. А для него эти понятия существуют только на бумаге (или за облаками) – никогда не сталкивался, не воспринимает! И что толку говорить дальше?
– Ты прости, что я вызвал тебя ненароком на производственные разговоры, – сказал Арнольд, вздыхая как-то робко, по-детски. – Ведь и я мог бы рассказать то же самое! Вон, стоят у вас наши же брошюры и инструкции, разработанные в ЦНИИ-АСУМедприборе. – Арнольд подошел к демонстрационному стенду, Амалия проследовала за ним. – Глаза бы мои не глядели на половину из них! Хорошо, что я занимаюсь глобальными, так сказать, вопросами, не вдаваясь в детали. Проблему знаю, стараюсь решить на своем уровне, хотя я – не такой великий начальник. Знаешь, как у нас в училище говорили: интеллект ниже табуретки, интеллект выше табуретки, а если встать на табуретку – тогда он еще выше. Но кому и для чего это надо? Оказывается, принципиально – мало кому. В диссертациях – спутники летают, а в жизни – все та же телега со сломанными колесами едва переползает с кочки на кочку… Ползет корявая эта телега то по неасфальтированной магистрали, то по сельскому бездорожью, а в селе-то и электричества нет... Ты меня совсем не удивила!
Этот стенд оформили недавно, и Сигитас Пранович гордился тем, что на нем были и две его брошюрки. Амалия указала Арнольду на эти книжечки, спросила, не хочет ли поинтересоваться их содержанием? Он ответил полушепотом, на ухо Амалии:
– Да пропади пропадом все эти брошюрки, конурки и Сивки-Бурки, если они не…
– Превратятся в комету и не перенесут нас на край-рай-ай-ай-ай света! Туда, где не будет пневматики, автоматики и пневмонии, не то что в Лиханово, за миллион лет до нашей эры! Так воскликнем же: ура краю света и его окраинам! – как можно громче, с выражением, неожиданно продекламировала Амалия.
– Ты чего так кричишь? – остановил ее Арнольд.
– Разве? – удивилась Амалия. – А что? У вас же и научилась... Да все уже разошлись, никого нет, кроме вахтера!
– Везет нам с тобой на стечения обстоятельств, да толку – чуть, – улыбнулся Арнольд, глядя на раскрасневшуюся от актерского выступления Амалию. – Да, Амалия Таировна-Альтаировна, с тобой никогда не угадаешь момент края света, момент приближения к этому краю, но чувство края, чувство конца остается, никуда не девается… Смотрю на тебя… Ведь понимаешь, ужас в том, что все ясно без слов, без объяснений. Странно находиться здесь, в совершенно не подходящем для этого месте, говорить с тобой о каких-то делах...
– Странно, как на вокзале... – эхом повторила она.
– Как на космическом вокзале, откуда разлетаются кометы во все края Вселенной! Помнишь? – улыбнулся он в ответ.
Они стояли возле этого нелепого стенда и, как ученики уже не первого, а третьего класса, смотрели друг на друга, не решались взяться за руки, словно опасаясь, что кто-то догадается о тайном… или заподозрит их в нечестных намерениях. В верхнем раздвижном стекле отражались их лица, и надписи на обложках буклетов и брошюрок, бегущие пунктирами по щекам, по глазам, предупреждали:
Осторожно, не мечтайте, не расплывайтесь в чувствах,
здесь может происходить только
«Завершающая стадия работ», «Подгонка оригиналов»,
«Поиск оптимальных решений»!
…Арнольд положил руку на плечо Амалии, полуобняв ее, и она почувствовала, как ему горячо.
– Присядем еще ненадолго, – сказал он. – Будем считать, что производственные вопросы мы решили. А теперь… Неизвестно, когда увижу тебя еще раз, успею ли сказать важное, ты сама о нем напомнила… – они присели, и Арнольд растерянно произнес: – В последнее время все больше чувствую беспокойство, которое, как мне казалось, уже отпустило меня. Понимаешь? Словно что-то опять и опять гонит меня к какому-то непостижимому краю, гонит и не обещает итога. Иногда кажется, что даже если достигну «самого края», то ничего, кроме разочарований не испытаю.
– Арнольд Янович, не сочтите меня за сумасбродную фантазерку, но… – Амалия была рада, что высказалась Арнольду, о чем думала все годы, и осталось сказать о том, что встревожило ее сейчас, лишь бы не обиделся... – Меня даже радует, что вы не оставили прежних взглядов, прежней мечты. Есть в этом что-то стоящее, и мне оно симпатично! Но удивляюсь вашему постоянному тяготению... к немыслимому, невероятному, – она вздохнула. – Все-таки... Как вы себя чувствуете вообще? Как здоровье? Пожалуйста, не обижайтесь на мою откровенность.
– Чего обижаться? Твоя правда… – Он оживился, как больной, у которого неожиданно повысилась температура, указывая на новый виток болезни. – Мое нелепое стремление к какому-то все отдаляющемуся рубежу меня вымотало – ты «усекла» верно. Часто такие несуразицы приходят в голову, опутывают сетями… и откуда берутся?! – Арнольд умолк, но ненадолго. – …Нет, нет! Даже если вокруг все рушится, жизнь остается и продолжается – каким-то одной ей известным образом. «Самый край» – вовсе не край жизни. А сказать, что для меня значит: жизнь?
– Конечно, – не очень уверенно отозвалась Амалия.
– Вот что. Понимаешь… Жизнь – это не навсегда, да и в жизни все – не навсегда… Предположим, наступает какой-то предел, и кажется, что все пропало, все кончено; проваливаюсь в черный сон, но просыпаюсь, вижу – снова жив! Значит, продолжаю жить дальше, делать примерно то же самое, в том или другом месте, все равно. Опасения – прежние. Проволоки и решетки были, есть и будут. Но ничего… Стиснув зубы, двигаюсь вперед, с прорывом на свободное пространство, временами – снова в загон, но никогда – к полному уничтожению, то есть разочарованию! Не даю тому черному сну поглотить себя. Понимаешь? Сама жизнь так построила свою программу: вперед и вверх – сквозь любые решетки и затворы. Жить, жить, жить! Порой не хочется двигаться, а надо, иначе жизни – каюк! Давай, дерзай, не прохлопай момент, взбирайся, карабкайся выше… – Арнольд закрыл глаза… – Но иногда следует взять передышку, сказать себе «стоп!», чтобы обдумать дальнейшее, сохранить силы. Вопрос: продолжать прежнее или начать все заново? Не знаю, для кого как, но для меня не существует никакого другого контроля, кроме внутреннего… – тут он неожиданно припомнил что-то и спросил: – А ты… ты еще не забыла, как работает шаговый искатель – он стоял в твоей системе, помнится, в… ГТ463-ой, ты же сама и решила его использовать?
– Знаете, почему с вами не хочется расставаться окончательно – при всем опасении свихнуться вместе с вами же? – спросила Амалия, ошарашенная такой проповедью и неожиданным ее завершением. – С вами – просто интересно, вы неутомимо курсируете между прошлым и будущим, между жизненными пространствами, вами же и придуманными, как челнок в швейной машинке: туда-сюда, и никакая игла, взаимодействуя с этим челноком, не останется в покое, а только – в движении, в движении… с прорывом. Да какая же комета сравнится с вами?! – Амалия засмеялась: – Скажите, как вы запомнили и этот шаговый искатель (марку забыла), и даже регистрационный номер… моей АСУ?
– Помню, к сожалению, и такие вещи, которые нужно забывать сразу, завинтив гайку, перечеркнув схему, закрыв за собою дверь, – отвечал он задумчиво. – К чему я вспомнил этот «шаговый»? К тому, что он срабатывает точно: щелк, щелк, щелк – вот она, нужная ламель; прошел, завершил поиск – можно все начинать сначала! На ступень выше – не получится, только механический повтор, но точно и надежно. Получена команда «стоп!» – и он ее выполнил. А как в жизни? В жизни приходится самому...
– Ух! – встряхнула головой Амалия, отгоняя ненужные мысли. – Хорошо, что получена команда «стоп». Остановимся, прошу вас. Успокойтесь на том, что повторение не самого худшего и есть «хорошо»! А вообще, честно сказать, меня поражает, что вы ухитряетесь соединять тривиальную технику и… высокую философию. Это мало кому удавалось даже из великих ученых, а нам – зачем? Счастья все равно не добавит… – она подумала, что сказала что-то обидное, и словно извинилась: – Не думайте, что я безнадежно отупела, что, кроме обывательского устройства, мне ничего не нужно!
Арнольд Янович, чувствуя «перебор» по части рассуждений вслух (и все не о том!), решил поскорей закончить:
– Это ты прости меня, прости, что выплескиваю на тебя свои переживания и проблемы… Нужно было говорить так: «Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться – вот мое правило».
– Хорошее правило, помню его, – улыбнулась Амалия.
– Хорошее… А на кого же я надеюсь – хочешь узнать? На себя! И при всей моей гонке к непостижимому краю… – он отважился сделать признание. – Осмелюсь сказать сейчас: не думай, что я забыл о тебе; правда, задвинул в сторону – и крепко. Закрыл двери, запер на замок, но ключ не выбросил. Возле сердца ношу… Хочу успеть сказать главное – при твоей и моей жизни: знаю, что мне никогда не встретить более подходящего человека, чем ты, никогда... Только я ни разу не стремился поломать твою и мою… наши судьбы – во имя сохранения твоего и моего права на любовь (мелочи – не в счет!). Продолжаю жить, продолжаю ждать, хотя чего скрывать... Мне уже много лет, полтинник стукнул недавно!
– Неужели? Да я бы вам никогда столько не дала!
– Да я и сам не возьму, но не в этом дело, – отмахнулся Арнольд, не давая мысли ускользнуть. – Как сказал один старый философ, жизнь устроена так, что любовь выходит из сферы обыденности, а мир этого не прощает. Счастливая любовь – та, которую нужно скрывать, увы, чтобы мир не смог ее разрушить.
– И шаговый искатель ни при чем... – вздохнула Амалия. – Арнольд Янович, дорогой Арнольд, – она встала и подошла к нему, успевшему несколько согнуться под тяжестью своих же мыслей, и с силой распрямила его плечи. – Вот так! Срочно приходите в себя, а то вы обнаруживаете такой пыл, что я опасаюсь за ваше психическое состояние. Все, что вы сказали только что, очень важно; я знаю, вы сумели прочувствовать то, что не дано другим, а я… Наверное, мы в чем-то совпадаем друг с другом – «по фазе» чувств и волнений, только ваша «амплитуда» гораздо больше моей. И причина ясна: вы долго работали в закрытых учреждениях или на засекреченных объектах, чем объясняется глубина некоторых переживаний. Вам всегда хотелось более полно выразить себя в близком кругу, а понимания не было... Правильно?
– Как все просто у тебя получается, если ты можешь объяснить такие мои чувства, в которых мне и самому сложно разобраться! – Арнольд печально взглянул на нее; неторопливо поднялся, подошел к окну, выходящему во двор. Стало темнеть. Последние сотрудники спешили к проходной.
– Уже поздно, пойдемте, – сказала Амалия.– Вахтер дежурит круглосуточно, и ему все равно, кто когда приходит на работу, но меня ждут дома, впрочем, как и вас… Ладно, не забивайте голову ерундой, считайте, что все плохое, все перекосы – позади. Мне пришлось недолго работать в режимных организациях, но я поняла, как такая работа отражается на состоянии здоровья человека, на взаимоотношениях с другими... Половина людей нашей планеты работают в закрытых учреждениях, и я им сочувствую.
– Неужели половина? – удивился Арнольд. – Знаешь, раньше, по молодости, я наивно удивлялся, для чего одни люди делают секреты от других, скрывают, хитрят, выкручиваются, на что мой отец... Да уж, отец-то лишнего себе не позволял, зря ничего не болтал... Всю жизнь секреты, кругом секреты... – он невесело усмехнулся. – А теперь я стараюсь не задумываться на эту тему.
– Вот и отлично, – обрадовалась Амалия и взяла шубу. – Вы, да и я, уже давно отошли от «секретов», так давайте радоваться свободному полету: я по себе знаю, насколько легче работать в гражданской организации с моральной точки зрения. Уже третий год, как я здесь; ценю место именно потому, что на меня не давят массой условностей и контролем, как раньше. Вам тоже, можно считать, повезло. На этом и закончим наш диспут!
Арнольд помог Амалии одеться, накинул куртку, и они спустились во двор. Уже зажглись уличные фонари. Оставив ключ на проходной, вышли на улицу. Амалия сказала на прощание:
– Теперь мои телефоны вы знаете, больше не потеряемся. Встретимся еще, возможно, и не раз…
По пути к метро говорили о чем-то малозначительном. Амалия, переживая за Арнольда, попросила позвонить завтра же. К чему это? Он сердито отвечал, что давно вырос из детского возраста, в няньках не нуждается. Амалия с сомнением смотрела ему вслед, когда он заходил в метро. Села на троллейбус и уехала, не предполагая, что вскоре опять расстанутся… лет на двадцать. Правда, в течение полугода созванивались по телефону, встречались на совместных мероприятиях, проводимых ЦНИИ-АСУМедприбором и НТЦ «Качество», но обсуждали только производственные вопросы, остального не касались. Арнольд готовил себя к серьезному разговору с Амалией, хотя не знал точно, что сказать нового… Когда наконец осмелился и собрался с духом (года через два!), оказалось, что Амалия Астрахан уволилась из НТЦ «Качество», ушла в другую организацию, в какую – пока никому не говорила, даже тем, с кем дружила на работе. Домашний телефон долго не отвечал, а потом незнакомый, чрезвычайно недовольный голос сообщил Арнольду: давно переехали, нового номера не оставляли, больше не звоните.
Нет другого места? Нет другого места? Нет другого места? Синоним: не звоните, не приходите, не ищите.
Нет другого времени? Нет другого времени? Нет другого времени? Синоним: не обольщайтесь, не надейтесь, не рассчитывайте.
Нет другой Амалии? Нет другой Амалии? Нет другой Амалии? Синоним: нет, и не было раньше; нет, и не будет никогда.
Ну, раз так… Раз так…
Шестой десяток – это не двадцать,
не тридцать и даже – не сорок лет…
***
Девяностые годы привели Арнольда Яновича к усугубляющемуся разладу с женой, которая именно в это время и обнаружила по-настоящему вкус к довольству и достатку. Да, у Елены Анатольевны оставались невыполненные планы, и как раз наступало время, чтобы их реализовать. И почему бы нет?
Сын также неплохо сориентировался в происходящем и одобрял материнское рвение. Только отец, при всей трезвости рассуждений и целеустремленном характере, оставался на уровне своего прежнего, «правильного» мышления, и переубедить его было невозможно: он никак не мог понять, что устаревшие ценности прошлого канули безвозвратно, остались за чертой советского образа жизни. Рассуждал-то он – как председатель Палаты лордов. И что? Теперешнее время – подтверждение старой, но верной мысли: звон золотых монет в чужом кошельке – это одно, а в своем – совершенно другое. И как же сделать так, чтобы звенело – в своем? Люди бросились искать пути и способы обогащения; искали, кто где мог. У матери таких шансов, на первый взгляд, не выдавалось, а у отца… Виталий поступил на юридический факультет, дающий универсальный диплом: помогли мамины знакомые. Он предполагал в дальнейшем открывать свою фирму – если получится, разумеется. От отца – все еще – пользы не предвиделось никакой. А ведь мог бы, еще как мог бы, несмотря на годы: ну, что такое – шестьдесят с небольшим – самый возраст руководителя!
Мог бы? Это как сказать… Институт ЦНИИ-АСУМедприбор разрывали на части. На учредительных заседаниях и совещаниях как из-под земли появлялись новые фамилии, никому не известные личности, которых раньше здесь и в глаза не видели. Несмотря на сопротивление дирекции, институт незамедлительно разбили на два предприятия по направлениям деятельности – «Медпром» и «Альфа-Мед», акционировали. Что будет дальше? После короткой заминки Совет директоров образовавшегося АОО «Медпром» предложил Арнольду Яновичу Раускасу руководство кадрами, фактически отстраняя его от производства. Почему? Вначале это крайне озадачило его, но делать нечего, пришлось примириться.
Те хоздоговорные темы, которые он курировал раньше, остались за АОО «Альфа-Мед», где «у руля» оказались чужие люди. Началось: менеджмент, банковское кредитование, акции, акционеры, фондовые рынки, акцептные дома, что-то еще, чего раньше никто не слыхивал… Согласившись руководить кадровым корпусом АОО «Медпром», Арнольд вскоре понял, что взвалил на себя непосильный груз. Лена тысячу раз делала мужу выговоры и наставления, не однажды переспрашивала:
– А если бы оставили на старом месте, тебе было бы лучше? Что бы ты стал делать там, где нужно крутиться волчком? Производство есть производство. Только не говори, что – возраст, возраст… Люди моментально, с пол-оборота, научились распознавать, на каком «поле чудес» денежки зарыты! Но ведь тебе, даже если и на блюдечке их принесут, потребовалась бы сопроводиловка, заверенная десятком печатей в том, что это – честные деньги, вот в чем ужас… Да так, видно, тебе на роду написано: оставаться вечным «карасем», трусливо забивающимся под корягу!
Арнольд Янович, откладывая в сторону газету, где в одной передовой статье известные вожди «к массовому изобилию» (в прошлом – идеологи противоположного) призывали идти только за ними, а в другой – банки и компании предлагали невероятные, просто сногсшибательные проценты, задумчиво отвечал:
– Карасю-то чудеса под корягой снятся... А тебе наяву чудес захотелось! Даже если бы и нашлось такое, о каком ты мечтаешь, плодоносное «поле чудес», кто же нас туда допустит? Нелепо… Какие-то ваучеры изготовили, а зачем? А чтобы это «поле» было, чем удобрять, чтобы урожай пошел жирнее. Удобрили, вот урожай и пошел, а будет еще – о-го-го! Неизвестно пока, в каких закромах окажется, кому достанется – только уверяю, не нам с тобой…
Лена выходила из себя: уже начинают рассыпаться банковские пирамиды, а их семейство так и не сумело воспользоваться ни одной из предоставленных возможностей. Виталий, глядя на своих «необоротистых» родителей, однажды заявил:
– Оба вы – лохи: и мать, в своей любимой милиции, которая кого-то «бережет и бережет», да все не тех, и отец – «сидел» на такой базе данных, а пустил всю эту базу на… кокарбоксилазу! Время свое вы давно прошлепали, потому что чутья у вас нет. Политика, польза обществу, социальные программы – одни разглагольствования, чушь собачья. Общественность, бизнес и государство – еще как повязаны друг с другом, и все договоренности между ними базируются только на денежных расчетах. Да, другим давно понятно, что кануло безвозвратно время бескорыстной дружбы, эдакой «свободно конвертируемой валюты» прошлого. И лохи те, кто эту неосязаемую валюту не обратил в реальную. А уж у вас-то обоих с языка не сходило: «не имей сто рублей, а имей сто друзей». И где они, сто друзей? Большинство уже нарыли себе бриллиантовые зернышки, некоторые – в навозной яме. Отмыли – и милое дело! Им никакого «поля чудес» и старых нищих, по теперешним меркам, друзей уже не надо. А вы? На что вы способны? И чьи вы теперь друзья? Теперь друзья – не дефицит. Теперь дефицит – только деньги, деньги и еще раз – деньги!
Деньги на дороге никогда не валялись…
Арнольд по инерции работал, жил, существовал. Пенсионный возраст – не самая лучшая пора, хотя... За работу держался не очень, но и без нее – никуда. Здоровье пока не подводило, как в 1965 году, – врагу не пожелаешь! Да, спокойно пережить 12 апреля 1961 года было невозможно. Друзей – словно бритвой обрезало. А дальше... Все друзья, что появлялись позже, были уже НЕ ТЕМИ друзьями! И как Виталию это все объяснишь, когда тот и слушать не хочет – материно воспитание! Ну, ладно, молод еще. И все-таки – работа… А она становилась нервной. Пошли какие-то «рокировки» начальства у него за спиной. Подозрения появились тотчас же, как принял дела: что-то он прикрывал, а что – проверить не мог, ведь не занимался этими вопросами раньше. Может, его специально и держали здесь, на этом месте, как «куклу на чайнике»? Пойти, что ли, охранником в частный банк, пока зовут? Эх!!! Сутки – на службе, трое – дома. Оклад – приличный, даже очень.
Надо подумать. И вдруг… В министерстве, на семинаре руководителей нескольких объединений отрасли, совершенно неожиданно встретил Алексея Олеговича Арбузяна, в недавнем прошлом главного инженера КБ «Старт», позже – бессменного лидера перестройки, а сейчас – без пяти минут коммерческого директора Международного благотворительного фонда «Оникс-Прим». В перерыве они чуть ли не расцеловались – тут же, в конференц-зале. Алексей Олегович якобы по секрету сообщил Арнольду Яновичу, что Фонд находится на завершающей стадии создания и кандидатура директора утверждена.
– Это хорошо?
– Конечно, дружище!
Арнольд Янович поразился, как хорошо выглядит Алексей Олегович: против прежнего немного располнел, но не больше, чем следовало для солидности, почти не постарел. Алексей Олегович принялся расспрашивать Арнольда обо всем, чего сам не знал. Но поскольку Арнольд давненько ни с кем из бывших сослуживцев не встречался, то все новости о старых знакомых начались с рассказа Арбузяна:
– Какие новости? Хороших мало, хотя для кого как. Драгоценный наш ВНИИСпецмаш (прямо в рифму!) все еще на плаву, но – куда по сравнению с прежним! Статус – на два порядка ниже, чем полагалось бы. Не те люди там заправляют, не те! Выселили из центра Москвы на окраину, вместе с производственными цехами. Недавно назначили нового генерального, так знаю, что больше полугода не продержится. А ты не забыл еще Чистякову Анну Павловну, незабвенную нашу путеводительницу?
– Да как ее позабудешь? – усмехнулся Арнольд Янович.
– И не говори, – загоготал неуемный Алексей Олегович. – Она все там же, все руководит, и – знаешь, с толком! Мало того, помнишь Володю Селиверстова: такой себе воробей неприметный был? А стал – сила! Женила она его на себе, женила – и теперь он – орел, да какой! Лет на пятнадцать ее моложе, но никто от этого не пострадал, никому хуже не стало, правда… – Алексей Олегович мгновенно посерьезнел. – Теперь он – бессменный заместитель генерального. Это – не шуточки… Генерального – меняют сверху, как хотят, а этого – она пасет, и весь пасьянс сходится, потому что его «от трудового коллектива» выдвигали на эту должность. Усек? Так-то, дружок… А делу только лучше!
– Надо же, – протянул Арнольд. – И надолго ли его хватит?
– А это уж не нашенское дело. Понял? Да, все там же… – Алексей несколько пригорюнился. – Александр Иванович Бельченко недавно умер, умер скоропостижно, инфаркт; так прижало – даже полечиться не успел. У меня тоже что-то слева жмет и жмет – я уж, грешным делом, думаю, не то ли самое?
Печальное известие поразило Арнольда, и его сердце заныло так, что на несколько секунд он потерял способность слушать дальнейшие новости… Но не позволил себе расчувствоваться – на глазах у Арбузяна – и спросил погодя:
– Скажи, Алексей Олегович, а откуда ты все это знаешь?
– Откуда? Да я ведь держу нос по ветру, стараюсь быть в курсе… А только что, недавно… Отдыхали мы в сентябре на Кипре вместе с Сашей Комаровским, с Александром Даниловичем то есть. Ну, уж его-то ты помнишь, не отказывайся! Две недели провели – супер, сплошной пассивный отдых, на экскурсии почти не ездили. Девочки – класс, брали с собой; море – чудо! Так иногда ударялись в воспоминания о прошлом. Тебя тоже вспоминали, трудягу безотказного. Зря ты, конечно, с Сашей контакты потерял, зря…
– Алексей Олегович, – остановил его Арнольд, вспомнив о важном, – а про Амалию Астрахан ты ничего не слышал?
– А, про восточную изюминку, твою ненаглядную! – Алексей загрохотал неестественным, порывистым смехом. – Неужели проморгал-таки? Не поверю! Нет, ты не обижайся, я, может, тоже на нее засматривался, но – не больше… Я-то думал, тебе лучше знать, где она и что. Зато о ее супруге слыхал, как ни странно, и даже видел его недавно на дипломатических переговорах с испанцами. Это я уж потом все в уме провернул и понял, что это он и есть – исполняющий обязанности руководителя департамента МИДа Игорь Степанович Астрахан.
– Ладно, – обмяк Арнольд. – Да, а как поживает ПКБ-321?
– Ой, не спрашивай! – с грустью сказал Алексей Олегович. – Там – полный крах всех и вся. Растащили на десяток маленьких проектных конторок – тут уж Лева Горецкий подсуетился. Помнишь его, беспардонного спекулянта?
– А как же, а как же…
– Ну, жук, не жук, а – жучище! – Алексей Олегович выругался в сторону. – Раньше всех сообразил: чтобы элементарно выжить, стал сдавать здание в аренду – еще когда! Не прогадал, жучок, не прогадал… А ты что же, ни разу там не был за эти годы?
– Нет, так и не собрался...
– Да, жаль, конечно, такая была мощная система! – Алексей даже в голосе переменился. – И люди все как-то измельчали, старые кадры расползлись по разным «мышиным норам», то бишь, фирмам. А были – орлы орденоносные, кавалеры блистательные... Жаль, еще как… Но, говорят, те, старые наши-то системы все еще скрипят, работают в том же Лиханово да в Карабанске. Сергея Тихонова еще не забыл, надеюсь?
– Да что ты! – Арнольд Янович обрадовался, что Алексей вспомнил о Тихонове. – Помню, еще бы, Серегу-то!
– Так цены ему не было и нет. Говорят, до сих пор всех консультирует, поправляет; работает там же, только, говорят, вывеску сменили. А вот Юра Артемьев… Не знаешь про него? – Алексей вздохнул. – Погиб два года назад, земля ему пухом…
– Как так? Юра? Не верю... Как же? – спросил Арнольд, а у самого опять невыносимо сжалось сердце. – Почему?
– А все в Лиханово, чтоб его… На своей системе и «ахнулся»… Что там отказало, не говорят, но сам участвовал в наладке, сам и полез, куда не следует! Вот так. Погиб не один, с ним вместе – три офицера и солдатик. Говорят, от всех пятерых ничего не осталось, хоронить было нечего…
Арнольду Яновичу становилось все хуже и хуже. Так… Да что же это творится на свете? Опять – в клочья, и кого? Юру, яростного оптимиста и жизнелюба! Они сидели на боковых креслах, справа от длинного стола президиума. Арнольд неуверенно встал, подошел к столу, взял наполовину опустошенную бутылку с минеральной водой – выпил все, что в ней было, до дна, прямо из горлышка. Так и плюхнулся на место, рядом с Алексеем Олеговичем, не выпуская их рук этой бутылки. Господи, Юра, который никогда не лез на рожон… Вот тебе и «мирное коммерческое время»!
Нет другого времени?
– Ну, ты совсем уж... Не надо так, брось и думать, мало ли чего узнаешь, не примеривай к себе, – приободрил Арнольда Алексей. – Сейчас в буфет не побежим, не успеем, а на банкете выпьем по пять граммов, всех помянем, кого надо. Ладно, бери себя в руки, прошу тебя! Ну, лучше стало, вижу! – Алексей не на шутку взволновался, глядя на Арнольда. – А чего ты хочешь? Успокойся и пойми: смерть над всеми властна, а жизнь... Жизнь теперь пошла другая, застоя не любит. Вертеться надо, но с осторожностью!
Эти мрачные известия, однако, выбили Арнольда из привычного состояния, и в то же время его потянуло на какие-то посторонние, обрывочные воспоминания.
Он дал этому постороннему немного воли, чтобы
не позволить тяжести от смерти двух его самых
лучших коллег, Саши Бельченко и Юры Артемьева,
что резко упала на сердце, раздавить его вконец.
Постороннее так и оставалось звучащим фоном, на котором возникали и исчезали все новые и новые фразы неутомимого Алексея Олеговича. Пусть, пусть пошумит, поговорит…
Тяжесть остановилась и замерла, боль притихла…
– Да ты меня почти не слушаешь? – обиженно спросил Алексей Олегович. – А я-то распинаюсь! Скажи, морской волк, а из наших сухопутных крыс ты сам-то кого-нибудь встречаешь? Чтобы никогда и никого – быть не может! Ну, не скрытничай!
Арнольд усмехнулся, вспоминая и в самом деле о тех крысах или воронах, которые ему попадались то на море, то на суше. И сколько же попадалось! Живучие твари... Хотелось курить, да побоялся, что не успеет к началу второй части; перерыв уже кончался, и зал быстро заполнялся. Понемногу, по чуть-чуть приходя в себя, он старался обрести прежнюю устойчивость:
– Гену Левицкого я видел как-то на собрании пенсионеров нашего округа: зашел туда случайно. Стареньким стал, с палочкой ходит – я-то его издалека заметил, а он меня сразу и не признал.
– Да, старость беспощадна! – снова загоготал Алексей, вставая с кресла и поднимая за собой Арнольда: пора на свои места. – В твои-то годы еще ничего, а как дотянешь до семидесяти… Вон, наблюдаю за отцом: и не такой старый, а уже – не то! А другие, его ровесники... Больно смотреть, как некоторые ветераны по домам в люльках лежат или по праздникам едва до Красного уголка за дешевым пайком доковыливают, или до поликлиники – за бесплатным лекарством. Ну, о них – потом поговорим… Некоторые думают, что и тебе подоспела пора стать таким же…
– Кто же так думает? – спросил Арнольд с недоумением.
– Есть, есть, не перевелись те «орлы», которые сами крыльями размахнуться не сумели, да и другим давать не хотят. И не мелкие ребята, не мелкие… Тебя-то все за особую статью считают; гляжу – и правда: ты как был – так и остался семижильным мужиком; настоящий супергерой, железное сердце – вон как держишься! Кремень-мужчина, не мужиком будь сказано!
– Пока, тьфу-тьфу, не жалуюсь на то самое, чего другим мало, – ободрил себя Арнольд, снова отгоняя и рассеивая мрачные переживания. – Держусь в форме, гири выжимаю, не снижая нагрузки, каждое утро, поблажки не даю.
– Вижу, не слепой! Поэтому... Скажу тебе главное на сегодняшний день, – Алексей Олегович моментально перешел на серьезный тон, – то есть предложу, рассчитывая на твой нерастраченный азарт. Сначала о себе, чтоб понятнее было. Как только все начало колобродить, стало ясно, что мне «светит» только одно: оказаться в самом центре развалин собственной карьеры. А карьера – до того – светила, что да, то да! Но ты знаешь, наверное…
Арнольд кивнул, вспоминая и о том, как разваливали КБ «Старт», как делили шкуру благородного медведя, убитого чужими руками – по заказу… Непонятна роль Арбузяна при этом. Да и как узнать, кто в какую сторону эту шкуру тащил? Кто признается?
Алексей Олегович продолжал, стоя в проходе между рядами:
– Хотели все складно сделать, чтобы комар носу не подточил. Одна попытка – промах, другая – здорово, бумаги подписаны. И вдруг – все летит вверх тормашками. Как, почему – до сих пор не знаю, честное слово! Выбора особенного у меня не было, пускаться на эксперименты – не мое правило, да и мне давно не двадцать лет… И тут объявляется – кто бы ты думал? Сашка Комаровский, представляешь? А с ним не пропадешь, это точно. Он меня и пристроил, всех посторонних претендентов послал подальше! Задумал дело – так задумал, и подбирался к нему издалека… Мыслитель! Гигант! Вот и сочинил, именно «под себя» Международный благотворительный фонд «Оникс-Прим»; фонд – изыскивает средства для поддержки престарелых и несчастных людей, меня – коммерческим директором. А при фонде – научно-производственная фирма НПО «Блик», ей уже полгода, правда, сначала по-другому называлась. И вот в чем плюс: как фонд, так и фирма актуальны в наше время. Они необходимы обществу, как глоток воздуха, как капля воды, как кусок хлеба – умирающим от их отсутствия. Понятно? – Алексей Олегович сделал паузу, чтобы произвести эффект на Арнольда. – Теперь – внимание! Мы с Сашей подумали, что лучше тебя никто не справится с производственной частью НПО «Блик».
– Да вы что, серьезно? – удивился Арнольд Янович. – Я не готов, никогда этим делом не занимался.
– Ты хоть спроси, каким?
– А каким? – тупо повторил Арнольд.
– Это другой разговор. Давай продолжим на банкете, после семинара, он уже скоро закончится.
…Международный благотворительный фонд «Оникс-Прим» развернулся широко, и научно-производственная фирма НПО «Блик» этот размах должна поддерживать. Арнольду Яновичу предложили должность технического директора в фирме. Оклад, премии – по высшему классу. Фирма изготавливает оригинальные шторы-жалюзи на основе металлизированной светотехнической пленки.
– Шторы? Не, не знаю, не изучал, понятия не имею...
– И не надо, этим занимаются другие, есть кому, а тебе останется только руководить координацией работ, вникая в производство по мере надобности. Процесс изготовления штор прост и надежен. В фирме работают лучшие специалисты, бывшие физики; они разрабатывают общую конструкцию штор, совершенствуют процесс изготовления. Мастера-технологи работают с конкретными заказами, установщики – замеряют окна и потом, после изготовления, устанавливают шторы у заказчика. Штат укомплектован. Заказчиков уже сотни, предположителен их рост, особенно в сфере медицины. Дело – доходно. Все просчитано. Теперешняя проблема заключается в том, что сами шторы изготавливают в столице, а пленку привозят издалека: из Минска, из Риги, из Екатеринбурга. Вот на что нужно направить твою мысль! Кажется, у тебя имеются личные связи с Ригой и Екатеринбургом?
– Да, но…
– Мы так и знали, вот и отлично! На первых порах займемся удешевлением поставок, а одновременно будем искать возможности металлизации в столичном регионе. Вот, собственно, и все. По сравнению с тем, что ты делал в прошлые годы, это – самое простое дело. Нам нужен свой человек на этом месте, такой, на которого можно положиться безусловно. Ну как, согласен?
...Соглашаться или нет? Лена прямо руками и ногами ухватилась за это предложение, говорила, что лучшего не дождаться никогда. Она-то видела, что, что кадровая работа пришлась мужу совершенно не по вкусу (да и платили-то гораздо меньше обещанного!), и надеялась, что НПО «Блик» – как раз та ниша, которую Арнольд в состоянии занять достойно. Так и сказала: «занять достойно».
– И чего тут достойного? – усомнился Арнольд Янович, встретив в ответ тысячи аргументов в пользу НПО «Блик». Вот ведь куда заворачивает! Вскоре дал согласие, чем обрадовал Алексея Олеговича, а тот стал поторапливать с увольнением. Уволить не замедлили, хотя и не одобрили: непонятно, чего ему тут-то не хватало?
***
…При той ситуации, какая складывалась, Арнольд почему-то считал, что и теперь способен на большее, чем быть техническим директором фирмы: нет, не по должности, а по идее. Но где оно, большее, которое заполнило бы пустоту, растущую в нем? Неисправимый юноша! Его даже несколько обрадовало, что могут быть командировки – конечно, не на… край света, а в ближайшее зарубежье, например, в Прибалтику, почти на родину, где лет десять как не был. Тянуло туда, тянуло, хотя родных почти никого не осталось… Да, а шторы – неплохие, нужно будет установить в доме. Ага, так и полагается в фирме, и это правильно:
– Все, что производишь, – рекламируй в собственном доме!
Шторы – люкс! Самые лучшие, самые комфортные,
изготовленные из экологически чистого сырья.
Имей они хоть на йоту отступление от мировых стандартов –
сроду бы дома не висели!!!
Пусть висят – в доказательство потенциальным потребителям, что отечественное – самое лучшее, как и прежде: танки, бомбы, мины, гранаты, подводные лодки, ракеты, автоматы, гробы (пусть – не все), лекарства (пусть – не все), электроприборы (пусть – не все), медпрепараты (пусть – не все), солцезащитные шторы (пусть – не все)… Да? Зато: матрешки, ситцы, дерево, руда, урановые запасы, ископаемые, золото, нефть, уголь, газ – все, все, все – самое, самое и самое! Это – тоже рекламировать в своем доме?
Ну, если дом – вся страна, что от края и до края… света…
Или… если нет другого места, с какого бы края ни приниматься его искать… А может, хватит рыпаться, и нечего искать на окраинах и за облаками? Вдруг оно само... Арнольду даже приснился сон, что ему некто невидимый и могущественный сказал: не волнуйся, все идет отлично – скоро тебе улыбнется судьба, поступит хорошая выручка, чуть ли не золотая жила откроется! Ничего себе… А при чем здесь шторы? Да и шторы – ничего себе.
Леонид Иванович Костиков, исполнительный директор НПО «Блик», молодой, худощавый, подвижный, симпатичный, познакомил Арнольда Яновича с людьми, документами, цехами и мастерскими. Странно, но Арнольду показалось, что и без него прекрасно обошлись бы: вон как все отлажено да подогнано!
– О, это только так кажется! – успокоил его Леонид Иванович. – У нас еще масса нерешенных вопросов, связанных с поставщиками, качеством выпускаемой продукции, бич – потери от брака. Хотелось бы, чтобы вы успели за неделю изучить производство. Думаю, справитесь. Наш коммерческий директор, Шувалов Евгений Евгеньевич, пока в отпуске, поэтому все вопросы – ко мне.
Евгения Евгеньевича Арнольду Яновичу пришлось увидеть не скоро, а с Леонидом Ивановичем он сталкивался каждый день. Как становилось ясным из приватных разговоров, Леонид Иванович приходился близким родственником все тому же… Александру Даниловичу Комаровскому. Ага, вот как...
– А кто же такой Евгений Евгеньевич?
– О, это – «сюрприз в табакерке»!
– Почему же?
– Так его прозвали потому, что он курит исключительно табак, и особых сортов, а в столе держит целую коллекцию трубок.
Интересно, из какой табакерки вылез сам Леонид Иванович? И не слишком ли много директоров на сорок штатных сотрудников (правда, есть и нештатные), ну, да опять же – не наше дело. Пусть все идет, как идет… Евгений Евгеньевич появился ровно через три недели, черный, как папуас, круглый, как мячик, с выпученными глазками, вот-вот запрыгает.
– Как отдых, говорите? – спросил, едва втискиваясь в кресло перед своим директорским столом и одновременно отпирая ключиком нижний ящик стола, где лежали трубки. Убедившись, что все на месте, затолкал ящик обратно и поерзал туда-сюда: – Так, ничего особенного, все там же и отдыхал, все в Тунисе. Рекомендую, по-дружески рекомендую, не пожалеете… А что у нас творится? А, уважаемый Арнольд Янович, уже пришел? Рад, рад, как же, осведомлен, ждали, ждали... Будем с вами совет держать, образно выражаясь, раскурим трубочку дружбы на совете директоров! Или как вы привыкли? Может, трубочку – вместе, а табачок – врозь?
Евгений Евгеньевич как-то странно сопел и хихикал, и Арнольду Яновичу это показалось неуместным. А другим? Нет, ни Леонид Иванович, ни секретарша Тонечка никакого внимания на ужимки Евгения Евгеньевича не обращали, только поддакивали снисходительно. Видимо, привыкли... Вообще, Арнольд Янович постепенно делал вывод, что главный директор здесь, как по-другому ни вычисляй, – все же Леонид Иванович. Вопросы по производству, сбыт, бухгалтерия – все шло только через его руки.
«Ну, да это их дела», – снова с досадой подумал Арнольд, решая для себя, что ни в какие «подводные течения» лезть не будет, как и на прежних местах работы, оставаясь (в какой-то степени) все тем же «карасем под корягой», как его нарекла Лена. Ему пришлось заняться производством серьезно, часто отлучаться в местные командировки – четыре цеха разбросаны по городу. Ездил и на заводы, в гальванические цеха, прикидывал, можно ли в дальнейшем рассчитывать на их мощности: уже вовсю применялись новые и новейшие технологии металлизации – этим стоило воспользоваться. Леонид Иванович, правда, сомневался, нужно ли спешить, тем более, что связи с партнерами были налажены:
– И вот что: а не съездить ли вам, Арнольд Янович, в Ригу, дня на три? Согласны? Вот и прекрасно, там вас уже ждут.
О Рига, разве тебя забудешь? Теперь ты – столица дружественной страны, да тебе не привыкать, как и самой Латвии, к историческим переменам своего статуса. Но ты все та же: даже через десять лет, через сто десять лет ты так же тянешь к себе; и площади твои, и замки, и соборы – все те же, и море – то же самое, которое поманило к себе в юности, увлекло романтикой! Но к кому идти, в какой дом стучаться, когда уже не осталось дорогих, кто хотел бы услышать твой голос, различить твои шаги среди других, кто был бы рад тебе, как это море, не ведающее обид и сожалений? Арнольд знал, что Ирина, его дочь от первого брака, живет в Даугавпилсе, замужем, двое детей. Маргарита, запретившая категорически после развода поддерживать отношения с ней и дочерью в любой форме, не изменила этого решения впоследствии. Он, конечно, пытался не однажды, но... Ничего не вышло: дочь на письма и звонки не отвечала, вычеркнула отца из памяти. А как хотелось бы встретиться с Ириной, обнять внуков! И что она им рассказывает о дедушке?
Нет, конец – это конец. Обратно – никак. Невыносимо жаль…
Управившись с производственными делами, возвращался в Москву, нагруженный коробками и свертками, отдельно – пакет с документами, надписанный «Для фонда “Оникс-Прим”», просили передать лично Леониду Ивановичу Костикову. На вокзале встречал сам Леонид Иванович, что весьма удивило Арнольда. Зачем ему – самому-то? Пакет был увесист и тяжел, но Леонид собственноручно нес его до машины и, приехав в офис, тут же утащил к себе в кабинет. Наверное, Арнольду этот случай так и не запомнился бы, если бы в Орле, куда он ездил получать приборы и инструменты, ему тем же способом не передали посылку: несколько упакованных в плотную оболочку, как сказали, папок-скоросшивателей с формами отчетности – все с той же надписью «Для фонда “Оникс-Прим”». Странно: если для фонда, то почему не передают ни Александру Комаровскому, ни Алексею Арбузяну, ни кому-то другому из этого же фонда?
Адресат все тот же: Леонид Иванович Костиков. Странно…
Подобные поручения повторялись через раз, и тревога Арнольда росла. Однако он был верен себе; не вникал, куда не следовало, не подписывал документы, которые свободно мог подписать кто-нибудь другой. Значит, и теперь все в порядке; можно соблюдать спокойствие. Спокойствие – залог крепкого сна. Вот тут... Спать он стал плохо, чего раньше не было. Тот дурацкий сон, обещавший «хорошую выручку», часто напоминал о себе. Да, платили исправно – и через полгода работы у Арнольда Яновича уже хватило денег на не совсем новый, но вполне приличный «Рено». К нему Арнольд привык быстро – как будто век ездил. Отошел в прошлое нелепый «Запорожец», отработали свое «Жигули». Спору нет, «в карете прошлого» колесить не хотелось, а «Рено» соответствовал его теперешним требованиям. А остальное? Ненасытный червь сомнения точил его совесть, которая пребывала в постоянной готовности отвечать перед чем-то или перед кем-то. Сомнения умножались. Осторожность по поводу и без повода превратилась в навязчивую сообщницу того «червя»... Устанавливая стол у себя в кабинете в первый же день работы, Арнольд развернул его к двери, чтобы видеть, кто заходит: стол встал по диагонали – оригинально. По-другому не получалось, мешал массивный сейф, стоящий у окна. Трехстворчатое окно украшали шторы, все три варианта выпускаемой продукции; радовало, что все три – одинаково хороши. Офис находился на первом этаже жилого здания, улица довольно тихая. График работы – весьма вольный. Иногда казалось: все неплохо, и можно позволить себе успокоиться, но что-то в душе мешало распрямиться и провозгласить с уверенностью: все отлично!!! Червь сомнения тревожил, не давал покоя «карасю»…
Раза два-три за это время Арнольду удалось посетить центральный офис Международного благотворительного фонда «Оникс-Прим». Едва он переступал порог этого современного, нарочито скромного четырехэтажного здания, выросшего на фундаменте исторического особняка в уютном районе столицы, червь моментально просыпался и начинал шевелить неудобные вопросы. В печати и по телевизору чего только не мелькало по поводу несостоятельных компаний, обществ, фондов, их учредителей и руководителей! Бешеные проценты, которые устанавливали банки для частных вкладчиков, у Арнольда Яновича ничего, кроме досады, не вызывали. Такое долго продолжаться не может! А что в этом фонде? Как он – на самом деле – связан с нашим, довольно скромным НПО «Блик»? Арнольд Янович сам лично читал утвержденную на высочайшем уровне программу фонда и ничего подозрительного не заметил. Ну, к чему все опять ворошить, сомневаться, мучиться?
«Чем гуманнее становится общество, тем больше оно должно заботиться о своих самых обездоленных членах. Цель работы фонда – сделать все возможное для улучшения жизни слабейших членов нашего общества, поддержания в них чувства человеческого достоинства… Реабилитация детей-сирот с отклонениями в умственном и психическом развитии… Разработка мероприятий по оказанию помощи инвалидам, льготным категориям граждан, обеспечение их разветвленной сетью услуг… Создание гуманитарно-благотворительных центров по обслуживанию престарелых, адресная помощь каждому, нуждающемуся в ней…»
Арнольд Янович вспоминал с неприязнью, как в этом здании, в зале приемов и совещаний, совсем недавно, на заседании благотворительного совета, расточая похвалы коллективу НПО «Блик», Алексей Олегович Арбузян вдохновенно говорил о шторах, установленных в десятках детских домов, в интернатах и пансионатах, ставил НПО «Блик» в пример другим фирмам. В конце доклада не пожалел доброго слова для Арнольда Раускаса, и Арнольд не знал, радоваться ли этому. Но неприятно было, было…
– Да бросай ты эти шпионские подозрения, – растолковывал ему Алексей Олегович. – Мы хотим двух зайцев убить, что очень непросто: и людям помочь, тем самым, о которых речь, и себя не забыть – элементарно. То и другое мило сочетается. Умеем сочетать!!! Нам доверяют, нас уважают, с нами считаются, и не без оснований: у меня все, что на бумаге, – существует на самом деле; все можно посмотреть, ощутить, руками пощупать. Нет воздушных замков, их не было и не будет, но есть реальное вложение сил и средств. За каждую бумажонку на три копейки мы всегда отрапортуем, где взяли и куда дели. Хочешь, покажу, какие письма пишут нам отовсюду, со всей страны необъятной? Душевные строчки! Я и сам, брат, иногда со слезой читаю – так люди благодарят за то, например, что инвалидную коляску кому-то достали; умирающему ребенку лучших врачей нашли; сделали операцию на сердце – прекрасный результат; девяностолетнего старика, заслуженного орденоносца, пристроили не абы как, а в лучший пансионат, обеспечили индивидуальный уход. Примеров – сотни, и все такие, что не стыдно за себя. Понял?
…Арнольд понимал только одно: за свои дела
ему в любую секунду будет легко отчитаться.
А они-то пусть... Да, как только червь сомнений, замолкал, Арнольд обретал легкость мысли и умиротворение, считал себя почти счастливым. Обычно это случалось за баранкой любимого «Рено». Он с удовольствием садился в машину, ибо «сроднился» с ней, она стала вроде как частью его самого… Фирма оплачивала бензин и ремонт, что его устраивало вполне. Командировки становились более редкими, да и дело шло к осени.
***
Однажды, когда Арнольд Янович уезжал в Казань, Леонид Иванович попросил передать партнерам коробку с лекарствами (а сам держался за правый бок и морщился – что с ним?), объяснил: вчера не успели отправить с основной посылкой. Да, а на обратном пути нужно захватить небольшую передачу, а здесь встретят, как всегда. В Казань – так в Казань… Правда, на этот раз что-то не тянула туда. Однако ничего не поделаешь: ехать надо.
Если командировка случалась на пару дней, Арнольд Янович привычно оставлял «Рено» прямо на стоянке возле вокзала; охранники уже запомнили его, уверяли: дескать, будь спокоен, не пропадет. По приезде он передавал встречающим пакет, садился в машину и, если особой спешки не было, ехал домой (так и случалось чаще всего); в редких случаях – на работу.
В этот раз он сделал все так же, оставив машину возле Казанского вокзала. В Казани обернулся буквально за день; мог, правда, не спешить, задержаться в городе подольше, побродить, посмотреть по сторонам, что любил делать, если приезжал куда-то впервые или после долгого перерыва. Да что-то тянуло назад – неясно почему. Уже подъезжая к Москве, почувствовал смутное волнение и головную боль, но три крепкие сигареты прибавили бодрости. Удивило, что из окна вагона не заметил встречающих, а посылка оказалась тяжелой, да и домашним купил кое-каких татарских сладостей, гостинцев, подарков – тоже добавляли вес. Арнольд вышел из вагона на перрон – никого. Куда все провалились? Он подождал минут пятнадцать, никого не дождался, подхватил груз и вышел к стоянке. Уж пробил десятый час вечера, и в офис ехать было поздно, только вести домой этот пакет не хотелось – интуитивно. Вспомнил, как симпатичная сотрудница Казанского филиала фонда, провожавшая его на вокзал, натянуто улыбалась:
– Будьте, пожалуйста, поаккуратнее с нашими бланками. Они изготовлены по специальному заказу, для новой формы отчетности, все с кодовыми номерами. Потерять их нельзя ни в коем случае. Сразу же отдадите, кому следует, договорились?
Делать нечего. На стоянке сел в «Рено», машина завелась быстро – добрая машинка! Поехал прямиком в офис, чувствуя, как гудит голова. Да есть ли кто на месте? Так и знал: рабочий день давно закончился, двери заперты. Он открыл их; с ключами от дверей и от сейфов не расставался никогда – по старой привычке. Эти ключи и полагалось держать при себе.
«На каждом корабле… Замки всех помещений должны иметь по два комплекта ключей.
Ключи первого комплекта от всех помещений… находятся…
Ключи второго комплекта хранятся…
Ключи первого комплекта от погребов с боеприпасами хранятся…
Ключи от ящиков с ключами от погребов хранятся…
Ключи второго комплекта от погребов с боеприпасами хранятся…
…На надводных кораблях… Эти ключи в отличие от других торцовых ключей окрашиваются в красный цвет… Использовать эти ключи не по назначению запрещается».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об обеспечении живучести корабля (346–349), 1978 год
Двойные входные двери имели три замка, и Арнольду Яновичу не однажды приходилось отрывать их. Зашел, снял помещение с вневедомственной охраны, открыл свой кабинет. Поразмыслив, затолкал пакет подальше в угол, за письменный стол, чтобы из открытой двери было не видно; огляделся, потушил свет и, собравшись уходить, взялся за ключи, чтобы запереть кабинет.
Тут его что-то словно остановило: так нельзя!
Если посылка ценная, ее следует убрать в сейф – от греха подальше, а завтра отдать Леониду Ивановичу. Арнольд перетащил пакет на стол, открыл сейф со сложными замками (кому такие сдались и от кого так прятать?), сдвинул тонкую стопочку своих бумаг и хотел положить пакет целиком, но тот не помещался – пришлось вытащить из него обе упаковки бланков, и положить их рядом, одну возле другой. Как это показалось утомительно! Голова болела сильнее, чем в поезде… Ну, наконец можно закрывать. Все три замка закрыл надежно – проверил тщательно. Не забыл даже защелкнуть на одном из них особый предохранитель, будь они неладны, эти сейфовые замки, как между отсеками подводной лодки, будь они… Чувствуя сильную усталость, сдерживался, чтобы не промахнуться, не ошибиться. Теперь – все.
Закрыл за собой двери, сдал под охрану; запер двойные входные двери. Досадуя на себя, сел в машину. Ехал домой уже по темным улицам, вспоминая, что зря не позвонил домой Лене – ни из офиса, ни из Казани (мог, а не сделал!), что не предупредил о возвращении… Дома, на кухне, лежала записка: все на даче. Может, и к лучшему. Две чашки чая с мятой – и в постель, а завтра – спать до упора, подольше, а то голова гудит невыносимо!
Уснул, словно проваливаясь в теплый песок пляжа. Нега, покой, умиротворение... Давно не был на море… на Кипре… в Тунисе… в воздушном замке… в детском приюте… в хосписе… в палате реанимации… в фонде… Фонд! Мучительно просыпался несколько раз, не приходя в себя окончательно. «Бланки! – внезапная мысль пронзила, как пуля на лету. – Шторы – люкс! Люкс! Люкс! – все, уже проснулся, словно умирая от расстрела, происходящего внутри. – Что за бланки такие, почему мне всучили их, почему не встретили? А я… Болван! Что положил в сейф? Что происходит, за кого меня держат? Елкино... И как раньше не доходило…»
Лучше всего отдыхать на Кипре, говорите?
А на краю света – не пробовали, господа?
А в кратере вулкана? Или нет другого места?
…Тьма кромешная. На часах – половина четвертого ночи.
Все. Дошло!!! Немедленно – на работу, точно узнать, что же в этих пакетах. Срочно, а то будет поздно! Он быстро, как по тревоге, натянул спортивный костюм, накинул куртку, схватил связки ключей от квартиры, от машины и от офиса – больше ничего. Выбежал из подъезда, сел в «Рено» – выручай, дружок! Темные улицы были пусты, почти без машин. Фонарь над крыльцом офиса тускло высветил вывеску «Научно-производственная фирма НПО “Блик”» справа от входных дверей. Арнольд поставил «Рено» впритык к тротуару, поближе к зданию. Тишина идеальная, и ни души вокруг – хорошо. Отпер входные двери, зашел, снял с охраны. Заперся изнутри – на два замка. Все в порядке? Вроде, все... Открывая дверь своего кабинета, почувствовал маленькую заминку…
Нет, ничего, дверь открылась, и он вошел в кабинет. До сих пор даже свет не понадобился. Все три шторы были опущены, но если включить свет, с улицы будет заметно: внутри кто-то есть… Тьфу ты, детектив какой-то! Нет, нужно включить хотя бы настольную лампу, без нее ничего не увидишь… Два первых сейфовых замка поддались почти беспрепятственно, но когда набрал цифровой код и стал поворачивать рукоятку… «Ну-ка, ну-ка, в чем дело? Такое впечатление… Кажется, кто-то открывал… или пытался? Быть такого не может, а если может, то зачем, то когда же? Ведь я ушел – сколько сейчас времени? – шесть часов назад…»
Еще раз – никак… Ключ не берет! Что за дела?
Арнольда бросило в жар – он расстегнул куртку, скинул ее. Попробовать еще разок? Нет, сначала – немного успокоиться, а то виски сверлит немилосердно! Вот так же, наверное, ребята ломились в средний отсек, а там все заклинило, а сзади заливало, и даже если сумели бы… то, может, не все 77… а сколько?... а сколько бы ты хотел, сколько всем вам надо, мерзавцы поганые…
Подумать только, какие они ключи делают бестолковые!
Нет, тут что-то совсем не так…
Последняя попытка – и дверца со скрежетом распахнулась.
Наконец-то! Слава Господу, все на месте… Сдерживая волнение, он вынул верхний пакет, пытаясь прощупать содержимое сквозь плотно пригнанную бумагу. Ничего понять нельзя. Заклеено намертво, словно запаяно. Арнольд автоматически, не раздумывая, вытащил из ящика стола перочинный нож, раскрыл его и надрезал пакет по краю, стараясь не повредить еще одну, внутреннюю стенку, которая легко прощупывалась. Приподняв бумагу, принялся прощупывать дальше – явно две стопки, наверное, карточки. Как она говорила, эта девчонка, какие-то бланки, что ли…
«Эх, может, зря все это затеял, но теперь уж обратного хода нет!» Он осторожно поддел верхний край бумаги: под ним действительно оказались две плотные стопки в полупрозрачном полиэтилене. Сквозь полиэтилен неясно просматривалась сделанная от руки надпись. Арнольд направил на нее свет, пододвинув поближе настольную лампу. Какие-то… Все равно нечетко… Плотно прижал полиэтилен, чтобы разобрать. 250.000… Чего-то тысяч... Чего? Прижал еще плотнее: $... Долларов? Его прошибла холодная испарина, и он закрыл на секунду глаза, чтобы сосредоточиться. Все! Дальше… Что, тут – двести пятьдесят тысяч баксов? Из какой-то Казани? Без охраны? «Под дурачка»? Не побоялись так рисковать? Или аккуратно следили? Не заметил… Проверим! Арнольд аккуратно разрезал пакет до конца и обнаружил… два плотных столбика бланков-нарядов, туго перетянутых бечевкой. Разрезал бечевку. Снял несколько верхних бланков… Доллары! В самом деле – переложенные бланками, настоящие, зеленые, нового образца доллары, и наверняка не фальшивые.
Все купюры – сотенные. Отличные, надо сказать, «бланки»!
И хотя обручи, сжимавшие голову, так и не отпускали, его уже охватил азарт первооткрывателя. Прежде всего, он открыл… в себе… курьера, возившего из одной точки в другую такие, с позволения сказать, бланки: с некоего «края света» в центр… чего?
А что ты сам о себе думал? Эх, старая калоша, раздавленная камбала, беззубая акула – ничем не лучше, чем тот «карась»! Вот за кого тебя держат эти фонды, бонды и анаконды… Так, а что в другом пакете? Он быстро, без давешней предосторожности, вскрыл ножом тройной слой упаковки… Под полиэтиленом – та же надпись, те же 250.000$, а внутри – тот же «слоеный пирог». Все понятно, можно и не проверять. Все, вот только еще… В ту же секунду что-то резко зазвонило, и совсем близко: надрывался телефон, стоящий на столе, рядом с распотрошенной пачкой. Арнольд Янович снял трубку – почти машинально, полуавтоматически, но вполне осознавая происходящее. Незнакомый резковатый мужской голос произнес:
– Арнольд Янович?
– Да, слушаю.
– Слушайте внимательно. Если вы в течение пяти минут покинете помещение, не прикасаясь к тому, что лежит на столе или находится в сейфе, мы гарантируем, что вы останетесь живым и здоровым, а ваши супруга и сын не попадут в дорожную или аналогичную катастрофу. Поняли?
– Понял, – ответил он четко, как если бы в годы службы выполнял распоряжение вышестоящего по званию офицера.
– Главное, больше ни до чего не дотрагивайтесь. Все двери оставляете раскрытыми. Все ключи к сейфу и дверным замкам – на столе. Мы за вами наблюдаем. И рекомендуем забыть обо всем случившемся за порогом кабинета: ни у кого ничего не брали, ничего никуда не привозили – ничего не было. В противном случае – вы уже знаете, чего ждать. Понятно?
– Да, вполне.
«Орошение и затопление погребов с боеприпасами производится по приказанию командира корабля».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об обеспечении живучести корабля (367), 1978 год
Погреба приказывают затопить,
и нечего уточнять, от какого командира
исходит такой приказ.
…Арнольд Янович сложил перочинный нож, засунул в карман. На столе оставил развороченную пачку, другую придвинул поближе к ней. Рядом положил связку рабочих ключей. Надевая куртку, проверил, не вывалились ли из кармана ключи от квартиры и машины, что важно. Выключил настольную лампу, потом включил снова – наверное, они хотят так. Не запирая дверей, вышел из кабинета, потом на улицу. Прикрыл за собой входные двери. Вдалеке уже забрезжил рассвет. Нарочито не спеша, отмеряя каждое движение, прошагал до машины. Открывая дверцу, немного замешкался, чтобы краем глаза посмотреть, не грозит ли опасность по сторонам. Ничего не заметил. Сел в машину, включил зажигание.
Что, командиры отпускают с миром?
Загадал: если дадут проехать метров десять-двадцать, то можно надеяться… Машин на улице не было; следом никто не ехал. Уже метров через двести, вывернув на основную дорогу, позволил себе вздохнуть. Подъезжая к дому, притормозил, решил убедиться еще раз: сделал лишний круг в районе своего квартала. Начали ходить троллейбусы, проскакивали редкие машины. Во дворе поставил машину на обычное место. Вынул сигареты, минут десять курил, прогуливаясь взад-вперед по двору.
Медленно дошел до подъезда, обернулся…
Вроде – все, пронесло. Дома посмотрел на часы – начало седьмого. Хорошо, что домашние уехали! Дал сам себе приказ: срочно – в постель, и чтоб через пять минут заснуть! Вспомнил молодость, когда отключался по этому приказу – тренировал себя в ранние годы службы. Как записано в Корабельном уставе, в разделе по организации борьбы за живучесть корабля, «…личный состав корабля обязан следить за тем, чтобы меры, обеспечивающие живучесть, никем не нарушались». Никем!
– Раз судьба оставила меня в живых, одного-единственного из всего «личного состава», значит, я должен обеспечивать дальнейшую «живучесть» себе самому! А собственно, что и делаю всю жизнь?! – сказал вслух и провалился в тревожный сон...
***
Только в одиннадцать он вяло проснулся, прислушиваясь к себе: не болит ли голова? Кажется, все в порядке. Эмоции – приглушить, все личные качества – заставить работать на выживание! Главный вопрос: знает ли о ночном происшествии Алексей Олегович? То, что Леонид Иванович в курсе, бесспорно. Если руководил всеми этими «операциями» лично он, то… Да нет, мелковат. А может, этот слизняк, Леня Костиков, работал в паре с Александром Комаровским – что-то увертки у них слишком похожи, да и родня друг другу... А? Что же, выходит, обошли Алешку Арбузяна? Чистая комедия! А с чего тот такой сытый и довольный?
Вот мерзавцы, мошенники, плуты, так и растак!
«Лекарства бедным детишкам, костыли несчастным старикам, подпорки инвалидам…» Люди теряют все, что нажили: кто-то и квартиру продавал, чтобы вырученные деньги положить в банк под большие проценты или потратить на покупку акций сомнительных компаний. Банки «лопаются», как мыльные пузыри, поглощая частные вклады; компании прекращают существование, исчезая вместе с деньгами. Народ не готов к неприкрытому, натуральному обману; раньше делалось не так, обставлялось издалека, оправдывалось идеологией… Теперь – все открыто, все можно! Преступники разворовывают народное добро, грабят нагло, прикрываются масками невинности, завлекая в свои сети все новые и новые жертвы, пребывая в уверенности – и не без основания, – что наказания удастся избежать. Остальным приказывают смириться с унижениями и грабежами, принять как норму жизни. Негодяи! У людей – горе, а они на этом свой бизнес строят… Попробуй, возрази!
Господи! А если… если бы там оказались и наркотики?
Или… Может, в прошлый раз (или в позапрошлый) в той посылке был какой-нибудь опий или, как его? Забыл… Эх, елки зеленые, елки-палки, елкино! Нет, надо сосредоточиться… Все. Ничего не случилось, да и что может случиться у «карася»?
Начисто прогнившая «коряга» шептала своему «карасю»:
– Подожди-ка… Надо выждать неделю, чтобы не возникло подозрений, и тогда уже – уходить, увольняться однозначно.
Но опять – куда идти? В охрану, что ли податься... А что – там? Или – никуда… Нет, так не годится, под корягу – рановато будет! Тут же позвонил приятелю, который звал в банк еще год назад. Есть ли работа? Кажется, да, но не в банке, а в магазине, то бишь, в супермаркете, как сейчас говорят. Обещал уточнить и перезвонить, а если что – поузнавать по другим каналам. Хорошо… А что – хорошо?
Куда ни уходи, куда ни сунься, с кем ни имей дело...
Хоть наизнанку вывернись – нет другого места.
Из этого расчетливого, порочного, прогнившего насквозь мира невозможно безболезненно переместиться ни в какой другой. Все ужесточающиеся нормы жизни с новой силой душили в нем романтика, не желавшего сдаваться. Сдаться – значит отказаться от себя, стать тем 78-м, которому нет места на свете… Нет такого места? Нет… Нет, рановато пока… И если его имя не попало тогда в страшный список, значит, теперь, пусть не в самое удачное для себя время, он обязан, именно обязан не раскисать, не поддаться распаду!
Семьдесят восьмым он мог стать только что – прошлой ночью…
И что, для них, этих придурков, этих бандитов, этих уродов – не было другого места? Да сколько угодно, ибо все места одинаковы для тех, кто считает себя хозяином положения! Места – почти одинаковы; это люди встречаются разные, а насколько – поглядим.
Только к обеду Арнольд Янович приехал на работу – как ни в чем не бывало, в самом лучшем виде – постарался иметь такой вид. Едва переступил порог, его остановила секретарша Тонечка:
– Напоминаю, если забыли: в пятницу на ВВЦ открывается наш павильон. Помните? «Экология и здоровье планеты. Товары для здоровья». Сейчас принесу проспекты, Евгений Евгеньевич недавно привез из типографии. Посмотрите, хорошо ли получилось; ему самому не очень-то понравилось, как отпечатали, краски, мол, не те. Он скоро подъедет, просил дождаться.
Арнольд с досадой подумал, что и в самом деле начисто позабыл об этой выставке, но сказал:
– Да, приносите, гляну... И, наверное, Евгения Евгеньевича не стану ждать. Надо срочно ехать во второй цех – если демонстрационный блок готов, заберу. Все вместе соберемся и посмотрим, стоит ли везти на выставку в том виде, какой есть или дорабатывать придется? «Уазик» никуда не отослали?
Тонечка уточнила, где «Уазик»: хорошо, что не успели отпустить. Тем временем Арнольд Янович осмотрел, все ли в порядке в его кабинете. Оказалось – идеально. На столе чисто, сейф закрыт, все ключи – в правом выдвижном ящике стола, где он привык держать всякие мелочи. Кто же тут орудовал? Специалисты-криминалисты... Леший их разберет!
– Тонечка, где Леонид Иванович?
– Разве не знаете? – отозвалась Тонечка, тут же вспомнила: – Ах да, вас же не было… У него вчера случился приступ аппендицита, сейчас в больнице, прооперировали. Сегодня вечером поеду к нему, с врачами договорилась. Передать привет?
– А как же! – услышав столь интересные известия, Арнольд Янович заставил себя соображать быстрее – Непременно передавайте привет и пожелайте скорейшего выздоровления. Может, ему что-то нужно подвезти, спросите!
– Все передам, – с улыбкой отвечала она. – Да ему ничего и не надо: разве Алексей Олегович оставит своего любимчика? И операция, и все остальное – на уровне, волноваться нечего. Только теперь вся выставка – на вас, тут уж ничего не попишешь.
...Выставку открывали торжественно, с помпой. Международный благотворительный фонд «Оникс-Прим» арендовал три павильона, НПО «Блик» – один. Все четыре павильона располагались рядом. Красную ленточку перерезал Алексей Олегович Арбузян, прекрасно выглядевший и не позволявший улыбке ни на секунду сойти с лица: имидж-маска директора-благотворителя символизировала милосердие. Многочисленная «свита» шествовала следом. Комаровского видно не было, чему Арнольд Янович несказанно удивился. Арбузян держал речь – речь была полна аргументами, насыщена цитатами, пересыпана эпитетами и метафорами, что не осталось без внимания дотошных журналистов. Потом выступали от какого-то посольства, Комитета по экологии, Минздрава, общества инвалидов, женских, детских и прочих организаций. Народу и зрителей битком набилось, а еще больше – суеты от них. Пришли почтенные пожилые пары, молодежь, ушлые общественники, вездесущие «знакомые знакомых», чьи-то дети; были инвалиды, в том числе и дети-инвалиды, с костылями, с протезами, на колясках.
Чуть ли не целое представление!
Арнольд Янович, внимательно наблюдая за происходящим в зале, ни на минуту не покидал свой павильон. Дождавшись, когда высоких гостей начали подробно знакомить с экспозицией и они подошли к павильону НПО «Блик», он радушно пригласил всех зайти – словно хозяин чайханы зазывал к себе на чай.
«Прибывающего на корабль командира данного корабля встречает дежурный по кораблю… и рапортует командиру…
Прибывающих на корабль помощников командира корабля встречает у трапа дежурный по кораблю и представляется».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы об отдании воинской чести (645–646), 1978 год
Хотя Арнольд Янович пригласил зайти всех, но заинтересовались приглашением далеко не все. Однако Алексей Олегович удостоил внимания и зашел в павильон вместе с несколькими сопровождающими. Он сердечно пожал руку Арнольду Яновичу, попросил познакомить присутствующих с организацией работ в фирме. С заученной улыбкой Алексей Олегович так и не расставался – родная, универсальная на все случаи маска!
«Знает или не знает?» – мучительно думал Арнольд, с такой же улыбкой отвечая на его приветствие, разговаривая с гостями. Судя по тому, как непосредственно Алексей Олегович вел себя, размашисто жестикулировал, шутил направо и налево, Арнольд решил, что он ничего не знает. Хорошо это или плохо?
…Образцы штор, выпускаемых научно-производственной фирмой НПО «Блик», понравились сразу трем чопорным дамам и одному насупленному мужчине, видно, приехавшему из провинции. Спросили, что почем, взяли буклеты со стенда.
– Ну, замечательно, дело идет! – воскликнул Алексей Олегович, выходя из павильона и поторапливая за собой всю компанию. Арнольд Янович проводил их долгим пытливым взглядом, наблюдая, как они направились в следующие павильоны, заходили, бегло осматривали, но не задерживались подолгу ни в одном из них – у господ-руководителей каждая секунда на учете. Удостоили своим присутствием как проявлением высшего знака уважения, видимо… Скорее всего, Алексей Олегович ничего не знает о слоеных пирогах «с зеленой начинкой» – или, для хохмы: пирогах со свежей петрушкой.
Ну, и петрушка пошла,
зелен еще тот виноград для меня-то,
и никогда не созреет, и не дай Бог…
Ровно через неделю Арнольд Янович написал заявление об уходе, чем изумил Евгения Евгеньевича. Тот с шумом и скрипом подпрыгнул на своем пружинистом кресле – очередная новая, улиткообразной формы трубка, которую он держал в руках, взлетела вместе с ним чуть ли не до потолка:
– Как? Только-только начали поступать серьезные заказы из Сибири, да и Крым мы еще не вполне охватили, а там дел – на две жизни хватит. А вы? Почему торопитесь? Или зарплата не устраивает? Ничего, скоро наш несравненный Леонид Иванович поправится, выйдет, разберется и, думаю, не откажется прибавить оклад, учитывая ваши старания. Ведь вас беспокоит именно этот вопрос?
Тут Евгений Евгеньевич прекратил подпрыгивать, трубка перестала постукивать по столу. Раз – и тишина! Евгений Евгеньевич с подозрительностью, совершенно ему не свойственной, уставился на Арнольда. У того все враз похолодело внутри (неужели догадался?), но он мигом собрался и парировал выпад, приняв соответствующее выражение лица:
– Меня беспокоит не столько зарплата, сколько свободное время. Четвертый год не могу довести «до ума» дачу, а здоровье, увы, уже далеко не то, чтобы гоняться за жар-птицей. И сам бы не хотел, да жизнь заставляет. Хочу полгодика передохнуть, а потом…
Он еще несколько минут распинался о наследственных болезнях и народных методах лечения, наблюдая за Евгением Евгеньевичем, за его реакцией. Тот понимающе кивал, поддакивал и, проникнувшись доводами, сказал-таки с грустинкой:
– Ничего бы не пожалел тому, кто мне вот в эту трубочку здоровьица подсыпал бы, да и раскурил ее со мной – заодно. Вы ведь не курите табак? Знаю, знаю… А жаль, но раз такое дело... Табачок, получается, врозь. Вольному – воля!
Арнольд уволился, так и не увидевшись с Леонидом Ивановичем, отсутствующим непозволительно долго, зато заболевшим нельзя как более вовремя: а впрочем, что за аппендицит у него такой «долгоиграющий»? Да и пусть его, уже не имеет значения, если (в очередной раз!) приходится на старости лет менять место работы, что и в молодые годы чрезвычайно сложно, а теперь-то…
Никогда ни одной живой душе ни при каких обстоятельствах Арнольд Янович так и не обмолвился о причинах, заставивших его бросить такое доходное место.
***
Старинный приятель Жора, большой души человек и сосед по старой квартире, давно и настойчиво предлагал Арнольду устроиться в охрану большого престижного магазина «Четыре лилии», где работал сам. Лена, которую Арнольд обыкновенно не посвящал в свои дела, узнав о том, что он уволился, в сердцах высказала ему все, что передумала за эти годы, когда стоящие мужики зарабатывают громадные деньги… и все прочее. Десять раз вспомнила свою покойную маму, предупреждавшую ее целых двадцать лет тому назад, что толку от Арнольда не будет. Права была мама, ох, права… И чем, спрашивается, не угодил ему этот «Блик»? В его-то положении нужно было ухватиться за эту зацепку и продержаться как можно дольше. А он – где это видано? – год протянул и – раз-два, – уволился без объяснений. Эгоист несчастный! Пенсия – смешно сказать, какая: раза три в магазин сходить, не больше. И как быть? Если силы есть, работать надо, да и зачем без дела-то сидеть? Чего добился? Ведь старый уже, кто куда возьмет… Что? Магазин «Четыре лилии»? Да хоть десять лилий нарисуй, лишь бы платили по-человечески, без обмана. Так? Пусть так… Ну, осчастливила, снизошла… Еще жена называется!
Самой Елене Анатольевне уже перевалило за пятьдесят, но она оставалась работать все там же, только перешла в другой отдел, где платили больше. Начальство не обижалось; прибавили оклад, подкидывали премии раз в квартал. Для женщины в ее положении большего и желать не стоило. Виталий почти встал на ноги: закончил учебу, работал юристом в строительной фирме, делами родителей интересовался изредка – и так известно, что у них за дела. Однако видел, что отец, и раньше-то щепетильный и осторожный, теперь и совсем «свихнулся» – со своими старческими привычками, уволился ни с того ни с сего – и что в голову ударило? Ясное дело, хоть нафталина ему в карманы напихай да в шкаф повесь, чтоб по швам не расползался от одной только мысли о якобы «нечестных» деньгах, одурманивших сознание людей, как он любил повторять. Видать, сбежал от этих денег – прочь, прочь все паршивые деньги и расчеты, порочащие его честное имя! Знаем мы его, знаем… Да кто его переделает? Но кто и куда возьмет на работу, ведь дома ему сидеть – тоска смертная?!
...Хозяин магазина «Четыре лилии» брал сотрудников только по рекомендации, с месячным испытательным сроком, старался брать молодых. Однако случались исключения: взял, например, Георгия Романовича, правда, знал его еще с юности. Георгий, майор в запасе (всего-то лет на пятнадцать и моложе Арнольда!), ничего лучшего не нашел, как после двадцати пяти лет интендантской службы устроиться на работу в этот магазин. А что? Работал уже четыре года, и – ничего, нормально. Георгий замолвил словечко за приятеля – хорошо, пусть приходит, поговорим. Арнольд, привыкший к работе совершенно другого рода, сначала отнекивался, мол, не сможет сидеть сутки на одном месте, надоест в момент.
Георгий не то чтобы уговаривал, а рассуждал так:
– День и ночь – сутки прочь, а там – три дня сам себе хозяин, и голова ни о чем не болит; если захочешь, если невтерпеж, можешь еще где-то подрабатывать. Только тебе это незачем. А мне... Начал я с другого – мне-то как раз по душе – торговля тем да сем. Но едва не промахнулся; попробовал затеять свой бизнес – нет, не пошло… Для этого – одно из двух: или крепкие связи надо иметь (деньги – само собой!), или заведомую авантюру закручивать. – Георгий усмехнулся с горечью. – Ведь у нас с тобой, друг мой, отсталые понятия и взгляды, наши мозги на коммерцию принципиально не настроены, не-а! Облапошат, еще и как. Я-то на удачу гадал, не думай… Что тебя пугает? Тут – железно: оклад и премия. Сами – пусть что хотят, то и творят. Нам – что? Лишь бы не тормошили. Вот. Правила изучи, инструкции прочти: все предусмотрено, все расписано. Начальник нашего отдела – мужик покладистый, а с дирекцией мы не пересекаемся. Сделал дело – гуляй смело!
«Заступая на пост, вооруженный вахтенный в присутствии дежурного по кораблю принимает пост от сменяющегося вооруженного вахтенного в соответствии с инструкцией».
Из Корабельного устава Военно-морского флота СССР, главы о вахте (849), 1978 год
Арнольд поразмышлял и согласился, несмотря на ворчание жены, согласился с некоторой опаской: боялся, что не сработается с коллективом. Но его опасения быстро рассеялись. Все восемь штатных сотрудников охраны оказались приличными, не подводили начальство и друг друга. Был среди них, правда, один, из Тулы (его так и называли – «оружейником»), всегда выпить не прочь, но крепился, чтобы на работе – как стеклышко. Отработав две недели, Арнольд успокоился и перестал жалеть, что пришел сюда. На службу заступали в восемь вечера – и на целые сутки. С девяти утра до девяти вечера непрерывно дежурили в торговом зале. Ночью полагалось бодрствовать, но охранники спали в комнате отдыха, почти не скрывая этого; потом уж досыпали дома… Времени для воспоминаний и размышлений у Арнольда Яновича оказалось более чем достаточно, хотя скучать было некогда. Вспомнил подводную службу, дежурства, наряды, вахту – в теперешней работе с тем было что-то общее… И опять то же: думал, что если подвернется работа поинтереснее (вдруг! – ох, уж утопист неутомимый!), то не упустит ее. Но, понятное дело, ничего такого не подворачивалось, и через полгода работы он привык к людям, приспособился к месту, к новому распорядку.
Одно ему мешало: никак не мог привыкнуть к постановке самой торговли. Как это? Чтобы продать какие-то, положим, нужные и замечательные: пальто, платья, белье, обувь и прочее – надо преподнести их покупателям, «втирая очки». Да-да, только здесь, в «Четырех лилиях» – все самое необходимое, самое лучшее, что существует в мире! Реклама, маркетинг, вымуштрованные продавцы – все метило в одну точку… Арнольду же казалось, что почти все равно, где купить костюм или ботинки, хотя бы на оптовом рынке или в магазинах распродаж, каких развелось десятки. Разницы в качестве большинства товаров он не видел, а по цене – разница ощутимая. На это Лена выдвигала тысячи аргументированных возражений, предпочитая, разумеется, «Четыре лилии», «Три поросенка» или «Две жемчужины», лишь бы денежки не переводились!
Лилии, поросята, жемчужины... Господи, сколько всего в жизни навернулось! Но куда исчезло главное? ...Иногда по вечерам, на дежурстве, или по дороге, в машине, когда ехал один, Арнольд позволял себе вспомнить об Амалии Астрахан – он называл это: «окунуться в чашу далеких воспоминаний».
О Амалия, где она?
Женщины, с которыми он как-либо знакомился,
имел какие-то отношения,
случайно встречал и провожал изучающим взглядом,
делились всего на две части:
похожие на Амалию и не похожие на нее.
Но почему так долго не забывал? Сам себе объяснял: если бы видел ее часто, например, на работе, или за прилавком магазина, куда ходил за хлебом, или в будке дежурной, проверяющей билеты на входе в метро, то, наверное, привык бы к ней, как к любому человеку из повседневной жизни – к обычной женщине, не претендующей даже на слабое подобие романтического идеала, уж не говоря – на роль предмета воздыхания, возведенного на некий пьедестал, – привык и утратил бы всякий интерес. Но, поскольку и то, и другое требовалось постоянно, – пьедестал обозначился, а на нем никого не было, – Амалия и оставалась принцессой, которой этот самый пьедестал предназначался. Иногда она погружалась в глубину забвения, чтобы в подходящий момент появиться золотой рыбкой и – нырнуть обратно; иногда отступала в холодную тень зала ожидания, вроде того, что на морском вокзале, чтобы, словно по мановению волшебной палочки, выйти на причал, где свежий ветер, теплое лето, яркое солнце и – неожиданно вернуться в тот же зал, в ту же тень, не выдержав солнечного света; иногда грезилась наяву, когда делал что-то монотонное или сидел, задумавшись о постороннем, и вдруг – вспоминал о ней… На пьедестале тотчас же появлялась живая статуя, какой Амалия предстала на памятном вечере в ресторане «Националь», на юбилее отдела АУСН ВНИИСпецмаша: в удивительно «идущем» ей фиолетовом платье, усыпанном радужными искрами, в короне из звезд и светил!
Принцесса, благородная принцесса,
наследница Звездного королевства!
Ну, это уже слишком, но изредка – можно и так, чтобы оторваться от действительности. Да, она, именно она, а не другая, похожая на нее или, напротив, совершенно не такая… А иногда Арнольду казалось, что ничего подобного вовсе не происходило, ничего не было: ни Амалии, ни их невинных приключений, ни разговоров на серьезные темы. Серьезные? Да, ну и что?
…В мире, где все легко и достаточно быстро изменяется, заменяется или подменяется другим, что может означать для мужчины женщина, которую он не видел уже… – сколько? – чуть ли не пятнадцать или двадцать (с ума сойти!) лет, и даже не был уверен, что она вообще где-то существует, пусть даже на каком-то своем краю света? А если и существует, то вряд ли вспоминает о нем, хотя бы иногда… И все чаще и чаще думал, что Амалия так стойко сохранилась в памяти потому, что была очень похожа на Ганночку, девочку с Западной Украины, которая до войны жила на соседнем хуторе у своих родственников. Она была темноволосой, ясноглазой, шустрой, смешливой, разговорчивой; научила ребят украинским песенкам и поговоркам, рассказывала веселые истории, неплохо плавала. Потом, уже лет через десять, Арнольд узнал, что эта Ганночка погибла во время войны. С тех пор он каждый раз, как только задумывался о детстве, о друзьях, о соседском хуторе – так сразу вспоминал, как вместе с ребятами и с Ганночкой бегали по опушке леса, забирались на деревья, рискуя свалиться вниз; как услышит украинские частушки – так сердце и замрет; идет купаться на речку – воочию видит, что она плывет, все больше отдаляясь от берега. Вспоминал, как оборвалось детство… Как только придет на память та безумная война, та варварская оккупация, так сразу представлял, что Ганночку... И зачем все это?
Да, к старости вспоминаются больше потери, чем находки… Память – она такая: не спрашивает, нужно тебе это или нет – помни, и все тут. От памяти не сбежать ни на какой край света, ни в центр мироздания, ни на задворки Вселенной. Да, Ганночки давным-давно нет на свете, как и многих других… Когда память совсем придавливала, он то вдруг решал, что нужно срочно найти Амалию, например, за три дня; то неожиданно вспоминал (наизусть!) все номера телефонов, по которым когда-либо звонил ей; то воскрешал внутренним взором тот несвойственный ей образ придуманной им принцессы – без всякой видимой причины… Курил в таких случаях сигарету за сигаретой, бросив начатые дела на середине, на что жена, если была рядом, сварливо замечала:
– Ну, что, бестолковый романтик утопического века? Какая у тебя молодость наступила на этот раз: третья или четвертая? Не отворачивайся, сударь мой! Думаешь, не знаю твоих мыслей?
– А что, знаешь? Любопытно, о чем они? – не сдавался Арнольд, считавший свою «тайну» принадлежавшей только себе лично и никому больше. Ни-ко-му!
– Ой, да не смеши белый свет! – хохотала Лена. – Я давно не претендую на роль твоей дамы сердца и никогда не претендовала. А ты все со своими идеалами носишься, до седых волос дожил, а туда же. Да и добро бы та мадамочка существовала и в самом деле – то-то бы я удивилась! Больше всего хочу на нее взглянуть – хоть одним глазком: какая она из себя? Но уверяю тебя, как только она узнала бы о тебе, каков ты в доме хозяин, на что способен как представитель сильного пола, и не только когда забиваешь гвозди или кран чинишь (о даче уж вообще молчу!)… Да, о чем я? …Вот-вот, видела бы она изо дня в день, как ты ешь, пьешь, часами валяешься в неприбранной постели или стоишь на балконе, уставившись в одну точку! Ну, допустим, хорошо, не спился, хорошо, не в кухне куришь, хорошо, за картошкой раз в неделю сходишь… Ой, не буду... Словом, кем она ни будь – больше недели тебя бы не вытерпела! Ясно?
…Арнольд уже привык выслушивать подобные тирады и втайне радовался, что Лена ни-че-го, совершенно ничего не знает об Амалии! Он никому о ней не рассказывал, да и что толку, когда и говорить не-че-го. Знакомые-то мужики такое заворачивают, рисуясь друг перед другом, такое приплетут, а он… Ему по теперешним меркам не то, что рассказать нечего, а и признаться неловко в том, что… и самого предмета нет, то есть – вроде как – и не существовало… Закадычных друзей у Арнольда не было, все друзья остались – в юности, в молодости, в прошлом… Когда перебрался в Москву (сто лет тому назад), появились новые знакомые, сослуживцы, коллеги, соседи; если и откровенничал с кем-то, так больше потому, что собеседник первым начинал изливать душу, – или в компании, или с глазу на глаз. Сердечными друзьями так и не обзавелся... А к старости многие вообще отошли в сторону, занялись дачами, внуками, лечением каких-то болячек, которые к Арнольду Яновичу – тьфу-тьфу! – почти не привязывались, а если что возникало, он тут же употреблял настоечку на калгане (рецепт полковника Ремизова – и что с ним теперь, идеологом неугомонным?) – как рукой снимало. Эх, все терпимо, кроме одного: хотелось понимания близких, а это...
Вот Амалия – та поняла бы его с полуслова.
Чем дальше в прошлое уходила их последняя встреча, тем чаще он задавался вопросом: что из ее характера больше всего ему запомнилось? И отвечал: бескорыстие. Да-да, именно то, что она нигде не искала выгоды для себя лично – этим женщины отличаются редко... И понимать умела почти без слов… И красивая она, очень красивая – пусть не для каждого мужчины, но для него – краше всех на свете… Вот! Вот почему она не выходила из головы и часто становилась воображаемой собеседницей – иногда он выстраивал целые диалоги, чуть ли не вслух, вовремя спохватываясь, чтобы посторонние не приняли его за сумасшедшего. Да, это – еще не самый край, но…
Но существует ли где-то она? Где?
***
Наконец-то женился Виталий, который с неприязнью относился к гражданским бракам, ставшим в последние годы почти нормой жизни. Его друзья и подружки были иного мнения, да и сам сначала с легкостью относился к девушкам и женщинам, чего отец не одобрял. Арнольд Янович не давил на сына (не поможет!), но при подходящем случае замечал, что такие, с позволения сказать, «браки», в общем, оскорбляют женщину. Много он понимает! Потом-таки Виталий сам дошел до того, что нужна стабильная семья, дом, дети… Да и на работе на женатого мужчину смотрят совсем по-другому, особенно при выдвижении на руководящие должности. Виталику, можно сказать, повезло: у Аллы, его жены, были обеспеченные родители, оба – частные предприниматели в швейной промышленности. Кто о чем, а Лена – все о том же.
– Смотри-ка: нам с тобой – не чета, – пилила она Арнольда с утра до ночи. – И квартиру купили молодым, и сами себе ни в чем не отказывают, не то что некоторые.
– И в чем же эти «некоторые» себе отказали? – вскипал Арнольд. – Открой шкаф, холодильник, посмотри, сколько и чего там есть. Или, как всегда, будешь твердить, что пухнем с голоду, и ныть, что надеть нечего? И куда надевать-то? На какие балы и банкеты?
Арнольд часто вспоминал английскую, кажется, поговорку: женщину любят вовсе не за то, что на ней надето. А мужчину? За что любят мужчину? За то, что «добывает» еду, одежду, тепло – как когда-то приходилось добывать огонь и убивать мамонтов? Конечно, мнение Лены не изменилось, но у молодежи все-таки временами «проскакивают» некоторые проблески... Молодые навещали их не часто, новости выкладывали с опозданием – откровенничали от случая к случаю. Но как-то Алла разговорилась:
– Арнольд Янович, Елена Анатольевна, я вышла за вашего Виталия потому, что поняла: буду с ним счастлива! Виталий сразу понравился папе с мамой… основательностью своих суждений. Надеюсь, что у нас все будет хорошо, потому что Виталий серьезно смотрит на брак, а материальное благополучие считает важной составляющей нашего брака. Словом, будем работать и зарабатывать. – Виталий улыбнулся, слушая жену... – И вас забывать не собираемся! А я уже и привыкла к вам… Одобряю практичность Елены Анатольевны, вижу, как она умеет все рассчитывать наперед. Будем у нее учиться, – ворковала она, обнимая Виталия. – Доверяю ее благоразумию: ведь не бросилась же она ни в одну нефтяную или какую-то другую «золотоносную» компанию – за теми акциями-однодневками, не вложила деньги в сомнительный банк, как мои родители! – Алла немного опечалилась. – Вспоминать не хочется, как мыкался отец, пока ему вернули вклад, да и то частично. Смотреть на него было страшно, пока он полгода ходил и обивал пороги…
Алла не до конца выкладывала историю бизнеса своей семьи, а так, как договорилась с родителями. Виталий знал чуть побольше, но далеко не все; в подробности его не посвящали, не считали нужным. Отцу и матери Аллы дорого стоило то производство, которое они открыли, когда удалось вернуть деньги из банка. Не сразу «поставили дело на ноги», но потом все более или менее пошло на лад. Алла очень переживала, глядя на них, и думала: ни за что не захотела бы начинать новое дело даже с надежными людьми. Пусть у отца с матерью все получается, а уж они с Виталиком будут им помогать, да проживут не хуже других. Думала Алла и о том, что, конечно, Арнольд Янович – не подарок, но – ничего, не такой отсталый, как другие в его возрасте, не такой уж ворчливый. Виталик, несмотря ни на что, любит отца, да и поговорить с Арнольдом Яновичем занимательно, особенно на исторические и морские темы.
– А с вами мы будем вместе… кататься на яхте по Средиземному морю, когда эту яхту купим! – иногда Алла упоминала о яхтах, чтобы угодить свекру. – Без яхты – нельзя никак, ведь настоящий мужчина обязан пройти испытание морем. Вот пусть Виталик и станем командиром корабля, а мы – пассажирами!
Так иногда и заканчивались их беседы, когда все приходили в веселое расположение духа, позабыв о только что сказанных не очень-то приятных словах. И Арнольд, глядя на Аллу, улыбался, нечаянно вспоминал Амалию, умевшую в подобных (или в куда более сложных) ситуациях сгладить шероховатости, смягчить проблему… Наверное, Алла подходит Виталию легкостью характера, желанием утихомирить обстановку.
Пусть Виталий будет счастлив с ней!
Да, счастье – неуловимая вещь, оно – совершенно не материально: как только почувствуешь, что счастлив, попробуешь зафиксировать данное состояние – счастье тут же отскакивает от этого грубого щупальца за тысячи миль, начинает подтрунивать и надсмехаться над тобой: достанешь ли на этот раз?!
Счастье не терпит материальных расчетов.
Деньги, коммерция, бизнес –
вот что люди ставят на первый план…
Как много это значит для достатка и как мало – для счастья!
Но где же та Амалия, рядом с которой казалось, что счастье – вот оно, стоит только закрыть глаза, протянуть к нему руку и… проснуться от сигнала будильника: вставай, мечтатель, сегодня – твое дежурство, пора на работу!
...Вот уже три с лишним года Арнольд Янович работал в «Четырех лилиях». За это время на календаре обозначился новый, двадцать первый век – и только прибавил раздумий о старости, об ушедших годах. Скоро – семьдесят, и меньше не будет… Старик… Неужели старик? Подумать только: лучшая пора осталась там, за чертой, разделяющей тысячелетия! Почти все друзья – там же, за этой чертой... А надежды и мечты? О, этому капиталу не страшны века и тысячелетия и, к счастью, не нужны банки! Он настолько драгоценен, что его нужно всегда носить с собой, да это вполне безопасно, потому что никто, абсолютно никто из посторонних не посягает на него! На работе, разумеется, об этих «капиталах» не знали, ибо Арнольд ни с кем ими не делился. Даже с Георгием Романовичем никогда не касался трепетной темы, не выдавал глубину переживаний, а уж в разговорах с начальством... Признаться, руководителей беспокоили совершенно другие дела, в частности – усиление режима охраны. Все теперь опасались не столько… налетов грабителей, так мило запомнившихся со страниц старинных детективов, а – террористических актов, выходок экстремистов и вандалов. Именно о них гласили новые директивы, призывающие охрану к строгости и бдительности. На совещаниях подчеркивалось, что охрана – не должна «спать» ни под каким предлогом. Все подвергать сомнениям – вот ее девиз! Несколько раз и у Арнольда Яновича возникали дерзкие подозрения в адрес покупателей, но они рассеивались при обычной проверке.
Вообще, эта система охраны навевала на него удручающие мысли, обращавшие к прошлому: разве можно все обезопасить, предусмотреть или предупредить? Разве можно одними запретительными мерами изменить жизнь общества? Только много ли наберется желающих «жить правильно» – особенно теперь? Не на голом же месте «выросли» «цветы» нашего времени… Ладно, пусть о «цветах» думают другие, намеревающиеся дожить до «плодов»… И не в семьдесят лет озадачиваться проблемами, которые и тридцатилетние решить не могут. Так-то!
А в остальном – все шло нормально, и работа не тяготила. Магазин оставался «на плаву» уже с десяток лет, расширял торговые площади, привлекая все больше и больше покупателей. Штат охраны за годы работы Арнольда почти не изменился.
...Однажды, проходя по коридору мимо бухгалтерии, Арнольд бросил взгляд на экран вечно включенного телевизора, и ему показалось, что среди зрителей в зале, на каком-то «Телемосте», сидит… Амалия, переговариваясь с пожилым мужчиной в соседнем кресле. Арнольд Янович чуть мимо не проскочил, но вернулся. Хотел присмотреться внимательнее, но показывали уже другое. Он усмехнулся и мысленно обозвал себя ненормальным. Решил, что надо это кончать: надоело видеть галлюцинации и из-за них смеяться над собой, а смеяться можно было частенько.
Или это – возраст? Или просто устал?
– Не припомню я, чтоб ты хоть раз брал отпуск, и не только в последнее время, – сказал ему Георгий.– Еще лет пять назад, помнится, ты проговорился, что не привык отдыхать вообще, что тебе недели достаточно, чтобы войти в норму. Так? Что молчишь?
– Так. Ну, и что? – через силу отвечал Арнольд.
– Что? Отпуск тебе полагается – и давно. Есть у меня знакомые в турфирме, посоветуют, где можно хорошо и недорого отдохнуть. Покупай любую путевку, поезжай куда угодно, хоть в Таиланд, хоть в Америку, хоть на Гаити... Развеешься, рассеешься – тебе явно не хватает этого. Ведь ты же любишь путешествия, дальние страны и моря! Или жена не пустит? Бери с собой...
– Да ты что! – Арнольд бросил на него неодобрительный взгляд. – Кого с собой брать? Не пустит – это точно, тем более на… Гаити. Да Елена Анатольевна лучше забор вокруг дачи нарастит еще на тридцать сантиметров, чем истратит деньги не по назначению – не по ее собственному назначению!
– Это я уже понял, – вздохнул Георгий. – Тогда знаешь что? Айда к моему родственнику – на Селигер, у него там свое хозяйство, и никого – вокруг. Великолепная природа, костер, рыбалка, баня – и все, чего душа попросит. У меня тоже отпуск скоро, а жена не хочет никуда, вон, с внучкой сидит в деревне. А? Недели на две? – Георгий еще долго перечислял, прямо-таки смаковал достоинства такого отдыха, и у Арнольда Яновича перед глазами снова встал хутор его детства, где почти все было когда-то именно так, как расписывал Георгий Романович. Но… Нет того хутора, нет того времени, нет тех родных людей…
– Дай подумать, – произнес он, преодолевая воспоминания. – И спасибо тебе, ты даже не представляешь, как я хотел бы оказаться там, куда ты меня приглашаешь. Мы еще поговорим об этом… Знаешь, Георгий, ты все правильно угадал. Если быть откровенным: несмотря на мой почтенный возраст, мне, как и в молодости, просто не хватает подлинной жизни, настоящих людей, искренних слов, свободных ощущений. Дай неделю на раздумья!
Неделя прошла, а вопрос об отпуске так и не решился.
...Чаще всего Арнольд Янович добирался до магазина автобусом, но иногда баловал себя и садился в «Рено», особенно когда после работы собирался ехать прямо на дачу. К даче относился чересчур спокойно, никогда не перетруждал себя там: ни когда строились, ни когда стали расширяться и благоустраиваться. Делал все в охотку, пилил-строгал, поддерживая порядок, не доводя дом до разрушения, а сад и огород – до одичания. Елена Анатольевна взяла на себя роль главного действующего звена; ее прозвали «дачным президентом» – за любым советом к ней стекалась вся округа.
Арнольду было по душе другое. Он часто бесцельно бродил по перелеску, заходил на соседнее колхозное поле, вдыхал запах цветов и трав… В лесу собирал, конечно, ягоды, грибы – если попадались. Хорошо! Хорошо, но далеко не Селигер или родной хутор, даже не Лиханово – и сравнивать нечего! Эх, может, и правда, махнуть куда-нибудь с Георгием, пока осень не началась?!
Так размышлял он, сидя за рулем и пробиваясь сквозь заторы на Садовом кольце, наметив сначала заехать в автомагазин, а потом на рынок за продуктами на дачу. На этот раз настроение у него было неважным, да и в висках покалывало. Подумал в тысячу первый раз, что стареет, что в шестьдесят – еще ничего было, а вот стукнуло семьдесят – и все, как отрубило, жизнь пошла на спад. Внутренний голос, однако, призывал: цени каждую минуту, жизнь прекрасна потому, что всегда дает, из чего выбирать, и стоит проявить выдержку – она сама подскажет наилучший выход из любого положения. Не ты один такой, с твоей головной болью, какой-нибудь выход из какого-нибудь положения ищут все. Вон сколько машин мчатся по Садовому, обгоняя троллейбусы, пропуская друг друга, заворачивая на радиальные улицы.
Куда все летят?
Кажется, что машины – живые существа,
и все они безостановочно и бессмысленно кружат
по замкнутому кольцу с названием «Жизнь».
Ан, нет! Для каждого авто есть выход на свой радиус, нужно только вовремя перестроиться в правый ряд и по инерции выскочить на касательную. А на Садовое – с центральных магистралей уже выезжают новые и новые машины, наполняя «кольцо жизни» шумом двигателей, грохотом колес, запахами выхлопных газов. «Столице» жизни, ее «кольцу» уж так достается от цивилизации! И людям – не меньше. Вон, стоят на перепутьях и перекрестках, ждут, волнуются, заранее готовятся к переходу... Арнольд, удобно сидя в машине, всегда сочувствовал пешеходам. Те, кому нужно перейти с одной стороны Садового на другую, могут воспользоваться безопасными подземными переходами, только не везде они построены. А «зебры» проложены, казалось бы, в удобных местах, в основном возле перекрестков дорог, но и они – не самый лучший выход из положения. Пока горит зеленый свет, пешеходам нужно успеть преодолеть обе полосы Садового кольца, внешнюю и внутреннюю, что за один раз удается сделать далеко не всем, а только молодым и выносливым. Остальные переходят Садовое в два приема, отдыхая на так называемых «островках безопасности». Картина реальной жизни! Арнольд Янович, проезжая мимо, всякий раз потешался, глядя на людей, стоящих на этих «островках» между двумя полосами дороги: ну, что – сил не хватает, чтобы перемахнуть одним разом? «Вот я бы, и не то что в свое время, а даже сейчас…»
***
Он ехал в крайнем левом ряду; на перекрестке Садового кольца и улицы Каретный ряд оказался первым, кто мягко затормозил на красный свет. Машины замерли, пропуская людей. Арнольд Янович, когда был за рулем, очень редко всматривался в пешеходов, обращая внимание только на дорогу. Но тут его взгляд выхватил из толпы на островке безопасности вроде бы знакомую фигуру, нет, даже не фигуру, а образ – женщину в открытом ярко-синем платье, женщину… некогда ему знакомую. Она готовилась перейти дорогу, но что-то неожиданно помешало ей, и она нагнулась, сняла правой рукой туфельку, чтобы вытряхнуть из нее какой-то песочек, а левой – придерживала ремешок маленькой светлой сумочки. Уже горел зеленый, уже почти все перешли, а она прошла два шага и посмотрела налево, затем – направо, чуть не в упор на него. И тут он узнал ее жест, которым она торопливо отбросила за спину темные пряди волос, ее легкую походку, ее лицо – ее глаза!
Елки зеленые… елки-палки, елкино!
Амалия, точно, это – Амалия! Он резко распахнул левую дверцу, высунул голову и выкрикнул громко:
– Амалия, Амалия Таировна!
Амалия – а это была она! – недоуменно взглянула на странного седоватого водителя, наполовину вылезшего из машины в неподходящем для этого месте, и не узнала его. Не останавливаясь, заспешила дальше, обходя эту зеленую машину и… неужели?
Арнольд Янович уже выскочил, догнал ее на ходу:
– Амалия, ты меня не узнала? Срочно садись ко мне!
В это время зажегся зеленый свет для автотранспорта, и машины с ревом рванулись с места. Арнольд едва успел запихнуть Амалию в салон, открыв ей правую дверцу, а сам нырнул на левое сиденье. Сзади уже подпирали «Жигули», справа проскочила новая «Волга». Молоденький ГИБДД-шник, увидев заминку на перекрестке, уже направлялся к машине… Арнольд кивнул ему (все в порядке!), выжал сцепление – и «Рено» словно оттолкнулся и полетел на крыльях, рискуя врезаться куда не надо.
– Арнольд Янович, пожалуйста, не спешите, прошу вас, и даже очень прошу! – Амалия торопливо выговаривала слова, испугавшись скорости, которую задал Арнольд. Он осадил себя, стал ехать гораздо медленнее, перестраиваясь в правый ряд, через несколько секунд прижался к тротуару:
– Ты меня прости, я ведь не нарочно.
Оба замолчали – от неловкости и смущения. Арнольд закрыл глаза… Неужели? Ему все еще не верилось, что наконец случилось то, о чем он и думать не мог, и случилось так просто, словно было кем-то задумано. Амалии все казалось странным до удивления... Арнольд не знал, с чего начать, и спросил:
– А ты сама-то не водишь машину?
– О нет! – Амалия обрадовалась, что пауза прошла. – Не вижу в этом необходимости, да и боюсь сесть за руль. Игорь водит машину аккуратно, но я ужасно переживаю за него, сидя рядом – как бы не случилось неприятностей: кругом одни машины! Кто там за рулем – неизвестно, а водительские права купить ничего не стоит... Да вы ведь знаете... Единственный раз в жизни я попыталась вести наш «Фиат», но попытка оказалась неудачной, и кроме ощущения страха у меня ничего не осталось. А вы не боитесь, что попадете в какую-нибудь аварию?
– Я-то? – Арнольд откинулся на спинку сиденья, устраиваясь удобнее и поворачиваясь к Амалии, пытаясь сбоку заглянуть ей в глаза… – Аварий вижу много. Знать бы заранее, где упадешь – близко бы к тому месту не подошел! Но, как говорил когда-то мой отец: запомни, никто ничего не знает, даже если некто утверждает обратное и может это доказать. Никто ничего не знает… Обстоятельства закручивают так, что спланированное летит вверх тормашками, и не всегда – к худшему, а случается, и к лучшему, как сейчас, надеюсь. – Арнольд засиял самой счастливой улыбкой, на которую был способен. – Не верю, до сих пор не верю… Мог ли я предполагать, что вообще когда-нибудь увижу тебя?
– Конечно, мог, – отвечала она, – ведь и я иногда думала...
– Ты что – думала... обо мне? Это правда?
– Будет вам! – она взглянула на него: – Я тоже имею склонности к воспоминаниям, но это свойственно большинству.
– Да-да, не обижайся заранее! – Арнольд испугался, что она может исчезнуть без предупреждения. – Скажи, ты можешь уделить мне… полчаса? – смело спросил он, отчаянно рассчитывая, что согласится. – Ни в коем случае не отказывайся, отказов не принимаю! Да я и все равно не отпущу тебя так быстро, даже если и спешишь, не отпущу – и все. Дай хоть посмотреть на тебя…
Он смотрел на нее, родную и невероятно близкую,
почти не веря тому, что это – наяву.
Ведь такое даже и присниться на могло!
Амалия не собиралась «испаряться» – улыбалась ему, все больше и больше узнавая в нем того Арнольда, с которым работали вместе… сколько же? – лет двадцать тому назад. Выглядел он прекрасно, даже замечательно, и для своих лет (сколько же ему теперь?), и вообще... Ведь не готовился же он специально к этой встрече, но все говорило о том, что за собой следит, и если бы приказали надеть военную форму, то она села бы как влитая на его спортивной фигуре. Выбрит чисто, элегантен, машина ухожена.
Да, годы берут свое, но тем не менее…
– Арнольд, Арнольд Янович, никогда бы не подумала, что увижу вас когда-нибудь, – тихо произнесла она. – Я и в самом деле не однажды вспоминала все наши с вами… занимательные истории, иногда даже – вместе с Игорем, моим мужем; если вы не забыли, как зовут, да я уж называла…
– Да ну! – удивился Арнольд. – Неужели и он меня помнит?!
– Помнит, конечно. Но это между прочим...
Господи, как устроен мир, как поразительна жизнь!
– Скажи, а нельзя ли нам с тобой посидеть в каком-то кафе или баре, еще где-нибудь? Ты куда-то спешила? У тебя важные дела? – спросил и подумал, что она уже не сбежит.
– Да не особенно, – ответила Амалия, вынимая из маленькой сумочки зеркальце и губную помаду. Едва коснулась помадой губ, убрала обратно. – Сегодня у меня выходной, и я собиралась заказать в мастерской новую рамку для одной старинной картины (семейной реликвии) – старая рама вся рассыпалась.
– Но ведь это не так срочно! – настаивал он. – А если срочно, хочешь, зайдем и закажем вместе?
– Не надо, срочности никакой нет, мастерскую отложу на другой день...– Амалия щедро улыбнулась. – Хорошо, я не спешу, и мы поговорим. Только в кафе идти не хочется. Может, по какому-нибудь парку побродим немного, раз встретились…
– Здорово придумала! – обрадовался Арнольд, завел мотор (только бы не передумала!), и машина плавно тронулась. – Знаешь, что? Тут недалеко Сокольники, мне там нравится. Погода хорошая, почему не погулять там?
…У главного входа в парк не оказалось места для машины, поэтому пришлось объехать парковый массив и поставить «Рено» возле боковых ворот, рядом с трамвайной остановкой. С утра по радио обещали дождь, и Арнольд, выходя из машины, взглянул на небо – несколько тучек показалось на горизонте. Он прихватил с собой дежурный складной зонтик, который всегда возил в багажнике. Амалия подумала: Арнольд, как и раньше, предусмотрителен. Вошли в парк, и на них сразу же повеяло свежестью и прохладой леса: в центре Москвы, да еще жарким летом, какое выдалось нынче, это редкость! Они вошли в парк. Аллеи было полупусты, гуляющих – мало. Дети с мамашами встречались большей частью на детских площадках.
Арнольд предложил присесть чуть ли не на самую первую скамейку, встретившуюся им в тенистой части парка.
– Амалия, – начал он с места в карьер, – ты не представляешь, как я рад тебе и тем обстоятельствам, которые «свалили» меня тебе на голову, или, наоборот, тебя – мне, неважно. Мне даже и надеяться на это было боязно, не то что… Я часто вспоминаю о тебе, даже и не забывал никогда – правда, не знал, какая ты стала, узнаю ли тебя… Узнал! Вот что классно! Узнал…
– Вы понимаете, ведь и я узнала вас, да вы и не изменились настолько, чтобы стать неузнаваемым, – отвечала она, улыбаясь. – Вам незачем выпрашивать комплименты, вам о себе все известно. Так что констатирую факт: мы оба соответствуем внешним представлениям друг о друге, оставшимся с допотопных времен. Теперь приступим к «разбору внутренних параметров систем». Как вы относитесь к шуткам – теперь? Работаете или уже нет?
– О, шутку ценю и вижу в ней спасение во многих случаях… Работа – не шутка, да в лес от меня не сбежит – не позволю… – Арнольду становилось все легче и свободнее. – Все еще работаю, девочка, работаю. Без работы – каюк, – и он подробно, в колоритных фразах и выражениях описал все свои передвижения по местам «прохождения гражданской службы» за последние восемнадцать лет, а также житейские перипетии, чем вызывал улыбку и смех Амалии. Конечно, о неудачах и встрясках, изрядно потрепавших нервы, не обмолвился ни разу. – А как ты?
– Тоже работаю, – сказала она, – в одной небольшой организации, НИИ «Корпус», в отделе научно-технической информации, вот уже лет… пятнадцать. Занимаемся прикладным машиностроением; наш отдел рассылает информацию потребителям, а еще комплектует базу библиотек отрасли. Не очень интересно, но я привыкла. Недавно сбылась мечта моей жизни: мне позволили работать через день, что раньше было просто невозможно.
– Хороша мечта, я ее запомнил! – прокомментировал Арнольд.
– Хороша, – эхом отозвалась Амалия. – Начальник попался отличный, я его никогда не подводила и не подведу; все остальное – не интересно, наверное. Если вы не забыли, я всегда старалась довольствоваться малым, и при этом не мучиться от скуки и неприкаянности. Хотели меня повысить, предлагали руководить отделом, но я отказалась, оставляя за собой «выход на свободное пространство», как, помнится, оставляли и вы… Да, муж работает на приличной должности, сын учится в США, в университете Северной Каролины, на искусствоведческом факультете, звонит нам часто.
– То есть ты всем удовлетворена, не так ли?
– Пожалуй, да. А вы? – спросила она.
– Я? Пожалуй, нет. И знаешь, что мой бич? Одиночество.
Амалия искренне удивилась – вот тебе и на! – отчего ее глаза раскрылись так широко, что прихватили половинку синего неба, просвечивавшего сквозь кроны старых лип, окружавших аллею с солнечной стороны. Странно, чтобы Арнольд и теперь…
– Наверное, не очень деликатно будет выпытывать о том, о чем вам хотелось бы промолчать, но если вы так сказали, то, может быть, объясните? – промолвила Амалия. – А ведь, глядя на вас, никогда не подумаешь, что вы одиноки! Быть такого не может!
– Не подумаешь? – переспросил Арнольд с интересом.
– Конечно! – Амалия не знала, стоит ли распространяться, но решилась сказать. – Но... Только недавно я вспоминала о вас, как раз по этому поводу… То есть мне представилось...
– Вспоминала? – обрадовался Арнольд. – Точно? Не врешь?
– Не вру. Так, болтали на работе о предстоящем отпуске, о чем-то приятном, о редко посещаемых далеких островах... И вдруг я припомнила вас, представила неким героем-романтиком старинного приключенческого романа, потерпевшим крушение и оказавшимся где-нибудь на острове вроде Робинзона или Гулливера.
– И поджидающего тебя! – воскликнул Арнольд. – Ты это имела в виду?
– Дайте сказать! – Амалия улыбнулась снисходительно. – Робинзон Крузо и Гулливер ждали вовсе не меня... Но я увидела там вас. Именно – в одиночестве… То ли настроение у меня было такое, что не хватало частицы далекого прошлого – как бы сказать? – «ветра странствий молодости», то ли проза жизни замучила. Вот и вообразила вас таким, каким запомнила в день нашей последней встречи, на каком-то симпозиуме у фармакологов, что ли. А вы говорите – бич... Помните, как неуютно вам было тогда?
– Да, но смутно… – произнес Арнольд, ничего не припоминая.
– Я тогда заметила, как вас тяготило шумное и деловое общество, долгое заседание, как небрежно вы отвечали на вопросы, а потом… Вот и перенесла вас на остров… Когда я уходила, вы были так сосредоточены на себе, даже не обратили внимания на мой уход, хотя собирались, помнится, сказать мне что-то важное.
Тут Арнольд Янович ясно вспомнил, что все так и было. Странно, что и Амалия не забыла до сих пор! Вслух заметил:
– Давай-ка прогуляемся немножко, а то сидим, как вон те два воробья на дереве, – и он указал зонтиком на двух лохматых, взъерошенных воробьев, плотно вцепившихся коготками в сухую ветку сосны и глядящих один на другого неподвижно-выжидательно, как будто предугадывая ответы на вопросы друг друга. – Типичные оппоненты! – он поднял с земли подходящий камушек и запустил им в воробьев. Те с испуганным видом разлетелись в разные стороны. – Видишь, как просто можно разрешить некоторые острые ситуации? Конечно, воробьи – не вороны... Помнишь лихановских ворон-то?
– Конечно, – ответила Амалия, оглядываясь, нет ли здесь тех коварных ворон. Нет, никаких ворон и в помине не было.
– Так что ты там сочинила про остров моего одиночества? Расскажи, – не упускал мысли Арнольд. Они пошли в глубь парка.
– Да, именно сочинила, хотя в сочинительницы не записываюсь… Но что рассказывать, все рассказано и без меня... – Она вздохнула. – Еще мне подумалось, что вам подошло бы длительное плавание в гордом одиночестве. Пожалуйста, не обижайтесь! Я даже Игорю об этом сказала, на что он сильно удивился.
– Удивился, что ты все еще помнишь меня?
– Удивился тому, что я с каждым разом все больше и больше отдаляю вас от обычной жизни и отсылаю к некой легенде. Он даже сказал, что и меня можно прописывать там же.
– Серьезно? – Арнольд заинтересовался этой версией, удивляясь, что она созвучна его желаниям. – Значит, и твой муж понял, чего тебе всю жизнь не хватало?
– Не знаю, что он понял обо мне, но насчет вас, скорее всего, не ошибся, – продолжила Амалия с грустью в голосе. – Мне кажется, что и я не ошибаюсь. И даже если не тот симпозиум… Мне всегда казалось: вам чего-то в жизни не хватало, или… что-то постоянно давило на ваш внутренний мир, искажая его.
– Постой, помолчи немного, – попросил ее Арнольд, остановившись в задумчивости. – Дай переварить твои замечания… – Да, ты в чем-то права, моя девочка… Продолжай!
– Вот и подумала однажды о другом: хорошо бы вам – фрегат и – на просторы океана, конечно не навсегда, а ненадолго. Только ни в коем случае не сочтите этот фрегат за подводную лодку, о которой я и поминать не хотела, – уточнила Амалия. – Фрегат – это мой образ вашей мечты! Впереди – свобода и простор, на корме – капитан. Многим мужчинам этого хочется для самоутверждения, именно так они и поступают. Море, ветер, солнце – красота!
Они медленно шли по узкой аллее, выбирая тенистую сторону.
– Ах, милая моя девочка, что же ты все отсылаешь меня куда-то одного? Но зато как красиво все преподносишь! То ли я видел!!! А теперь... Оказаться одному, да еще в открытом море… Нет, и еще раз нет, – сказал Арнольд, поигрывая ручкой зонтика и одновременно вытаскивая из кармана сигареты. Остановился... Вспомнил свою невестку Аллу, недавно расписавшую ему примерно ту же картиночку с яхтой. – Можно закурить? – Видя, что Амалия не против, сделал несколько коротких затяжек. – Нет. Плавание в одиночестве – не по мне. Не стану распространяться, но… Те плавания, в которые я ходил, меня не очень радовали… А этой фантазией о гордом одиночестве, этой картинкой с фрегатом ты всколыхнула во мне память об одном товарище моего отца.
– И кто же он такой? – спросила Амалия, пытаясь освободить Арнольда от зонта, который мешал ему прикуривать.
Арнольд не отдал зонт, запихнув его под мышку. Продолжая курить, рассказывал:
– Кто он такой? Моряк Питер Бергер, когда-то сильный и крепкий мореход, незадолго до переворота 1926 года смотался в Южную Америку. Без своей профессии себя не представлял: ну нет в мире ничего, кроме водного пространства! Ходил и по морям-океанам, и по рекам-озерам – где только не бывал, на каких только палубах не стоял! И часто – в том самом гордом одиночестве, месяцами болтался в соленой купели. Не годы, а десятки лет – все в море да в море. Приезжал в Вильнюс, в году, наверное, семьдесят каком-то – да, Виталий уже в школу пошел. Питер – старый, ужас какой; я с ним встречался у дядьки моего, Юстаса. И чего только Питер-то не рассказывал! Вот кому бы для Голливуда сценарии писать! Главное: почти всегда один; жена давно умерла, дети разлетелись, как бабочки; каждая нашла свой цветочек. Море, море, море… А оно… На море – один, пристанет к берегу – опять один. Одиночество осточертело, и только в кабаке, с очередным забулдыгой душу и отводил за стаканом виски. Что с ним было дальше, не знаю; наверняка спился или помер с тоски.
– Ну, ясно, и в Америке, и в Австралии – одиноким везде нехорошо. Но ведь я – не о том… – Амалия сочувственно посмотрела на Арнольда, замечая, как на него действуют подобные воспоминания. – Странно, но раньше, еще в Лиханово, мне казалось, что одиночество для вас – особое состояние для… из которого потом должно получиться что-то другое.
– Тут ты верно уловила! – снова обрадовался Арнольд. – Только что, что другое? Как узнаешь, где и во что оно переплавится? Этого нельзя узнать заранее. Ведь я-то, старый одинокий мечтатель, не только теперь таким стал, а был смолоду, ты права… – он глубоко вздохнул. – Живу и все ожидаю человека, который вырвет меня из этого одиночества, избавит от временных соседей, от случайных людей, которых я бы мог никогда не увидеть, не узнать. Да, тысячу раз – да! – я страшно одинок и дома (называю это уединением!), и на работе (само собой), и на улице, в толпе – среди посторонних. Понимаешь, «синдром Питера Бергера» – очень опасная вещь. Что поделаешь? У каждого имеются крайности, вроде как – свой «край света», увы… Вот, например, мой дружище Георгий: уже трижды женат.
– Почему трижды? – спросила Амалия. – Хотя мало ли что там у него случилось…
– Георгий объясняет: мол, все время почему-то не те женщины попадались, не те, как ни примеривался. К солидному возрасту, когда уже третий раз женился, понял: знал бы, что так получится, и в первый раз не разводился бы. Видишь, как?! – Арнольд смотрел на Амалию в упор. – И скажу о себе. Я не повторил ошибок Питера или Георгия только потому, что уже после первого развода знал: одна другой стоит! А случайных женщин в моей жизни почти не было. Конечно, я не ангел, но всегда избегал таких связей – убедился, что они не могут дать мне… даже не всего, что хотелось бы, а и десятой доли того… И разве можно гарантировать хоть что-нибудь в «одноразовых отношениях»? Да, уверен, на один раз – не стоит!
– Слушайте, Арнольд Янович, – растерянно возразила Амалия,– вы так откровенны, что я теряюсь… С одной стороны – вы рассуждаете логично, с другой – наивно. Слушаю вас – то с умилением, то удивляясь... И ваши признания… Те серьезные проблемы, которые возникли у вас и у ваших… друзей, можно было предвидеть заранее. Разве не так? Не думайте, что я такая уж святоша, но все равно… – она не знала, стоит или не стоит высказаться, но решилась: – Если же посмотреть на это глазами современных медиков… Жаль еще, что у нас не принято в таких случаях обращаться к психоаналитикам, как это делают в других странах.
Арнольд неодобрительно хмыкнул, резким движением откинул недокуренную сигарету, схватил зонтик, вынул его из чехла, резко выстрелил замочком, раскрывая купол:
– Вот, вот что значат для меня все эти «примочки» от медицины: они закрывают от меня небо и солнце! Хочу воли и свободы!!! А ты… – он несколько обмяк, опуская зонт ниже и ниже. – В семье все непросто; правда, в семье, где я родился и вырос, все было заведено по-другому, да и времена другие были… Когда у нас дошло до открытых перепалок, Лена меня первым делом к психиатру посылала; я отказывался, она ворчала, житья не давала, звонила знакомым врачам, почти договорилась. Ни за что не пошел и не пойду!
Амалия мягко остановила его, не давая вспылить еще раз:
– Хорошо, оставим это… Хотите, опишу то, с чем столкнулась я? В моей личной жизни тоже далеко не все получалось, как хотелось бы, и сколько раз я жалела о том, что поспешно выскочила замуж! Но со временем смирилась, потому что с ранних лет знала, что метаться из стороны в сторону – незачем; так уж воспитали. Случались и в нашей семье отрицательные примеры, не думайте… Как замуж вышла – вроде перешла от книг к действительности, и опыт самостоятельной жизни приобретала с большим трудом. Часто мучили сомнения… Игорь, видя мою нерешительность в таких, скажем, случаях, о которых не подобает распространяться, поначалу вообще относился ко мне снисходительно, как старший брат. Но когда увидел, что я могу совершать важные поступки, не советуясь с ним, то есть «не заглядывать ему в рот» по любому поводу, сначала обижался, а потом… начал больше уважать меня. Понимаете?
– Конечно, – отвечал Арнольд. – Я уверен, что семейные отношения выстраиваются по кирпичику, только нужно быть уверенным, что строишь их не зря…
– Неплохо бы это знать, – подтвердила Амалия. – Вот Игорь уверен, что строит правильно. Уступая мне в малом, научился если не понимать меня, то уважать мои принципы. Нет, он и раньше знал, что в принципиальных вопросах я не уступаю.
– О, это хорошо знаю и я! – воскликнул Арнольд. – И никогда уже не забуду. Это – мое достояние. Понимаешь?
– Ваше? Странно… Ну, да ладно, пусть будет ваше.
– Ну нет, – с жаром возразил Арнольд. – Пусть уж будет наше!
– Наше так наше, – согласилась Амиалия, глядя на него с умилением. – Дайте закончить. Об Игоре... Да, я скоро привыкла к его характеру, к его достоинствам и слабостям, а уж с годами стала разбираться в его взглядах, даже в его работе, часто помогала ему… Нет, искать себе приключений я не стала бы никогда.
– Ну, уж этого можешь не объяснять, я все понял в самом начале. Думаю, ты мало переменилась с тех пор. Люди почти никогда не меняются, даже если в жизни у них случаются «перевороты».
Амалия наконец-то выбрала момент, отобрала у него зонтик, закрыла, затолкала в чехол. Подумала: напрасно брал зонт – вон какое чистое небо, тучки давно разбежались… Улыбнулась:
– Раз так, не будем о грустном. Давайте о веселом, если получится – вообще, отвлеченно, но позвольте сначала... Я часто размышляла вот еще о чем: какими глазами мужчины смотрят на женщин? Иногда пыталась встать на ту позицию, которую занимают определенные мужчины, которых на свете больше половины: разлюбил одну, полюбил другую, потом третью – а что, нормально. Был молодым и наивным, стал солидным и опытным, оказался – обиженным и неудовлетворенным. Непонятно, что-то не сходится. Понимаете? – Амалия опять помолчала. – Скажите, а почему бы мужчинам такого сорта не поискать причину в себе? Или проще пенять на женщин, на существа более слабые по сравнению с ними во всех отношениях? Да, женщины знают, что они – соблазн, часто спекулируют на этом. Но, наверное, им это простительно, ибо они так задуманы – отчасти.
– Только отчасти? – язвительно уколол Арнольд.
– Правда, теперь – несколько «перевернутое» время, и у женщин – другие цели, – она пожала плечами... – Да и соблазном считают скорее просто деньги, достижение физических и материальных целей, а красота сделки – исчезает, что ли… Простите, если задеваю ваши тонкие чувства.
В голову Арнольду пришло нечто…
– Амалия, могу ли я тебя попросить об одном? Прости мне, старику… – Арнольд взял ее за руку, ощутив тепло и гладкость кожи. Зонт ему почти не мешал. – Меня не покидает необъяснимое чувство, что я тебя знал всю жизнь, даже когда не был с тобой знаком. Ты мне очень напоминаешь одну девочку, давно умершую подружку детства, которую я не могу забыть, как и тебя… Я и до сих пор думаю втайне, что ты – это она и есть. Не смейся надо мной… Поэтому… Я попросил бы тебя обращаться ко мне сердечно, попросту. Пусть это моя причуда, но… Пожалуйста, говори мне «ты». Согласна? Все, не возражай, считай – договорились! – Тут Арнольд заметил симпатичное кафе, притаившееся под липами. – Зайдем, пожалуй, и перекусим?
Амалия не возражала: «ты» – так «ты», кафе – так кафе. Они зашли; Арнольд усадил ее за столик, спросил, что заказать. Подошел к стойке, принес бутылку хорошего красного вина, кофе, рыбу, пирожки с капустой, как она просила. Себе взял шашлык с гарниром, чем вовсе не удивил Амалию.
– Вот видишь, все так же не могу без мяса, – подтвердил Арнольд. – Если не съем его два раза в день, умру через неделю. Привык к мясу, как собака.
– А вино зачем? Ведь вы… ведь ты – за рулем.
– Вино – только тебе. Выпьешь за наше с тобой здоровье, – приговаривал Арнольд, наливая вино в бокалы. – Ну, давай… А ты все так же живешь по своим законам: ограничение в питании, как и во всем остальном? Можешь не отвечать, и так все понятно… Глупышка, я все про тебя знаю и понимаю – и всегда понимал.
Долго в кафе не задерживались, подкрепились и вышли на воздух. Жара уже спала. Казалось, что вечер не наступит, так тепло и солнечно было в парке. Гуляющих прибавилось; видно, рабочий день заканчивается. Арнольд и Амалия некоторое время шли молча. Вдали от пыльных мостовых и пропитанных гарью улиц казалось, что только так и надо: ходить, гулять, мило беседовать. Жаль, но говорить только о приятном не получалось, слишком давно не виделись, слишком много важного хотелось сказать друг другу.
Или совсем не важного – на чей-то взгляд…
Со стороны они смотрелись ладно:
статный подтянутый мужчина солидного возраста
и миловидная, стройная женщина средних лет.
Эту пару вполне можно назвать красивой – так бывает нечасто даже в тех случаях, когда партнеров подбирают специально: например, на киносъемках, на больших концертах, в театральных постановках. Некоторые прохожие бросали на них выразительные взгляды, останавливаясь или оборачиваясь им вослед.
– Вот видишь, душа моя, как на нас с тобой люди смотрят! Могу гордиться тем, что ты оказываешь мне честь своим присутствием, – улыбнулся Арнольд. – Если бы ты только знала, сколько раз мое сердце кричало криком, когда вспомню о тебе, а… а тебя не оказывалось рядом: да почему же это совсем не ты?! – Он опять остановился, заглянул Амалии в глаза. – Ведь ты сразу все поняла, еще и тогда, в Лиханово, когда только приехала туда!
– Не знаю, что я, по-твоему, «поняла», – умерила его трепет Амалия, – но тогда все было иначе; я так переживала за свою работу, что ничего другого в голову не лезло, да и потом… И раз на то пошло, я бы призналась, если не обидишься...
– Признавайся скорее! – воскликнул Арнольд.
– Мне всегда хотелось понять тех мужчин, кому я серьезно нравилась как женщина, кто претендовал на мое расположение. При этом самое интересное – кто из этих «претендентов» мог рассчитывать на мою благосклонность, если я повода не давала? И как это – против моей воли? Слушай, я устала, присядем… – Они сели на скамеечку возле детской площадки, наблюдая за резвящимися детьми. Амалия продолжила: – Большинство из них видели во мне только привлекательную мишень и вовсе не пытались понять меня. Остальные же... Знаешь, в детстве мальчишки во дворе называли меня «королевной», дразнили: «Все девчонки как девчонки, а эта – королевна!». А в институте моя самая лучшая подруга однажды заявила: «Не обижайся, но больше не дружи со мной, не ходи рядом, потому что все парни смотрят только на тебя, а меня не замечают». Я удивилась, но пожалела ее, старалась не мелькать возле... С тех пор подруг у меня нет, есть просто приятельницы, – Амалия потупилась. – Наверное, родись я дурнушкой или замухрышкой, мне польстило бы внимание сильного пола, оказываемое в любой форме, доходящее иногда до отвратительных выпадов – даже и теперь, хотя гораздо реже! Потому я и научилась давать отпор посягателям… и захватчикам того…
– Того, что им не принадлежит. Так? И ты хочешь сказать, что тогда, в Лиханово, я показался тебе одним из них, не правда ли? Вот «фокус-мокус»: мужики ей проходу не дают, женщины завидуют, а она... Смешная ты и наивная, глупышка… – усмехнулся Арнольд. – «Королевна...» Как замуж-то решилась выйти с такими, ну, если не ханжескими, то пуританскими взглядами?
– Представь, если бы мои родители были против Игоря, я бы не осмелилась возражать, – сказала Амалия. – Видишь ли, меня воспитывали строго: брак – это раз и навсегда, пусть все вокруг рушится, но семья должна оставаться опорой и пристанищем. Такое уж у меня сложилось кредо. И с возрастом все больше убеждалась: да, это правильно. В моем случае – это почти так, и как было бы ни заманчиво «королевне» влюбиться в новоявленного принца, самого, что ни на есть, настоящего, я… (и не один раз!)… бежала от него бегом… на край света. Не забыл еще адресок? – тут они оба засмеялись так неожиданно громко, что разбудили ребенка, спящего в коляске неподалеку; рассерженная молодая мамаша неодобрительно посмотрела в их сторону, поднялась с лавочки и увезла дитя на другую сторону площадки, где не было взрослых.
– Нечего пугать маленьких детей неправдоподобными историями, настоящими «страшилками»! – заключил Арнольд. – Кредо или не кредо… Что еще новенького сообщишь о себе, о, «комета моя золотая», убегающая от «всех принцев» сразу?
– Да нет, все старенькое, но слишком хорошо запомнившееся моей «комете-королевне»… Дальше. Научилась сдерживаться, не переворачивать весь уклад, даже если вдруг впереди замаячит желанный идеал. Вот, говорю: «научилась» – а чему научилась? Наверное, тому, чтобы интуитивно чувствовать приближение ситуации и… Нет, я плохо объясняю, но только поначалу кажется, вот оно, то самое, которое… А потом – отрезвление: все как всегда.
– Что-то в этом есть, – согласился Арнольд, перебирая в памяти подобные истории, известные не понаслышке. Вспомнил и француза Густава Флобера, ратовавшего за «воспитание чувств». Как трудно воспитывать и обуздывать чувства, как нелегко подчинять их правилам морали или голосу разума!
– Хорошо, что я была готова к преодолению, можно сказать, с младых ногтей, – продолжила Амалия. – Мой отец, чуть что: «Амалия, как ты можешь? В этом нет и тени благородства! Вот княгиня Нарышкина или “царица муз и красоты” Зинаида Волконская…»
– Твой отец, что – чрезвычайно опасался за… за твою нравственность? – с недоумением посмотрел на нее Арнольд. Ему снова позарез захотелось курить, но он сдерживался.
– Уж не знаю. – Амалия подняла с земли увядший листок тополя, расправила на ладони… – Но если и опасался, так вовремя, а не когда уже… Да я жизнь прожила, и кругом – те же и то же! Противно… Тот полузавистливый-полувосхищенный шепот, обращенный ко мне с Игорем влиятельными господами и их спутницами, с которыми приходилось сталкиваться на официальных встречах и приемах, до сих пор жужжит у меня в ушах. Как хотелось сбежать от завистников, «доброжелателей», лицедеев! Но куда? Игорю только-только «засветила» «золотая перспектива», которая… Одному человеку осталось пальцем пошевельнуть… – Амалия выпустила листок на волю ветра. – Интересно? Рассказывать дальше?
– Конечно, мне все интересно знать о тебе, – великодушно поддержал ее Арнольд. – Если бы ты знала, если бы… – он подумал о том, что опять все повторяется настолько одинаково, тягостно, противно, и не только у нее… – Так как: палец пошевелился?
– Конечно, вернее, должен был пошевелиться, но чтобы «пошевелился палец» одного важного лица, фамилия которого и до сего дня не покидает первые полосы газет и телеэкраны, нужно было, чтобы я уступила этому типу «место рядом с собой» – на время. Меня это совершенно не удивило: так устроен свет, нет, не тот край света или мира, который тебе снится беспрестанно (ведь снится же!), а обычная, естественная наша жизнь. И я…
– О, зная тебя, я совершенно уверен, что ты поступила неординарно! – воскликнул с жаром Арнольд. Курить почти расхотелось.
– Неординарно, это точно. Наш теоретический благодетель – тоже. – Амалия сосредоточенно помолчала. – Сначала дал мне на размышление три дня, предупредив, что, если откажу, на карьере Игоря Степановича можно ставить жирный крест.
– И ты Игорю… сказала об этом? – затаил дыхание Арнольд.
– Ты шутишь? Конечно, нет. Через три дня «благодетель» потребовал ответ; ну, ты понял, что я сказала. Он не шелохнулся, услышав мой отказ, но, выражаясь жаргонным языком современной молодежи, челюсть у него отвисла. Дверь за ним захлопнулась так, что мне показалось: начинается землетрясение…
Амалия снова сделала короткую паузу в своем рассказе. Арнольд не представлял, что и как дерзнул бы рассказать о себе – в таком ключе… Пусть, пусть выскажется! Она продолжила:
– И правда, землетрясение произошло своеобразно, я такого никак не ожидала: ждала грома небесного или почти натурального, но… На другой же день он приходит и собственноручно дарит мне необычайно красивую коробку; я ее распаковала – и представляешь! – в ней оказалась… шикарная, драгоценная безделушка: оригинальный парусник из настоящих изумрудов с золотыми парусами. – «Изумительная работа! Что это?» – «Это последняя точка в моей карьере, если пожелаете. Считайте, что это – ваши алые паруса». – «Что с ними делать?» – «С ними – ничего. А со мной… Предлагаю вам уехать со мной отсюда навсегда». – «Куда же?» – «На край света». – «На самый, самый край?» – «Именно, и почти по-настоящему: в рыбацкой шлюпке, с плащом за спиной и краюхой хлеба в мешке». – «Для чего же тогда этот… изумрудный корабль?» – «Для логической связки, для… выражения намерений». – «Ну, бесподобно! А куда ехать-то, вы знаете?» – «В точности – нет, но узнаю. Сегодня же». – «Спасибо, можете не стараться». – «Почему?» – «Объясню. Если бы я и на самом деле с каждым претендентом уезжала на край света, то… краев света просто не хватило бы на такие и подобные проекты».
– Это все правда? – Тут Арнольд засмеялся раскатисто, захлебываясь от смеха. – Ну, ты даешь… Прости, если я тебя перебил.
– Да нет, все в порядке… – улыбнулась она.
– Слушай, а нам с тобой было бы всегда и везде весело, даже и на краю света! Вот какая ты непредсказуемая, Амалия-аномалия…
Арнольд поднялся, не забыв ни свой зонт, ни сумочку, небрежно повешенную Амалией на спинку скамьи. Амалия встала вслед, стряхивая носовым платочком невидимую пыль с подола платья. Прошли по аллее, свернули на боковую дорожку. Арнольд продолжал громко посмеиваться и качать головой. Амалия сказала:
– Ты смеешься как дэв из восточных сказок, вызывающий своих верноподданных джиннов.
– Да ты на меня не обиделась ли? – опомнился Арнольд. – Прости, я не сдержался… Видишь, люблю веселиться, смеяться, только делаю это редко. А твоя история вызвала моих веселых джиннов из глубин морских сосудов, и они принеслись ко мне. Теперь я сам – как джинн, ты только прикажи – все исполню!
Они шли, все удаляясь от центральной аллеи парка.
– Интересная ты, оказывается, Ассоль… – произнес Арнольд, успокоившись вполне. – И что же с тем парусником?
– С парусником? – Амалия тоже посерьезнела. – Знаешь, он с тех пор стоит у нас дома. Мне не хотелось принимать этот подарок, сам понимаешь, но иначе… Иначе его раздавил бы «железный сапог благодетеля». Стало просто жалко… Выбросить не решилась; дарить – кому же? А продавать – смешно, кроме подозрений ничего не возникло бы: где взяла, ведь это – целое состояние… Принесла домой. Игорю все пришлось аккуратно рассказать.
– Рассказала? – ахнул Арнольд.
– Конечно, да он и не сильно удивился…
– Ага, привык, значит! – понимающе кивнул он.
– Возможно.
– А где теперь тот «Летучий Голландец»?
– Где? Стоит, все там же и стоит, на комоде, рядом с огромными розовыми морскими раковинами Карибского моря, которые…
– Подарил тебе итальянский миллионер, вернувшийся с острова Кубы! – Арнольд снова засмеялся, но уже тихо, не как те джинны, которых он отослал обратно, к морским сосудам. – Знаю, знаю, ты и ему отказала, и еще десятку других! Слушай, а что же Игорь-то? Ведь помню я его, и не сказал бы, что он хладнокровен или равнодушен… Как сам? Как его карьера?
– О, ты об этом… – Амалия вздохнула. – Перешел из министерства в дипломатический корпус – уже давно собирался сделать это. Ничего, все утряслось. По крайней мере, жалеть не стал.
– Понятно; молодец, что смирился с твоими… приключениями.
…Они еще погуляли по живописным уголкам парка; вспоминали прошлое, разговаривали о настоящем, болтали о пустяках; пили минеральную воду, лимонад, ели мороженое, снова сидели на лавочках. Обещанного дождя не дождались. К машине вернулись чуть ли не вечером, едва припомнив, где ее оставили днем… Арнольд Янович открыл дверцы «Рено», бросил зонтик на заднее сиденье. Сели в машину; долго смотрели друг на друга – молча...
Амалия улыбнулась и спросила осторожно:
– Рискну задать тебе вопрос – неожиданный, хотя мы уже многое обсудили. Скажи, а ты счастлив?
– Вот как… – Арнольд Янович задумался. – Честно признаться, не знаю. Но, если серьезно, попробую… Можно издалека?
– Давай, если хочешь...
– Хочешь или не хочешь, а... Между счастьем и несчастьем – очень тонкая грань. В загадке счастья лежит загадка смысла жизни; как поймешь одно – так и разгадаешь другое. Но... Неохота морочить тебе голову. Словом, эту загадку я так и не разгадал… Счастье – до сих пор для меня такой же больной вопрос, как и раньше, в молодости: оно все там же, «на краю света»! Но кое-что я все-таки понял, и это очень просто. Сказать?
– Конечно, говори, если в этом нет… коммерческой тайны, – улыбнулась Амалия.
– Ах, девочка, девочка! – воскликнул Арнольд Янович. – Из счастья нельзя сделать коммерческую тайну, и это – здорово! Но если бы ты знала, как много для меня значит само слово «счастье»… Несчастным себя я назвать не могу, но и счастливым – тоже. Бывает, считаю так, через десять минут – иначе, все зависит от того, как именно размышляю, в каком настроении смотрю на мир. Счастье – как воздушный шар, который легко отталкивается от обыденного, приземленного и уносит вверх, к радости, к солнцу. Вот, например, когда я тепло вспоминаю о тебе, мой воздушный шар поднимается высоко, становится моим счастьем и несет меня к тебе. Разве ты никогда не чувствовала это?
– Да, конечно, временами чувствовала, – сказала она, – только не думала, что это и есть счастье.
– Вот-вот, так и я поначалу… А когда пожил подольше, многое постиг из того, о чем раньше не догадывался. Жизнь мира, жизнь человека просто кишит несчастьями, и, если погружать себя только в них, никакого духа, никакого воздуха не хватит, чтобы шар счастья наполнился легкостью и мог оторваться от несчастья!
– Неужели, по-твоему, – спросила удрученная Амалия, – счастья вообще нет, а есть только избавление от несчастья?
– Да нет, Амалия, нет, – возразил ей Арнольд. – Воздушный шарик – это образ, не больше… А в общем, счастье – это именно то, что уничтожает сами следы несчастья. Понимаешь?
– А так бывает?
– Бывает… Прилетел воздушный шарик счастья – и появляется жизнерадостность, мажорное настроение, душа открывается добру, а это, в конечном счете, и есть – любовь к миру! Вот тебе – один из вариантов счастья.
– Знаешь, так бывают счастливы дети, как мы – сегодня,– сделала вывод Амалия. – Это, наверное, «детский» вариант счастья.
– Может быть, вполне – самый наивный, – согласился Арнольд. – Есть и другие, конечно. Кому как, а мне... Понимаешь, не то чтобы «по большому счету», а по логике вещей... – Он стушевался. – Не хочу показаться тебе занудой…
– К чему эти реверансы? Продолжай дальше.
– Продолжаю, скажу важное: к настоящему счастью мы не стремимся и не потому, что не хотим. А просто нас так воспитали – и мы в любом случае предпочитаем блестящую упаковку, пустую оболочку, глиняный кувшин, а не бесценное его содержимое – вот и довольствуемся «глиняным» счастьем. Но если не интересоваться «содержимым кувшина», то нам причитается в итоге не само счастье, а то, что надеялись получить вместо него: удовольствие, слава, почести, деньги и так далее. Ведь так? Выходит, мы сознательно не хотим быть счастливыми по-настоящему. – Арнольд устало замолчал, и Амалия поняла, что он сказал все.
– Ну, это – целая теория: чрезвычайно серьезно, слишком глубоко… Надо разбираться долго, – произнесла она. – Мне гораздо ближе легкое и простое, вроде того воздушного шарика…
– В таком случае, что скажешь о себе? – спросил Арнольд. – Ты просто, по-житейски – счастлива?
– Вообще? – уточнила Амалия, опасаясь, что ее понимание личного счастья не совпадет с рассуждениями Арнольда.
– Да, вообще, в жизни, и раньше, и теперь?
– Может, и счастлива, но не уверена… Иногда я, вроде как ты, почитываю проникновенные книги, слушаю чудесную музыку, размышляю – тем и питаю мечты, манящие на край света…
– Значит, ты тоже связываешь счастье с мечтами, – в который раз обрадовался Арнольд. – Выходит, я не один такой!
– Да, не один, – повторила Амалия. – Но ведь я наперед убедилась, что мои наивные мечты никому не приносят вреда. Чем старше становлюсь, тем меньше потакаю своим мечтам, тем реже лелею их, да и рассказывать об этом некому…
– Некому?
– А кому это интересно? Что, я – пятилетняя девочка? Ну, случалось, баловались, фантазировали с сынишкой, когда тот был маленьким, и нам становилось весело! Потом… От сказочек непросто перейти к действительности… Сам понимаешь, детей приходится воспитывать, подчас обнажая неприглядные стороны жизни, которые не хотелось бы замечать. А как без этого? – Амалия посмотрела на Арнольда пристально. – Ну, ладно, все прошло, и дети выросли; они живут иначе, мечтают по-своему, ведь у каждого человека с годами, вероятно, складывается индивидуальное представление о счастье «с поправками»! Неизвестно еще, о чем будут мечтать наши дети, предположим, в нашем возрасте, может, научатся обходиться без мечтаний вообще. Согласен?
– Почти. – Арнольду все же казалось, что мечты не исчезают с возрастом, а уж представление о счастье... Но он не решился повторять одно и то же, чтобы не наскучить.
– Мы с тобой так давно не виделись, – сказала Амалия, вспомнив о давно забытом, – и знаешь, что теперь хорошо? Что встречаться нам совершенно… легко и просто.
– Почему же это? – спросил Арнольд подозрительно.
– Почему? – Амалия замешкалась, не зная, как сказать. – Потому, например, что тема счастья – неисчерпаема, а тема края света все же имеет свои границы. Мы только что все обговорили и, наверное, уже не станем со всей серьезностью касаться твоего… твоей навязчивой мечты... насчет «края света». Ведь так?
– Нет, не так, – Арнольд понял, что теперь промолчать нельзя, потому что другого случая не представится. – Обязательно будем, да мы с тобой еще и не начинали…
– Не начинали? – удивилась она. – А я думала, уже закончили.
– Почему?
– Ну, хотя бы потому, что я уже состарилась…
– Ты? Опять ты не поняла меня… Да женщина, которой едва-едва пятьдесят… Или не так! Прости, прости, совершенно не так!
– Да, совершенно не так… Когда-то ты мне говорил о формуле гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной… Еще в Лиханово, не забыл? – неожиданно спросила Амалия.
– Нет, конечно, нет, – протянул Арнольд, припоминая свои изыскания. – Я тогда увлекался гороскопами, стародавними пророчествами и предсказаниями, всякой модной чепухой.
– Да, ты говорил. И мне запомнилось то простое соответствие возраста партнеров. Помнишь ту формулу?
– А как же! – уверенно подтвердил Арнольд. Но к чему она клонит?
– Ну вот, видишь, теперь я необратимо стара для тебя – по твоей же формуле. – Амалия торжествующе взглянула на него. – Если тебе сейчас… сколько?
– Ни за что не скажу! – выпалил и обмяк с досадой. – Ладно, да ты могла подсчитать запросто… Семьдесят, как ни крути.
– Вот видишь! – все более оживлялась Амалия. – Делим на два и прибавляем семь. Получается: тридцать пять плюс семь – сорок два. Вот возраст женщины, с которой в этом году тебе незазорно поехать на край света. А я, сам понимаешь, уже давно не подхожу...
Арнольд задумался. Он забыл это так давно, что вспоминать нужно было с самого начала. Нужно ли? Сказал:
– Так что же, когда мне будет… сто лет, тогда…
– Твоей даме сердца должно быть пятьдесят семь. Так гласит твоя любимая теория.
– Кто тебе сказал, что она – моя? – не выдержал Арнольд, опять сердясь и выходя из себя. – И что значит вообще – какая-то формула? Ее вывели инфантильные, тщедушные, безмозглые французы, совершенно забывшие куда более важные параметры взаимоотношений мужчины и женщины, и ничего не смыслящие в истинном счастье! Эта теория, наверное, была для меня тогда – ну как бы точнее передать? – способом защиты от случайных, нет, от ненужных движений…
– В сторону, далекую от орбиты особой планеты с названием «Край света». Да? – тихо спросила Амалия.
– Да… – Арнольд печально посмотрел на нее. – Жаль, что не могу примириться с тленным и преходящим, всю жизнь только и делаю, что сражаюсь с ним. Изобрел себе цель – мечту, да и задвинул ее на самый край. Ты только что сказала: от сказки очень трудно перейти к жизни, даже королевнам… А я…
– Арнольд, – Амалия взяла его за руку, он крепко сжал в ответ ее ладонь. – Помнишь тот камень, что ты подарил мне в Лиханово?
– Конечно! – за сегодняшний день уже столько всплыло и вспомнилось, что, казалось, Амалии невозможно удивить его никакими сюрпризами.
– Узнаешь? – она щелкнула замочком, раскрыла сумочку и вынула из косметички бархатный фиолетовый футлярчик, потянула за кончик тесьму. В руках у нее очутился… тот самый «медальон».
– Сказать, как я его называю? «Крайняя печать», то есть печать края, печать края света, если угодно.
– Ты что, всегда носишь его с собой? – Арнольд с несказанным удивлением взял в руки когда-то найденный им камушек.
– Да, ношу. С тех пор, как ты спас эту «печать», когда ее в очередной раз пытались уничтожить, и сказал: «Все ценное… носи при себе», я так и делаю. Ношу с собой и боюсь потерять. Это – мой талисман, держу всегда в косметичке. Игорь надо мной посмеивался, но недолго. Он привык к моим причудам, смирился, а если возмущается чем-то, то до края не доводит, как видишь.
Арнольд взял в ладони «медальон», словно взвешивая, провел рукой по выпуклым буквам, по краешку овала камня. Присмотрелся внимательно к его тыльной стороне: звезда светилась внутренним светом, и ее золотистые лучи бежали по всей поверхности, выходя за границу овала. Камень казался теплым, он все более и более согревался от света звезды… Буквы выделялись все четче.
– Ах ты, Амалия, души моей аномалия… Знаешь, когда я подобрал этот камушек, он показался почти горячим, словно… только что… или когда-то давно… Не смейся надо мной, но я сразу же подумал (помнишь?), что это – маленькая золотая комета, упавшая на Землю именно для нас с тобой. Она знала, что мы ее когда-нибудь отыщем, и, чтобы чужие не позарились, она… приняла облик невзрачного камня, сохранив свое золотое тепло. Но ведь мы с тобой знаем ее тайну – только мы, и никто больше! Представляешь? Наша комета сама попала к нам в руки; не позволила, чтобы мы о ней забыли, утратили, затеряли… Помнишь?
– Конечно, – ответила она, – я об этом догадывалась давно… И правда – я заметила, что камень никогда не бывает холодным. Думала, что таково свойство минерала…
– Ты даже не представляешь, – начал было он, но осекся…
Как все произошло сегодня, так не может случиться уже никогда. Вот, только что… только что говорили о делах, о личных переживаниях, о счастье… подсчитывали возраст, сопоставляли цифры, вспоминали какие-то даты…
Что же: главное – оказалось напоследок?
Почему же напоследок, разве это – конец? По законам энтропии – похоже, так… Нет, не может быть, чтобы все прекрасное так стремительно сворачивалось к концу! Но хватит ли жизни? Что такое пятьдесят или семьдесят лет для длины человеческой жизни? Раньше люди на Земле доживали до ста пятидесяти или до ста семидесяти лет, а еще раньше…
А на других планетах – там вообще!..
Арнольд повернулся к Амалии, пристально всматриваясь в ее глаза, сияющие как две звезды, как две немеркнущие звезды на далеком небосклоне… Она улыбнулась ему – звезды вздрогнули и засияли еще ярче. Он обнял ее за плечи, крепко прижал к себе и поцеловал несколько раз, вдыхая нежный аромат ее духов.
Неужели все это – правда?
Но если это – хоть в малейшей степени – неправда…
Нет, ни за что!
– Ах, я, старая, высушенная ящерица! Старый, дырявый, ржавеющий в луже таз! Старый рваный сухопутный башмак! Старый, старый, но… не совсем! – он уже знал, что будет делать дальше. – …Ну, чем плоха эта машина? И рядом сидишь – ты!!! А впереди… Главное для нас с тобой – впереди! – Арнольд завел «Рено». – Все. Держись крепче! Дренаж. Отстыковываю шланги. Задраиваю люки. Отъезжает «заправочная мачта». Расходятся «фермы» обслуживания. Включаю зажигание. Протяжка – один. Ключ – на старт. Протяжка – два. Внимание: пять, четыре, три, два, один… Старт! Летим – ура!!! Цель – вон она; проявим выдержку, и…
Машина мягко заскользила по неширокой улочке, постепенно набирая скорость, следуя вдоль трамвайных путей, троллейбусных линий. Амалия нашла волну «Авторадио», приглушила звук; потом дотронулась до щеки Арнольда: «Горячая – не температура ли?» – Он отрицательно покрутил головой: «А как ты?» – «Все в порядке, не беспокойся». – Он привычным движением пригладил черные с проседью волосы, прибавил скорость. Темно-зеленый «Рено» уже обогнал два трамвая, несколько машин и один троллейбус. Скорей, надо вырваться из общего потока, выскочить на окружную, выбраться на открытое шоссе! Только бы хватило бензина, а там, куда несет дорога, не будет никаких машин, бензина, гари и… всего остального – только небо, звезды, счастье!
Из радиоприемника раздавалась музыка: мужчина и женщина пели дуэтом под гитару, и аккомпанемент все более растворялся в этих приятных, близких по тембру голосах…
На краю света,
На краю света,
На краю света
Счастье меня поджидает.
Только где это,
Только где это,
Только где это?
Жаль, но никто не знает…